Андрей Хуснутдинов - Гугенот
Музыка за брезентовой шторой обрушилась на Подорогина с такой силой, что он накрыл уши ладонями. Потолок терялся в темной, едва читавшейся по очертаниям крестового свода высоте. В освещенной середине зала Подорогин признал трехстенную декорацию подвала, ту самую, что заметил из каморки. Окошка самой каморки в темноте было не видно. В трехстенной декорации, над ней и вокруг нее копошились люди. Несмотря на то, что до центра зала было не так уж далеко, Подорогин не мог ясно разглядеть ни этих людей, ни того, чем они заняты. Границы съемочной площадки, подобно площадке борцовской, обозначались по кругу красной линией. Стоило Подорогину преступить черту, как к нему подскочил коротышка в фиолетовой униформе и в наушниках с ларингофоном и, что-то отчаянно лопоча, замахал на него красным бюваром. Подорогин попятился за черту, но коротышка втащил его обратно, показал кулак с оттопыренным большим пальцем и скрестил запястья, давая, по-видимому, команду не двигаться с места. Подорогин согласно кивнул. Коротышка побежал к съемочной группе. Уборщица в фиолетовой униформе выметала за красную линию окурки и щебень. Подорогин наступил на один из катящихся продолговатых камешков и увидел, что это стреляная гильза. О происходящем внутри декораций он мог судить лишь по тому, как стоявший на линии отсутствующей стены режиссер в желтой бейсболке орал что-то невидимым актерам. Взбешенный, он то и дело хватался за бороду. Над декорациями, сбитыми из щитов с неряшливыми трафаретами стилизованной короны и предупреждением столбиком «front / avant / frente», курился дым. Подорогин было двинулся вдоль красной линии, но выросший как из-под земли коротышка опять оттащил его на прежнее место. Подорогин, закурив, стал поплевывать в пол. Коротышка помахал перед его носом бюваром и ткнул себя большим пальцем в грудь, в фосфоресцирующую нашивку на кармане: «Фред». В это время со стороны декораций раздались хлопки, похожие на рассыпавшуюся новогоднюю петарду. Их было слышно даже сквозь музыку. Фред раскрыл бювар и поднял его к лицу Подорогина. На левой пустой половине папки золотился двуглавый орел, на правой топорщилась оружейная ведомость. Местами бумага была прозрачной от технического масла. Подорогин прочел: «Выдано Придорогину В. В. — ПМ ГВ 7195 Д с глушителемъ…» Вытаращившись, он хотел взять ведомость, но Фред придавил ее авторучкой. Тогда, встав так, чтоб коротышке была видна ведомость, в пустом поле подписи под своей изуродованной фамилией Подорогин поставил жирный крест. Фред озадаченно подтянулся к ведомости. Подорогин вернул ему бювар и достал из кармана пистолет. Заводское клеймо на рукоятке в точности совпадало с записью маркировки в ведомости. Он вынул обойму, зачем-то выщелкнул пару патронов, зарядил их обратно и стал прохаживаться вдоль красной черты. Со временем, если он закрывал глаза, эта маслянистая линия стала видеться ему проведенной по кромке окопного бруствера. Более того, он был убежден теперь, что подмахнул не оружейную ведомость, а нечто совершенно другое, и не крестом, а обычной своей подписью. Когда же Фред подвел к нему режиссера, он поздоровался с тем, закрыв один глаз. Бородач с места в карьер принялся объяснять мизансцену. Фред возил бюваром по животу и поддакивал. Из-за музыки по-прежнему было невозможно разобрать ни слова, тем не менее Подорогин прекрасно все понял. Это было связано не со слухом, но, опять-таки, с тем, что, глядя одним глазом, он видел обоими. Чтобы не смущать своих собеседников, он накрыл левую половину лица платком. Фред, передразнивая его, заморгал. Режиссер, покончив с мизансценой, пожал ему руку и при этом обернулся к кому-то в темноту с обширной и продолжительной улыбкой. Подорогин подумал, что их фотографируют, и тоже улыбнулся. Все вместе затем они направились к декорациям. Не переставая улыбаться, Подорогин всерьез жалел о том, что у него нет наглазной повязки. Он вспоминал Кутузова, морских пиратов и думал, что, предпочитая изображать их одноглазыми, история идет на поводу у беллетристики: на самом деле эти умные люди маскировали не свои изуродованные лица, но необходимость в дополнительном зрении, в сверхзрении — жертвуя объемом, они обретали перспективу.
Внутри декораций никого не было. На крашеном полу лежала золотая брошь. К фанерным стенам-панелям в беспорядке прикреплялись черно-белые репродукции с изображением потрепанных обоев. На одной из фотографий оказалась свастика, на другой часть граффити по-немецки: «Belsatzar ward in selbiger Nacht…» По-над панелями, точно горшки на заборе, торчали короба погашенных прожекторов. Подорогин вопросительно обернулся к режиссеру. Тот спрятал за спину полотенце и указал кивком на декорации. Подорогин снова посмотрел на брошь и увидел, что, хотя лежала она недвижно, блики света на ее гранях были смазаны так, будто основание, на котором она покоилась, вибрировало с высокой частотой. Ступив одной ногой внутрь декораций, он понял, что пол мнимого подвала составляла площадка подъемника, вроде той, которая поддерживала саркофаг со скафандром. Он усилил нажим и ощутил, как податлива эта поверхность и как недалеко внизу железо цепляется за железо. Взмахом кисти бородач дал ему знак идти и встать посреди декораций. Подорогин повиновался. Неравномерными толчками площадка пошла вниз.
