Александр Розов - Чужая в чужом море
— Смешная штука, — высказала Брют свое мнение, — Такие широкохвостки называются «тандем», их использовали для шоу по аэробатике в конце того – начале этого века. А резервная бочка горючего, видимо, для дальней перегонки. И сколько это будет стоить?
— Смотря кому, — лаконично ответил Рон.
— Герхард верно сказал, — добавила Пума, — За столько лет все забыли. Не догадаются.
— Я не поняла, в чем прикол, — сердито проворчала Брют.
— Глянь в интернет учебник экоистории для 7–го класса, — посоветовал экс–коммандос.
— Ты что, совсем меня за дуру держишь? – возмутилась она.
— Нет. Там интересные картинки. Посмотри. Честное слово, не пожалеешь.
— ОК. Но если ты меня напарил, я тебе устрою, — сказала она и углубилась в интернет и школьные воспоминания.
Последний класс базовой школы, перед годичным дипломным классом. Первый парень. Подружки гуляли с мальчишками на три–четыре года старше, а она почему–то выбрала одноклассника. Его звали Тараи, и с ним она первый раз make–love. Он с ней — тоже. В пособии «Практическая биология» говорилось, что такой обоюдный дебют не считается оптимальным, но добавлялось, что при внимательном отношении друг к другу, доверии, открытости и взаимном желании… В общем, все получилось хотя и не идеально, но так, что чувство общего удачного эксперимента и нескольких общих маленьких, но важных тайн, более, чем компенсировали кое–какие ляпы… Через какое–то время, они с Тараи разбежались – так происходит почти всегда, это они знали заранее. Но, вопреки общей закономерности, разбежались не совсем. Когда что–то в этой жизни идет не так, Брют садится за штурвал флайки (непременно сама – никаких аэро–шаттлов, никаких авиа–рикш), и летит в Порт–Вила на Вануату, где живет веселый дядька, техник монтажной бригады по имени Тараи. И на пару дней все идет на фиг. А потом, как по волшебству, оказывается, что в жизни ничего страшного не произошло. Так, мелкие неприятности, легкая депрессия, но не переживать же из–за такой ерунды. И она возвращается домой.
Но сейчас вернемся туда, в 7–й класс, к пособию «Экоистория». Краткая хроника фигни, сделанной человеком с тех пор, как он взял в руки камень и треснул им кого–то по башке (как шутил по этому поводу Тараи). Экоистория не интересуется именами правителей и полководцев. Ее предмет – история технологий. Всех, в т.ч и социальных. Если идти от палеолита к постиндастриалу, то начиная с империй Древнего Востока, натыкаешься на все более отвратительные приемы социального регулирования. Сначала они редки, но к средневековью сливаются в одно огромное, непрерывное свинство, которое известно, как расцвет системы всевластия оффи. Агония этой системы, начавшаяся в конце XVIII века, длится до сих пор. Кланы оффи ведут себя, как огромные голодные крысы, загнанные в угол. Даже подыхая с переломанным хребтом и распоротым брюхом, они еще опасны.
Имперская Япония XX века приводилась в пособии, как один из самых ярких примеров того, в чем состоит социальная технология оффи. Можно ли привести людей к такому дегенеративному состоянию, в котором они, массово, добровольно и радостно отдают жизнь за оффи, обосравших им жизнь с самого рождения, опустивших их в физическую и психическую неполноценность, бесправие, нищету, рабство и ежедневный страх за свою жизнь и жизнь своих близких? Оказывается, можно. Феномен камикадзе разбирался в пособии подробно, с примерами и фотографиями. Было там фото мальчишки–пилота рядом с «Ohka», выпускавшейся в конце войны пилотируемой планирующей бомбой, планером для самоубийства во славу оффи. Симпатичный мальчишка улыбался, стоя рядом с орудием собственной смерти, за штурвалом которого ему предстояло пике на американский крейсер. Пике во славу кучки подонков. Это пике и его результат были на следующих фото. Здравый смысл не хотел верить в то, что это — не кадры из какого–то идиотского триллера. Но тот же здравый смысл говорил: эти фото — документальные…
Перед экзаменом Брют и Тараи валялись у самой полосы прибоя, на косе, выдающейся далеко в море от города Нумеа, и запоминали определение, в рамке рядом с этими фото.
«Государство: преступное устройство общества, в котором людей заставляют умирать в гуманитарно–нецелесообразных войнах, ради амбиций государственных деятелей–оффи. Согласно Великой Хартии Меганезии, попытка создать государство — это особо опасное преступление, пресекаемое высшей мерой гуманитарной самозащиты (расстрелом), т.е. мерой ликвидации убежденных преступников, ставящих насилие своей главной целью».
