Макс Фрай - О любви и смерти (сборник)
А потом, когда молока не останется ни капли…
Дураку ясно, что следует сделать потом.
Хвала всему, что в ней нуждается, в городе есть круглосуточный супермаркет. Почти в центре, почти рядом. Примерно полчаса неспешной ходьбы в один конец, и это гораздо лучше, чем если бы магазин был где-нибудь прямо за углом. Прогулка – идеальный способ скоротать остаток теплой летней ночи. Ну, то есть формально не летней пока, а майской. Но теплой, даже слишком, этого у нее не отнять.
Это было настолько лучше, чем клевать носом у экрана компьютера, что собралась буквально за пять минут, хотя обычно одевалась подолгу – не то чтобы тщательно, скорее бестолково, вечно выбирая между двумя слишком тонкими футболками или не по погоде теплыми кофтами, забывая то надеть лифчик, то снять пижамную майку; в любом случае, в последний момент выяснялось, что все не так, и приходилось начинать сначала.
Но нынче ночью все случилось как-то само собой: только решила, и вот уже вышла на улицу в джинсах и тонкой сорочке с длинными рукавами, не зябко, не жарко, в самый раз, и вид вполне приличный, совершенно нейтральный, лаконичное послание миру: «Да, я иду в магазин в половине третьего ночи, потому что мне надо. И все!»
Мир внял посланию – в том смысле, что не обращал на нее решительно никакого внимания, шумная мужская компания с галстуками набекрень не стала приглашать присоединиться к веселью, запоздалая свадебная процессия без жениха, зато с немолодой, очень пьяной невестой в измятой фате с песнями и плясками прошествовала мимо, даже одинокая дворняга обошла ее стороной, а больше по дороге никто и не встретился. Три часа ночи – самое тихое время. Все спят. И у входа в круглосуточный супермаркет дежурит всего одно такси, а внутри работает только одна касса. И больше ни души.
Именно то что надо.
Обратно возвращалась другой дорогой, не самой прямой и короткой – просто для разнообразия. Ну и еще потому, что если в теплую майскую ночь у вас вдруг появился повод пройти через парк, а потом спуститься оттуда по пологому склону заросшего душистой травой холма, глупо его упускать. Счастье – жить так, словно любая случайно выпавшая возможность останется у тебя навсегда, и в то же время не упускать ни одной. Но хвататься за них не с паническим внутренним криком: «Сейчас или никогда!» – а просто так, от избытка сил, любопытства и энтузиазма, граничащего с жадностью. Чтобы было еще и это, и вон то, и еще, и еще – вообще все!
Это почти невозможно на самом деле. Но некоторые майские ночи словно бы специально созданы для невозможного.
И когда всего в нескольких кварталах от дома, на Бенедиктину, увидела открытый нараспашку, залитый бледным зеленоватым светом бар с лаконичной красной неоновой надписью над входом – «Bar», просто «Bar», без названия – не раздумывая туда свернула. Раньше ни за что не стала бы в одиночку соваться в незнакомую забегаловку, да еще и в ночь с пятницы на субботу, точнее в половине четвертого утра. Вряд ли там приятная обстановка и подходящая компания, в это время обычно последние клиенты пьяными по углам валяются, а сонный бармен, проклиная все на свете, пытается вызвать им такси.
Но в этом баре никто ни по каким углам не валялся, только за самым дальним столом дремал бородатый очкарик настолько интеллигентного вида, что вокруг его лысеющей головы явственно виделись очертания невидимой, но несомненно присутствующей шляпы, достаточно старомодной, чтобы не сойти за актуальный хипстерский аксессуар. И бармен был вовсе не сонный, а напротив, бодрый, словно проснулся всего пару часов назад. И красивый. Господи боже, какой же он был красивый. Как оставшаяся за дверью звездная майская ночь, только человек. С руками, ногами и головой. Возмутительно прекрасной головой, увенчанной небрежным тяжелым узлом темных волос. В том месте головы, где у нормальных людей обычно растет простая человеческая рожа, у этого гада помещались огромные лучистые глаза, бледный высокий лоб мыслителя, гордый индейский нос, высокие скулы, элегантно небритые впалые щеки и яркий чувственный рот, сложившийся, впрочем, в улыбку, настолько приветливую, что пришлось, не сходя с места, простить ему неуместную красоту, выдающийся рост, романтический загар, мускулистые руки, большую пиратскую серьгу в по-девичьи аккуратном ухе и прочие вопиющие проявления чудовищной бестактности.
– Привет, – красавчик улыбнулся еще шире. – Ну надо же, еще кто-то оказывается не спит.