Спуск занял не более минуты, однако Подорогин не мог сказать ни того, с какой скоростью шла площадка, ни того, какой глубины она достигла в конце концов. Единственное, что он чувствовал наверняка, так это то, что музыка становилась тише, а воздух теплее и суше.
Когда площадка встала неподвижно, он попробовал на глаз оценить глубину спуска, однако в запыленной темноте было уже мало что разобрать.
Он находился в комнате с дощатым полом. Стояла тишина. Сумеречный желтоватый свет пробивался из приоткрытых дверей. В углу слева кто-то храпел в кожаном кресле. В молочном киселе окна лоснился винтовочный штык. Справа была забранная ковром лестница на верхний этаж, поодаль, в глубине неосвещенной прихожей с гардеробом и шеренгой обуви вдоль стены — парадная дверь. Не чуя под собой ног, Подорогин миновал прихожую, отпер дверь и спустился по крытому крыльцу. Лампочка на крылечном козырьке почти не давала света. Разлапистыми снежинками плясала мошкара. В обе стороны между фасадом и забором уходили призрачные силуэты ясеней. Подорогин притопнул: двор был мощен тесаным камнем. За калиткой обнаружился другой забор, едва не вдвое выше прежнего. В тесном пространстве среди ворот — потемневших от времени внутренних и недавно поставленных покосившихся наружных — находились две караульные будки. Калитка во внешних воротах была нараспашку. За ней лежала черствая грязь и стояла еще одна будка, провонявшая уборной и заросшая. Подорогин достал пистолет. Припоминая начерно этапы своего схождения, он рассчитывал расстояние до поверхности около семи-восьми метров, а то и более. Однако в небе мерцали звезды, ветер гнал по пыльной земле запахи цветения и печного дыма. Подорогин отломил из-под ног кусок глины и зачем-то бросил его через дом. Раздался плеск потревоженной листвы и глухой звук падения. Сонно забрехала собака. На фоне чуть тлеющего горизонта вырисовывалась колокольня. Вокруг колокольни разношерстными заборами щетинились спящие дома. Чувствуя сердцебиение, некоторое время Подорогин брел вдоль бесконечного лабаза и слышал, как с той стороны худого штакетника его провожал огромный, жадно нюхавший щели пес. Стена то проваливалась, то приливала, на одной из этих излучин он со всего маху налетел на скамейку и опрокинулся через нее в лопухи. Не отряхиваясь, точно пьяный, потрясая пистолетом, он шагал дальше, пока не уперся в боковой улочке в разящий мочой сруб, не передернул затвор и не выстрелил в землю. Песчинками ему ожгло щеку, он выругался, пнул сруб и пошел обратно. Думая, что возвращается к дому с яблонями, он вышел, однако, не к двойному забору, а на какой-то перекопанный, ветреный пустырь. Он опешил до того, что вскинул оружие. Через несколько шагов пустырь переходил то ли в кромешный обрыв, то ли в стоялую воду. Возле двойного забора Подорогин оказался случайно, заплутав в черном проулке со смердящей помойной кучей и шарахнувшись окна, в которое выглядывал граненый ствол пулемета с канавчатым, зашлифовавшимся по торцу кожухом радиатора. В подвальной комнате его ждал бородач-режиссер, переодетый в синее трико. По углам помещения горели жаркие софиты на штативах. Бородач указал на декор, перегораживавший комнату пополам. На укрепленном распорками фоне изображалась мужская фигура во френче, брюках галифе и яловых сапогах. К груди фигуры булавками прицеплялась бумажная мишень. Вместо головы зияла овальная брешь с заусенцами.
— И что? — сказал Подорогин.
Бородач поднял его руку с оружием так, что пистолет нацелился в мишень на груди фигуры, попросил не двигаться, зашел за декор и протиснулся в брешь лицом. Помня о выстреле в землю и о досланном в ствол патроне, Подорогин держал указательный палец не на спусковом крючке, а на косых насечках затвора. Неожиданно он понял: овальная брешь в то же время служила проушиной для головы между направляющими гильотинного лезвия. Он заглянул за фон, в который бородач с изнанки нежно давил ладонями. В темноте, метра через три, маячил еще один декор. Изображения на нем Подорогин не рассмотрел, а насчитал только штук десять брешей-прорезей для голов. Встав на прежнем месте и закрыв левый глаз, он обомлел: оба фона, подобно слоящимся планам стереокартинки, надвигались на него. В брешах брезжили лица. Откуда-то сзади вдруг раздался влажный, в самое ухо, шепоток:
