Л. ВОРОНКОВА - БЕСПОКОЙНЫЙ ЧЕЛОВЕК
Но Зорька вдруг фыркнула, покрутила головой и бросилась в кусты – она не узнала Катерину.
– Ау! Эй! – послышался издали голос Николая Иваныча. – Витька! Эй!..
– Эй! – голосисто ответила Катерина. – Мы здесь!..
Долго блуждали по лесу пастухи и с ними Катерина, отыскивая разбежавшихся коров. Постепенно ливень затих. Лес озарился солнцем и заблистал мокрой листвой и огоньками капель, обильно падающих с ветвей. Мокрое платье на плечах Катерины слегка задымилось, высыхая под солнцем, но тут же широкая еловая лапа, которую Катерина зацепила нечаянно, снова облила ее густым дождем. В затихшем лесу голос доярки звучал знакомо и приветливо, и коровы, успокаиваясь, выходили на этот голос или откликались из кустов.
Николай Иваныч, сам промокший до нитки, сочувственно поглядел на Катерину:
– О-ёй! Беги домой, Катерина! Застыла, небось!
Мокрое платье неприятно прилипало к спине и к плечам, тапочки хлюпали, расцарапанные ноги саднило. Но щеки блестели, как полированные, и горели румянцем.
– Ничего! – засмеялась Катерина. – Обсохну, не сахарная.
– Когда ж обсохнешь? День-то прошел, вечереет.
День прошел!.. День-то прошел! Тот самый день, которого она ждала… Душно и тесно стало на сердце у Катерины. Ведь если бы поспешила, убежала бы вместе с доярками… Катерина, словно затуманившись, приподняла одну бровь, усмехнулась с легкой грустью, глядя без цели в зеленую чащу. Смутно ей было в эту минуту, будто ждала праздника, а праздник-то взяли и отпраздновали без нее. И все-таки Катерина знала только одно: повторись еще раз такой же случай в жизни, и опять она поступит так же, как поступила сегодня.
Катерина помогла пастухам выгнать стадо из лесу. Солнце склонялось к вершинам. Лиловые клочья тучи медленно уплывали и таяли в темнеющей синеве.
– Иди-ка, Николай Иваныч, в табор да надень сухую рубаху, – сказала Катерина, – и ты, Витька, беги. А я с коровами побуду.
И как ни отказывались пастухи, не переспорили Катерину. Один – стар, другой – мал. А она сильная, здоровая, и платье на ней почти высохло. И коровы успокоились, рады свежей траве, не поднимают головы…
Катерина отправила пастухов, а сама принялась бегать взад и вперед по опушке, чтобы согреться.
– А ну-ка, перепрыгну через вон тот пень или нет?
Катерина разбежалась, приподняла мокрый подол и перепрыгнула через широкий еловый пень.
– А ну-ка, через этот?
Березовый пень был повыше, но Катерина и через него перепрыгнула. Ей стало жарко и весело. Хотела и через третий перепрыгнуть, да спохватилась: а вдруг кто-нибудь увидит? Вот- то смех поднимут!
Витька, уже во всем сухом, прибежал в стадо.
– Беги домой, – сказал он, – тетка Прасковья тебе скорей велела. Ступай сушись!
Катерина засмеялась:
– А что мне сушиться? Я уже высохла.
– Катерина, Катерина, – сказала ей стоявшая на крыльце Дроздиха, – и где же ты была! А ведь Сергей Рублев приходил! Ух и парень – соколиного полету! Шел, вишь, мимо да от дождя прятаться к нам забежал. Уж Антонина ему и то и се, а он то в окно, то в дверь: зырк, зырк!.. И ничего не спрашивает. Чудно! А нас не обманешь, мы всё видим. Так и ушел, не дождался – на работу, вишь, нужно, опаздывать нельзя!
Катерина слушала ее, а сама расплетала косу, чтобы она поскорей просохла. И, ничего не ответив Дроздихе, распустив влажные волосы, осталась стоять на ветру. Дроздиха договорила свое и ушла. А Катерина стояла, слегка запрокинув голову, и, разбирая руками нежные пряди, подставляла их ветру. Был! Ждал! Что еще нужно для счастья, когда и от этого сердце полно до краев!
ПЛАНЫ ДЕДА АНТОНА
Подступила горячая уборочная пора. Еще не закончился покос, а уж хлеба побелели. Колхозники так и жили в поле с зари до зари: косили траву, сушили сено, возили, метали стога… А там уже и жнейки застрекотали, замахали крыльями и комбайны вышли на широкие поля.
Тоню и Дроздиху на горячее время вызвали из табора и отправили в поле. Тетка Прасковья часть Тониных коров приняла на себя, а часть разделила среди оставшихся доярок.
Но и тем, кто остался, уже не было привольных часов: ни почитать, ни подремать на солнышке, ни побегать по лесу… Подоили коров – и беги на ближайшие лесные делянки, где еще не убрано сено, помогай ворошить, помогай сгребать.