Сказала, мучительно краснея, но стараясь выдержать небрежный тон завсегдатая ночных заведений:
– Если вы уже закрываетесь, то закрывайтесь спокойно. Я просто мимо шла, из любопытства заглянула.
– Я не закрываюсь, – покачал головой красивый бармен. – А напротив, смешиваю кайпиринью. И чувствую себя при этом последним дураком: пить-то ее некому. Лев спит. И вдруг вы. Так все удачно совпало. Значит кайпиринья ваша. Считайте, что выиграли приз.
И поставил перед ней запотевший от холода стакан, доверху набитый колотым льдом.
Нерешительно протянула руку и тут же почти невольно отдернула, как будто стакан мог укусить. Никогда не доверяла незнакомым блюдам и напиткам. Настолько, что порой предпочитала остаться голодной и трезвой, чем пробовать невесть что. Спросила:
– А что такое кайпиринья?
Ужасно стыдно признаваться в невежестве. Но тут само вырвалось. Все к лучшему, глупо тянуть в рот неведомое зелье, не поинтересовавшись его составом – просто чтобы произвести впечатление на красавчика за стойкой. Как будто энциклопедические знания в области прикладного коктейлестроения могут компенсировать неудачную стрижку, нос картошкой, поплывший овал лица, условно лишние по нынешним временам пятнадцать кило веса и прочие особые приметы, которые на самом деле не то чтобы всерьез мешают жить. А все же иногда обнаруживать себя в теле обычной умеренно некрасивой тетки средних лет бывает довольно досадно. Например, здесь и сейчас, когда ослепительно красивый бармен улыбается ласково и снисходительно, как внезапно обретенной младшей сестренке и горячо шепчет, склонившись к самому уху:
– Кайпиринья – это сок горьких зеленых лаймов, очень много колотого льда и кашаса. То есть, бразильская водка из сахарного тростника. Обычно в коктейль еще добавляют немного сахару, но только не я.
– А почему?
– Ну как почему. Экономлю!
Подмигнул и скорчил такую уморительную рожу, символизирующую муки скупердяйства, что она расхохоталась от неожиданности.
Красавчик тоже рассмеялся – за компанию или просто от избытка сил. Откуда у него взялся избыток в половине четвертого утра – это конечно отдельная загадка.
Отсмеявшись, объявил:
– Меня зовут Сэм. И еще Вася. Одно из имен настоящее и даже записано в паспорте. А второе – просто прозвище. Какое именно, совершенно неважно. Как больше нравится, так и называйте.
«Тогда пусть будет Вася, – решила она. – Дурацкое же имя. И хоть немного уравновесит эту невыносимую красоту. Скажешь такому: Вася, – и вроде уже вполне можно рядом стоять, даже дыхание не сбивается».
А вслух сказала:
– А я Илона. Прозвища у меня нет, и это большое упущение. Имя мне совсем не идет.
– Потому что на самом деле вы Фанни, – пожал плечами Вася-Сэм. – Это видно невооруженным глазом. Но ваши родители проморгали; впрочем, ничего удивительного, многие так ошибаются. С младенцами гораздо труднее, чем со взрослыми, их подлинные имена обычно написаны на лбах очень мелким почерком, а искусство разбирать эти письмена давным-давно утрачено.
Кивнула:
– Да, Фанни – было бы здорово. Похоже, правда мое имя. А эти красавцы – Иииилоооона! – и хоть ты тресни. Еще и папин нос мне всучили, не спрашивая согласия. И мамину фигуру. Хотя дураку понятно, что надо было наоборот. Носик у мамы был, как у сказочной принцессы. Зато папа длинный и тощий, пошла бы в него, была бы сейчас топ-моделью и горя не знала бы.
И даже не отругала себя за столь нелепую откровенность. Какая разница, на самом деле, о чем с ним говорить. Какая, к черту, разница.
– Да ну, отлично все сложилось, – улыбнулся бармен. – Стань вы топ-моделью, не гуляли бы по городу в половине четвертого утра. Потому что в шесть вам пришлось бы подниматься, три часа приводить себя в порядок, а потом ехать на съемку. И тогда вы не попробовали бы мою кайпиринью, а она нынче чертовски хороша. Не то чтобы я набивал себе цену, дорогая Фанни. Но именно сегодня вечером в моем баре внезапно обнаружилась лучшая кашаса в этом полушарии.
– В Северном?
– В Северном. И в Восточном заодно. По моим сведениям, ближайшая родственница этой бутылки стоит сейчас на полке в кладовой, где-нибудь в окрестностях Форталезы.
