Евгения Мелемина - Осколки под стеклом
Это значило бы, что он — инвалид. И равноправный член общества Сектора Сокращаемых.
Он перестал спать ночами. Утреннее посещение Мизантропа он встречал, глядя через неплотно сомкнутые ресницы на забранные решетками лампы. Каждый раз сердце сжималось в комочек — ткнут в тебя пальцем, и вместо похода в туалет отправишься в неизвестность на каталке, привязанный к ней белыми лоскутками.
Игорек задерживал дыхание и становился похож на зверька, решившего притвориться мертвым.
Мизантроп все-таки остановился возле его кровати — это означало начало конца. Пощупал жесткими пальцами безвольно лежащую поверх одеяла руку и приказал:
— Пальцами пошевели.
Игорек приоткрыл глаза. Он увидел сосредоточенное мясистое лицо и седые жесткие волоски, прижатые к влажному лбу туго утянутой медицинской шапочкой.
— Пошевели, я сказал! — рявкнул Мизантроп.
Его пальцы бесцеремонно перевернули руку Игорька и ощупали внимательно-профессионально.
— Болит?
— Нет, — сказал Игорек.
Ему показалось, что происходит что-то важное, по-настоящему важное, к чему стоит прислушаться и понять. Лохматые брови Мизантропа сдвинулись, губы поджались.
— Вылечить хочется? — шепотом спросил Игорек.
Мизантроп отпустил его руку, сгорбился и обвел взглядом битком набитую, со сдвинутыми попарно кроватями палату. Потом отвернулся и вышел, ни на кого не глядя. В этот день на обследование так никого и не направили, а вечером вдруг жутко завыл и расплакался серенький бессловесный мужичок, прежде тихо лежавший в своем углу.
Красная лампа, сменившая дневной свет, осветила его мученическое вытянувшееся лицо, залитое слезами, и казалось, что не слезы это, а свежая горячая кровь.
— Тихо там! — выкрикнули из-за двери, и мужичок снова лег, уткнулся в свою подушку и задергал ногами.
Игорек долго еще слушал его прерывистые всхлипывания и заснул только под утро.
Его разбудили прикосновением к плечу. Игорек открыл глаза, морщась от холода и серого утреннего света.
— Вставай, — приказали тихо, одними губами. — Ты мелкий, под кровать влезешь.
Игорек приподнялся.
— Лезь, — сказал санитар, показывая на провисшую сетку пустующей в углу кровати. — Не боись только.
Люди спали. Кто раскинувшись, кто сжавшись в комок. Спали, открыв рты и растеряв всякое выражение разнообразных лиц. Игорек прошел мимо них по холодному линолеуму и присел на корточки. Из-под кровати виднелась странно неподвижная нога.
— Узелок там, — неохотно пояснил санитар, тоже садясь. Белая ткань халата морщилась на его широких плечах. — На батарее узелок. Зубами тяни.
— Подвиньте кровать, — глухо сказал Игорек, глядя на тощую неподвижную ногу. Горло ему стянуло сухой злой болью.
— Не умничай, — ответил санитар. — Разорутся же все. Лезь, пока спят.
— Я не…
— Зубами, я сказал, тяни.
Игорек откинул здоровой рукой свисающее одеяло и боком, неловко, втиснулся под кровать. Там, в узком темном пространстве, он увидел сведенное и потерявшее человеческие очертания тело и еще мокрое от слез лицо, набухшее черным.
Пальцы прилипали к мокрому вонючему линолеуму. Игорек дернулся, но нащупал туго натянутую тряпку. Один ее конец был привязан к батарее аккуратным ровным узелком.
Задыхаясь от пыли и боли в горле, Игорек зубами вцепился в узелок и потянул на себя.
Над головой завизжали пружины, а рядом лежащая рука повернулась и просительным движением коснулась плеча Игорька. Замороженный пластик.
— Отвязывай, я тут тяну… — шепотом сказал сунувшийся под кровать санитар, узел распался, и тело поволоклось в сторону и назад.
— Вот не было дерьма, так собака принесла, — зло сказал санитар, разглядывая после уже начавший коченеть труп серого мужичка. — Надо же, затейник. От рубашки оторвал. — И показал Игорьку клетчатую жалкую тряпочку. — Со мной пошли, — сказал он. — Сергей Арсеньевич приказал.
На кроватях зашевелились, но в пустом углу уже никого не было.
Игорька привели в украшенный зелеными хрусткими пальмами кабинет с кожаными диванами и золотой рыбкой в круглом аквариуме. Пахло здесь чистотой, кондиционированным воздухом и книгами. Самого Мизантропа в кабинете не оказалось, зато навстречу Игорьку поднялась тонкая гибкая фигурка в форменном одеянии. Рядом с ней, развалившись, сидел некто в черных кожаных штанах и шелковой рубашке, застегнутой на серебряные цепочки.
На него Игорек не сразу обратил внимание. Он был занят другим.
Под серым жестким чепчиком Сестры Жизни оказалось чистенькое Юлькино лицо. Остренький носик, бледная с розовым отливом кожа. Юлькины глаза смотрели на него в упор и, казалось, не видели.
— Его? — спросил ее спутник. У него был взгляд профессионального рекламщика — оценивающий, нахальный.
— Да, — сказала Юлька. — Посмотрите.
Оценивающий взгляд метнулся к Игорьку. Несколько секунд щупал, как заляпанную грязью картину, стоимость которой необходимо определить.
— Фактурный, — сказал рекламщик. — Ангела сделаем.
Он поднялся со скрипнувшего новенькой кожей дивана.
— Ангел, ты два слова-то связать можешь?
Игорек молчал. Он не успел еще понять, что происходит, и боялся сказать лишнего.
— Яс-с-но, — протянул рекламщик и повернулся к Юльке. — Его регистрационный лист глянь сначала, вдруг даун какой-нибудь.
— Я не даун, — сказал Игорек. — Ты ничего толком не спросил, я и не ответил.
Рекламщик повернулся и снова вцепился взглядом.
— Я спросил, ты грамотный? По-человечески разговаривать сможешь?
— Как видишь, — с неприязнью ответил Игорек.
Ему не нравилось ощущение, котором испытывал, находясь рядом с этим человеком. Компания Столетнего и та давала больше позитива, чем то потребительское и животное, что излучал рекламщик.
Юлька стояла позади и безмятежно рассматривала золотую рыбку в прозрачном стеклянном шаре.
— Да хрен вас знает, быдло подзаборное, — почти весело сказал рекламщик. — Ляпнешь мне что-нибудь в прямом эфире и до свидания.
— Сестры Жизни, — нежно сказала Юлька, водя пальцем по стеклу аквариума, — возьмут тебя под свою опеку. Наша организация получила право брать на воспитание тех, кто не безнадежен. Мы занимаемся этим совсем недавно, но есть успехи. А тебя покажем миру как пример наших достижений. Для вас не все еще потеряно. Никто не станет виноватым без вины.
Ее лучистые глаза были пустыми и ненадежными, как море в обманчивый предштормовой штиль.
Игорек раньше видел такие у разносчиков журналов о скором спасении праведников.
Рекламщик посмотрел неодобрительно. Ему, видимо, не понравилась последняя фраза.
— Ладно, — сказал он, выпрямляясь. — Берем. Сделаем из тебя ангела. Юлия, оформляй документы. Шмотки возьми. Есть какие-нибудь?
— Да, — быстро ответил Игорек. — Я быстро. Подождите.
И кинулся вон из кабинета. В коридоре, пустынном и длинном, столкнулся с санитаром, но тот лишь посторонился, пропуская.
Быстро добежал Игорек до двери своей палаты и, скинув с колечка латунный ключ, открыл дверь, чуть не вывернув палец на левой дрожащей руке.
На него не особо обратили внимание — редко кому здесь было дело до других, чем бы они ни занимались. Дрожащие неясные тени пугливо жались на своих кроватях.
Игорек по узкому проходу пошел к Столетнему. Столетний лежал, бессмысленно глядя в потолок.
— Я ухожу, — сказал Игорек, наклоняясь над самым его ухом. — Ты извини, но мне пора уходить.
Нижняя челюсть Столетнего мелко затряслась. На кромке красноватого века появилась влажная дымка.
— Извини, — шепотом сказал ему Игорек.
По коридору дробно звучали уверенные шаги.
— Собрался? — спросил рекламщик, заглядывая внутрь.
— Да. — Игорек показал зажатую в руке клетчатую тряпочку.
— Вот придурок.
Он прикрыл квадратную челюсть бледной рукой, развернулся и исчез в коридоре. За ним поплыла Юлька, шурша по полу длинной серой юбкой. Игорек пошел следом. Дверь за ним захлопнулась. Рекламщик щелкнул пальцами и вдруг, порывшись в кармане, протянул Игорьку пачку сигарет.
— На, покури, нищяга, — сказал он, отвернувшись. — Эх, сколько же вас… — Эти Сестры, — доверительным шепотом сказал он Игорьку уже в конце коридора. — Выбьют из тебя все дерьмо вместе с мозгами. Держись, Ангел.
— Горячая ванна, хороший обед и крепкий сон, — сказала Юлька уже в машине. — Тебе это необходимо.
Она аккуратно пристегнула ремень безопасности.
— Город слегка изменился, — добавила она. — Но мы отвезем тебя в безопасное место. Познакомься. Это Виталик. Он занимается продвижением нас на телевидении и радио.
Рекламщик только кивнул — он был занят дорогой.