Толстая тетка Аграфена очень уставала. Она обливалась потом от зноя, но все поднимала и поднимала на граблях большие охапки сена.
– А ты помаленьку, помаленьку, – говорила ей тетка Таисья, – не жадничай, по силам бери.
– Да что «не жадничай»! – возражала тётка Аграфена. – Вон какая погода стоит золотая – тут-то и ухватить сенцо!
Охала потихоньку и Прасковья Филипповна – трудно ей было чуть не бегом бегать на пастбище, а оттуда – на покос, а с покоса – опять на пастбище…
– Года мои ушли, года ушли, – повторяла она, утирая фартуком белое, никогда не загорающее лицо, – силы не те… И сна маловато. – И бледные глаза ее смотрели жалобно из- под слипшихся от влаги и торчащих стрелками черных ресниц.
Лишь Катерина улыбалась да напевала – у нее и силы хватало и сна ей хватало. Ее округлые, почерневшие от загара руки легко управлялись с работой. Только лицо немножко осунулось, стали заметнее скулы да как будто светлее и шире стали глаза.
Погода стояла счастливая для уборки – солнечная, жаркая. Сено не залежалось – убрали. Загребли последний укос на лесной поляне, сложили последние скирдушки.
– Вот и передохнем! – сказала Таисья. – Свое дело сделали…
– Ох, чуть душа с телом не рассталась! – облегченно вздохнула Аграфена. – Сейчас брякнулась бы под кустики заснула бы на три дня!..
– Подожди засыпать, – ответила ей Прасковья Филипповна, – может, завтра за жнейкой вязать пойдем, пшеница тут недалеко. Вот поглядишь, сегодня кто-нибудь из бригадиров с нарядом прибежит…
Катерина шла сзади всех с граблями на плече и раздумчиво любовалась веселой солнечной зеленью леса. Кажется – все деревья зеленые, а если приглядеться, то ведь у каждого своя зелень. Катерина впервые сделала это открытие, и ей стало радостно, словно она получила подарок. У каждого – своя! У елки – своя, и у березы – своя. Осина тоже по-другому окрашена. А трава? И у травы свой цвет, да еще и не одинаковый-вон какой яркий, светлый на солнце, а в тени – густой, в синеву…
Последняя фраза Прасковьи Филипповны о бригадире долетела до Катерины, и она сразу встрепенулась. Прибавив шагу, она догнала Прасковью Филипповну.
– Тетка Прасковья, – живо сказала она, – а что нам ждать бригадира? Бригадиру-то, наверно, некогда, а мы же сами можем дойти до пшеницы, посмотреть. А вдруг там уже работать начали? Сразу и подсобим!
– Ох, батюшки! – простонала Аграфена. – Эта девка нас замотает совсем! Да ты хоть отдохни, подожди, когда позовут, сама-то не бросайся! Ну, уж и правда – беспокойный ты, Катерина, человек!
– Страсть беспокойный… – негромко подтвердила тетка Таисья.
Катерина засмеялась: ну вот, теперь все на нее напали!
– Ну что ж, у тебя ноги резвые, – сказала, подумав, Прасковья Филипповна, – добеги до пшеницы. Придешь – скажешь. А мы пока в табор побредем.
Катерина сунула Аграфене свои грабли и, свернув с тропки, побежала прямиком через лес к полю.
Светло-жёлтый простор пшеничного поля ослепил Катерину. Желтая пшеница, синее небо над ней, золотые волны ветра, клонящего колосья…
– Ах, хорошо! – вздохнула Катерина. – Хорошо, хорошо жить на земле!
Ей и в голову не пришло прикинуть – каково будет убрать такое-то поле? При ее счастливом характере всякая работа шла у нее как праздник.
Катерина из-под руки оглядела поле – никого! Значит, не начинали ещё. Она сорвала в сухой меже несколько длинных стеблей цветущей розовой повилики, сделала венок и надела на голову, Хорошо! Светлое небо сияет над головой, где-то поет малиновка…
Вдруг далекое рокотанье трактора донеслось до нее. Катерина пригляделась. Из-за дальнего склона показался комбайн. Его полотнища светились на солнце.
Катерина отпрянула в лес и, стоя за широкой елкой, не спускала глаз с комбайна, идущего по полю. Вот он ближе и ближе. Вот уж и виден человек, стоящий у высокого штурвала…
Сережка Рублев! Приехал работать, значит. Катерина стояла за елкой до тех пор, пока комбайн не повернул обратно и не скрылся в желтом разливе поля.
Катерина медленно отправилась в табор. На пшеницу спешить нечего. Вместо жатки пришел комбайн, а комбайну их помощь не нужна.
Почему она не побежала навстречу, почему не крикнула штурвальному: «Здравствуй! Я здесь!»
Как бы он обрадовался! Сколько бы веселых слов они сказали друг другу!
Но Катерина только прислонила горячую щеку к шелковистой коре березы, постояла немножко, слушая, как бьется сердце, и тихонько вернулась в табор.
