Брайан Олдисс - Суперигрушек хватает на все лето
— Не мои. Моих у меня больше нет.
— Нет есть. Это видно по тебе. Англия. Оксфорд.
— Ах вот ты о чем! Нет, я занимаюсь минами. — Я объяснил ей род моих нынешних занятий. — Эти мины закладывались обеими сторонами. Хотя сейчас наступил мир, мины продолжают взрываться и калечить людей.
— Застарелая злоба, — печально улыбнулась Сушла. Она бросила взгляд на мужчину, с которым пришла в бар, наверное, ее мужа, и увидела, что он раздраженно затушил в пепельнице окурок и через стеклянную дверь вышел из отеля.
Я проводил Сушлу до ее номера. Я очень устал и был рад возможности поболтать с кем-нибудь и прежде всего с ней. На дверце стенного шкафа висел светлый мужской костюм. На прикроватном столике я заметил бритвенный прибор. Постельное белье на кровати лежало в полном беспорядке.
Сушла позвонила в комнату обслуживания и заказала кофе. Кофе без кофеина.
Я не подходил к ней близко. Я больше не хотел ее, хотел лишь нашего прошлого, нашего общего прошлого, когда наши постели постоянно пребывали в таком же беспорядке.
Я смутно помнил былое повальное увлечение голокубиками. Ими увлекались многие влюбленные. Стоило привести такой кубик в действие, как внутри возникало изображение головы, совсем как настоящее. Голова говорила, улыбалась, иногда плакала. Иллюзия достигалась просто: голографическое изображение наносилось на сжатый сердечник из германиевого сплава. При пропускании через него электрического тока изображение оживало, приводя в действие крошечные динамики, расположенные в нижней части кубика. Если у другого человека был такой же голокубик, его можно было настроить таким образом, что в нем появлялись две головы, общающиеся друг с другом.
Сушла включила одну из таких вещиц. В кубике возникла голова женщины с волосами цвета воронова крыла, с короткой стрижкой. Алые губы, дерзкий вздернутый носик. Женщина оставалась неподвижной, как будто вмерзшей в кусок искусственного льда.
Когда включился второй кубик, я увидел голову молодого мужчины — скуластого, веселого и самоуверенного. Из-под клеенчатой кепки торчали пряди белокурых вьющихся волос. Эта голова также оставалась неподвижной.
Я узнал юного себя и юную Сушлу. Мне стало не по себе. Сушла придвинула кубики ближе, повернув обе головы лицом друг к другу.
Изображения заговорили.
Юная женщина поначалу немного запиналась, но затем с ее губ стали слетать нескончаемые признания в любви.
— …не могу выразить словами, как я люблю тебя. В моем родном краю, возле моего дома журчит родничок со свежей чистой водой. Моя любовь к тебе подобна этому родничку — всегда чистая, всегда возрождающаяся заново. Я никогда не испытывала ни к кому таких чувств, какие испытываю к тебе. Любимый, я знаю, что всегда, всегда буду любить тебя и скучать без тебя.
Изображение мужчины приобрело более резкие очертания. Расслышать его слова оказалось легче, чем слова Сушлы.
— Настали трудные времена. Ситуация ухудшается с каждым днем. Наши политики, видимо, ослепли или сошли с ума. Прошлой ночью этот дом обстреляли. Хочу сказать тебе, что очень люблю тебя, но встретиться с тобой сейчас не имею никакой возможности. Хочу, чтобы ты знала, что я постоянно думаю о тебе.
Голос смолк. Женщина заговорила снова:
— Прошлой ночью я сжимала тебя в объятиях. Всю ночь я обнимала тебя. Как это было прекрасно! Ты же знаешь, что я всецело принадлежу тебе, я твоя, вся, без остатка. Я выпиваю всего тебя, как сухая земля выпивает капли летнего дождя. Всегда оставайся моим, любимый, и прими наилучшие мои пожелания. С днем рождения тебя!
Мужчина ласково улыбнулся. Говорил он по-английски с идеальным оксфордским выговором:
— Клятвы, которыми мы обменялись два года назад, остаются в силе. Просто сейчас я никак не могу получить пропуск для поездки на Юг. Мне до смерти надоела сложившаяся в мире обстановка. Вообще-то я должен кое в чем признаться тебе. Я уезжаю из своей страны, которую неожиданно охватили бесконечные споры. Хочу отправиться за границу, пока не стало слишком поздно…
Снова заговорила женщина:
— Спасибо тебе, любимый, за то, что пообещал прийти завтра. Ты можешь остаться в комнате моей двоюродной сестры, пока она отсутствует. Дверь будет открыта. Я вся трепещу при мысли о скорой встрече с тобой. Приди скорее, любимый, на мое ложе, приди скорее в мои объятия. Завтра мы с тобой снова будем вместе.
— Ужасно, что все сложилось таким образом, — заговорил мужчина. — Разве мы когда-нибудь могли думать о таком? И все же между нами всегда существовала разница. Вы у себя на Юге всегда жили, скажем так, менее прогрессивно, чем мы на Севере. Тебе нужно было приехать к нам, когда я приглашал тебя. Я ни в чем не обвиняю тебя. Нужно было предвидеть, что разразится гражданская война. Так что прощай, любимая Сушла!
— Я буду ждать тебя, — произнесло изображение Сушлы. — Никакое облачко не сможет затуманить мою любовь к тебе. Клянусь тебе… не могу выразить словами, как я люблю тебя. В моем родном краю, возле моего дома журчит родничок со свежей чистой водой. Моя любовь к тебе подобна этому родничку — всегда чистая, всегда возрождающаяся заново. Я никогда…
Сушла отключила оба кубика.
— Они повторяют те же самые слова. Повторяют снова и снова уверения в своей любви.
Чувствуя, как слезы начинают щипать мне глаза, я через силу выдавил:
— Конечно, его голокубик был записан через несколько месяцев после того, как она записала свой. Когда начался весь этот кошмар…
Она спрятала лицо в ладонях.
— Мы знали, что эти двое на самом деле не разговаривают, эти наши призрачные подобия. Это так грустно…
Голос прервался рыданием.
— Сушла, я помню, как записывал этот кубик, — сказал я, исполненный вины и раскаяния. — Расставание далось мне так же мучительно больно, как и тебе…
Я обнял ее за плечо, но Сушла осторожно высвободилась.
— Знаю, — призналась она, сердито взглянув на меня. В ее глазах стояли слезы.
— В том, что с нами случилось, нет ничего удивительного. Это в порядке вещей. — Я сжал ее руку и повторил: — В порядке вещей.
— Как же я ненавижу то, что в порядке вещей! — не то всхлипнула, не то усмехнулась она.
Когда я попытался поцеловать ее в губы, Сушла отвела голову в сторону. Я не оставил попытку, и тогда наши губы встретились, как бывало когда-то. Только на сей раз поцелуй стал не прелюдией, а финалом.
Я спустился вниз пешком — лифты в гостинице не работали, — думая о том, что война закончена. Так же, как и моя оставшаяся в прошлом юность. Я не стал ждать, когда принесут кофе. А Сушла осталась в своей комнате со старыми кубиками, старыми мирами, старыми эмоциями.
Steppenpferd[2]
С точки зрения космологии солнце представляло собой одинокое небесное тело, затерявшееся на краю своей галактики. Оно было супергигантом. Супергигант принадлежал к спектральному классу К5. С более близкого расстояния солнце казалось невзрачной, окутанной дымкой сферой, свечой, которая вот-вот погаснет, дымом, состоящим из бесчисленного множества частичек, неистово танцующих в вихрях магнитной бури.
Несмотря на свой размер, солнце было холодным, с температурой около 3600 градусов по Кельвину. Тем не менее, являясь супергигантом, оно лелеяло тщетные супергигантские мечты относительно зависимых от него созданий. По всему периметру солнца, протянувшись вдоль плоскости эклиптики, вращались многочисленные сферы искусственного происхождения. В каждой из этих сфер, словно в клетке, находилась своя солнечная система.
Особи, которые принесли эти сферы из немыслимо далеких краев, называли себя Пентиванешении. В глубокой древности слово это означало «те, что когда-то паслись в поле». Когда Пентиванешении уничтожили собственные планеты, они отправились в странствия в глубь бескрайних просторов космоса, возвращаясь к родной звезде лишь для того, чтобы оставить на ее орбите свои находки.
Отец Эрик Предьин вышел из спальни и шагнул навстречу рассвету. Скоро зазвенит монастырский колокол и двенадцать его монахов вместе с многочисленными послушниками, проснувшись, отправятся в церковь на первую молитву. Но до этого момента маленький мирок острова принадлежит только ему. Или, вернее, Богу.
Отец Предьин зябко поежился от влажного и холодного воздуха. Ему нравилась свежесть раннего утра. Он медленно обошел штабель оструганных бревен, предназначенных для строительства новой церковной крыши, миновал кучу пронумерованных камней, необходимых для возведения перестраиваемого алтарного выступа, называемого апсидой. Святой отец в который раз посмотрел на старое церковное здание, духовную жизнь которого он с божьей помощью и собственной волей восстанавливал.
Монастырь по-прежнему находился в плачевном состоянии. Камни, лежавшие в его фундаменте, были заложены еще в одиннадцатом веке, во времена Олафа Мирного. Большую часть сооружения построили позднее, когда на острове стали высаживаться убегавшие с материка славянские племена вендов.
