Владимир Немцов - Когда приближаются дали…
Несмотря на ее заботы об Алексее, на живое участие в его судьбе, крепнет эта ледяная стена, которую, кажется, ничем не растопить. Если бы не это, Мариам была бы счастлива. Все есть у нее: и любовь, что сразу пришла, безраздельная, властная; веселая дочурка, увлекательный труд… Все есть, кроме полного счастья в семье.
Александр Петрович человек сдержанный и тактичный, он видит, что сын дичится Мариам, но никогда ему не скажет об этом, и Мариам чувствует себя виноватой. Она не знает, как подойти к Алексею. Покупает ему модные заграничные рубашки и галстуки, а они так и лежат в шкафу. Приносит бананы и ананасы, к которым Алексей так и не притрагивается.
Знала бы Мариам, как для него эти галстуки неприятны! Они напоминают о прошлом, когда он голодным и оборванным проходил мимо пышных витрин с модной одеждой, а тропических фруктов видеть не может: сколько корзин он перетаскал на своих плечах! Но признаться в этом не хочет; опять Мариам начнет его жалеть. Он категорически не хотел принимать чьи-либо заботы. Сам стирал, сам пришивал пуговицы.
Алексей хотел чувствовать себя абсолютно самостоятельным и жить только на свои заработанные деньги, чтобы познать радость свободного труда, чего он был лишен на чужбине. Он не хотел пользоваться никакими благами, что достались ему не по праву.
Дело доходило до болезненных чудачеств. Алексей, например, считал, будто проходная комната в квартире отца досталась ему незаслуженно. Ведь он ее не заработал, а приехал на готовенькое. Он даже мечтал, что придет время, когда получит комнату в каком-нибудь заводском или совхозном общежитии за свой личный труд, что успел вложить в общее дело.
Он сказал об этом отцу, тот горько пошутил: откуда, дескать, у парня, воспитанного в капиталистическом мире, оказались столь максималистские тенденции на пути коммунистического строительства? В принципе Васильев поддержал сына, но посоветовал с мечтой пока повременить, так как его странные тенденции могут не найти поддержки. Над парнем начнут издеваться. Пусть пока попривыкнет к нашему образу жизни.
Встретившись с Мариам на строительстве, Алексей испытывал двойственное чувство. С одной стороны, очень хорошо, что она прилетела, — отец будет доволен, ему сейчас тяжело. Но в то же время было обидно за себя: неужели эта чужая женщина ближе отцу, чем собственный сын, которого отец не видел многие годы? Алексей понимал всю наивность подобных рассуждений, но от этого было не легче. Не легче было и Мариам.
В первую минуту Алексей будто обрадовался ей, но потом нахохлился, на все ее вопросы отвечал односложно и с нетерпением ждал, когда позовут отца, чтобы избавиться от тяжелой необходимости разговаривать с мачехой.
Наконец из-за угла лаборатории показался отец. Алексея как ветром сдуло, — зачем мешать их встрече? — и Мариам, словно еще чувствуя зыбкий пол самолета, неуверенно пошла навстречу мужу. В эту минуту она уже все позабыла, слышала какие-то радостные слова, чувствовала крепкие родные руки, и лишь немного спустя до ее сознания дошло, что Александр Петрович настойчиво спрашивает ее о чем-то.
— Где Иришка?
— Дома. Мама приехала погостить.
— Но ведь ты же хотела сама лететь в Баку?
— Зачем лететь? Да? Отпуска не дали.
— А как же сейчас?
— Упросила. Да? По семейным обстоятельствам.
— Странно. Сюда должна была приехать для консультации некая Пузырева. Но до сих пор ее нет. Тоже, говорят, «по семейным обстоятельствам».
— Мы женщины, Саша.
— Но что ты называешь семейными обстоятельствами?
— Как что? Я должна быть с тобой в трудную для тебя минуту.
— Не понимаю. Я тебе ничего не писал.
— Как всегда, дорогой. — Мариам нахмурилась, затем, подняв голову к Васильеву, просветлела. — Потом расскажешь. Ты рад, что я прилетела?
Васильев приподнял ее за талию, ласково шепнул:
— Сумасшедшая.
— Сам такой.
— Ну хотя бы телеграфировала.
— Зачем? Чтобы спросить разрешения? Но ведь я не просто так приехала. У меня есть и задание. Да?
— Обрадовала, — укоризненно покачал головой Васильев. — А я-то по наивности своей действительно подумал, что здесь только сердце виновато… «Задание»… Ладно, идем в управление. Выкладывай на стол командировочные документы. Да?
Он поддразнивал Мариам пресловутым бакинским «да», в котором слышится и вопрос и утверждение. От этого «да» она никак не могла отвыкнуть.
Мариам привстала на цыпочки и, взявшись за борта его пиджака, заглянула в глаза:
— Глупенький. Зачем командировка? Меня просто просили кое-что узнать. Но мы оставим это до завтра. Сейчас я хочу знать все о твоих делах.
Васильев смотрел на жену, и вместе с чувством теплой благодарности за счастье, что внесла она в его трудную, беспокойную жизнь, в нем возникло острое недовольство собой. Он никогда даже не пытался скрывать свои неудачи от Мариам. Правда, она способный конструктор широкого профиля и может судить о делах мужа, будто сама занимается ими. Но ведь он-то должен и поберечь ее от лишних неприятностей — у нее своих на работе хватает. И Васильев дал себе слово ничего сейчас не говорить Мариам о том, сколь серьезны его неудачи, что это грозит дальнейшей судьбе стройкомбайна и вообще реализации изобретения, которому он отдал годы жизни.
Ночью Мариам проснулась от ощущения, что Саши нет рядом. Открыв глаза, она увидела его за столом. Лампа была прикрыта газетами, чтобы свет не мешал Мариам, и только узенький лучик лежал на бумаге, над которой склонился Васильев. Мариам осторожно пошевелилась. Он виновато оглянулся:
— Прости, Мариаша. Я только записать, — и, бросив карандаш, подошел к кровати.
Сидя возле нее на маленьком гостиничном коврике, прижавшись к теплой, ласковой руке, он говорил какие-то смешные несуразности и вдруг вспомнил:
— Кто-то из классиков писал, что счастливый брак — не тема для литературы. Вероятно, это правильно. Как бы сейчас про меня написать? Сидит пожилой человек на полу, говорит глупости, и ему не стыдно.
— Да, на бумаге все выглядит иначе… — Мариам помолчала, потом привстала на кровати. — Все-таки ты должен мне все сказать. Да?..
— Подожди до завтра. Да? — передразнил он ее.
Мариам протянула руку за часами, лежащими на тумбочке.
— Четыре часа. — Она положила часы обратно и, кутаясь в теплое одеяло, проговорила: — Ты просил узнать, когда пришлют гранки. Звонила в редакцию журнала. Вежливо извиняются, но из слов заместителя редактора поняла, что твоя работа в набор не пошла.
— С глаз долой — из сердца вон. Обычная история.
— Зачем «обычная», Саша? История неприятная. Да? Вот послушай. Как тебе известно, наше заводское конструкторское бюро тесно связано с вашим институтом. У нас работает молодой, талантливый инженер, твой метод он предложил для крепления кровли при проходке шахт. За угольным комбайном идет машина-автомат с форсунками и разбрызгивает на стенки шахты жидкий бетон. Этот же способ можно применить при прокладке метро. Тогда не потребуются дорогие чугунные или еще какие-нибудь тюбинги. На первых порах инженер хотел проверить твое изобретение при бурении широких скважин для колодцев. Такие машины мы строим, но после бурения стенки закрепляются обычно опусканием бетонных колец…
— Но у меня пока ничего не получается, — вырвалось у Васильева. — Бетон, созданный по рецепту Даркова, трескается и отваливается от стенок.
— Мало ли что у тебя не выходит. А у другого получится, тем более что условия разные. Но не в этом дело. — Мариам высвободила руки из-под одеяла и села. — Дарков, у которого всегда консультировался наш инженер, к сожалению, заболел, пришлось говорить с каким-то Пирожниковым.
— Тоже из лаборатории Литовцева?
— Конечно. Но этот Пирожников ничего не знает. Последнее время с Дарковым он не работал.
— А Пузырева?
— У нее какое-то домашнее несчастье, и в лаборатории она почти не бывает… Но ты слушай дальше. То ли для того, чтобы отвязаться от нашего инженера, Пирожников заявил, что метод Васильева оказался порочным и работа его не будет опубликована.
— Постой… Но какое отношение он имеет к редакции? И кроме того, что он понимает в моих работах? Ведь он только химик. Кстати говоря, с лидаритом все хорошо получилось, с другими пластмассами тоже. Наконец, по моему способу делались трубы. Говорят, что это сулит серьезные перспективы. При чем тут какой-то Пирожников?
— Он все время вертится в редакции. На письма отвечает, аннотации пишет. Ему стало известно, что дела нехороши, неудачные опыты, две аварии… Сразу же сигнал. Да?
— Ты говоришь странные вещи, — Васильев сжал виски руками. — Ведь это же заявление некомпетентного мальчишки. А в редакции сидят умные люди.
— Верно. Умные и осторожные. Сигнал! Значит, надо повременить.