Самым сложным было понять, на кой черт это надо самим оффи. Почему они занялись этим безобразием, в то время, как могли бы заняться бизнесом, нажить денег, хорошо устроиться и никому при этом особо не насвинячить (коммерческое жульничество не в счет – это дело обычное и неустранимое, да и черт с ним, от него никто не умирает). В ходе долгого спора, состоящего из самых разных аргументов – от строгих логических построений до тычков локтем в пузо оппоненту и шлепков по заднице, сошлись на том, что кланы оффи как–то концентрируют внутри себя людей с опасным для окружающих психозом на фоне унижения и сексуальной несостоятельности. Понять мотивы оффи невозможно. Людей, стремящихся стать оффи, надо гасить, и точка. На то и Хартия…
Вернувшись в настоящее, где была экваториальная африканская ночь (уже довольно прохладная – здесь после заката температура быстро падает), Брют сделала глоток горячего ароматного чая из кружки, дальновидно поставленной Роном на некотором расстоянии от ее правого локтя, и еще раз посмотрела на фото мальчишки–камикадзе. Была здесь какая–то беспокоящая деталь, которую Брют совершенно точно не видела раньше, хотя, с другой стороны, фото, безусловно, было тем же самым… И тут до нее внезапно дошло. «Ohka» была почти один в один, как флайка с эскиза Штаубе, в том варианте, где в носовой части фюзеляжа прикреплен контейнер. Впрочем, какой, на хрен, контейнер? Ясно, что это — заряд взрывчатки, как у «Ohka»…
Брют в невероятном, чудовищном изумлении подняла глаза на Батчеров, которые уже вдвоем возились с аккуратно разобранным на детальки мобайлом–пулеметиком.
— Ребята, вы что совсем охренели? Вы долбанулись на голову?
— О! – сказал Рон, подняв палец к небу, — ты догадалась! Умница.
— Joder, conio! Ты что, маньяк? Что за говно вы задумали?
— Брют, ты хорошая, — серьзно сказала Пума, — Очень–очень. Ты друг.
— De puta madre… Ты тут еще… Юное дарование… Короче, я жду объяснений.
— Давай так, — предложил Рон, — Я объясняю по порядку, а ты отвечаешь да или нет.
— Начинай, там посмотрим, — хмуро ответила Брют.
— Начинаю. Пункт первый. «Vitiare» в базовой конфигурации, без носового контейнера — это дешевая, простая в управлении, надежная и безопасная флайка. Ты согласна?
— Да, черт возьми, но контейнер…
— Пункт второй. Навесной носовой контейнер делает «Vitiare» самой дальней или самой грузоподъемной авиеткой в истории. Ты согласна?
— Да, если там не…
— Пункт третий. Простота пилотирования дает определенные возможности обеспечить безопасность экипажа независимо от того, чем загружен контейнер. Ты согласна?
— Какие? Прыгать с парашютом, когда пикируешь почти со скоростью звука?
Резерв–сержант вздохнул.
— Знаешь, Брют, мой первый инструктор по пилотированию, классный дядька, был при Конвенте оператором ночного говновоза. Так вот, по рассказам, его механик, малаец с тремя классами образования, никак не мог понять, где прячется маленький человечек, который рулит говновозом в полете, и как он каждый раз спасается из машинки. Этот малаец был убежден, что маленький человечек спасается. Он твердо верил: оператор – правильный канак, он никогда не отправил бы маленького человечка на смерть. Увы, такое доверие к партнеру в наши времена встречается гораздо реже, чем тогда.
— Знаешь, Рон, я дура, — со вздохом, сообщила Брют, — Извини, ладно?
— Аita pe–a, — ответил он и подмигнул, — Ты умница, как я уже сказал. Ты почти угадала.
— Ты сейчас похож на Пуму, которая хвалит Штаубе за отличную стрельбу.
— Человека надо хвалить, когда он делает успехи, — ответил Рон.
— Ну, разумеется. А ты не думаешь, что в эмирской охранке тоже есть люди, умеющие читать учебники и делать успехи? Тем более, здесь все так в наглую. И конструкция, и даже название, которое читается или как «Viti–are» (быстрая волна), или как «Vi–tiare» (цветок манго). Аллюзии с «Ohka» (цветок сакуры) как–то слишком бросаются в глаза.
— Так и должно быть, — сказал резерв–сержант, — Аль–Аккан – параноик с острой манией преследования. Он помешан на своей безопасности, он предсказуем, как и полагается параноику, и он ни хрена не понимает в военно–диверсионном деле.
— Я тоже в нем ни хрена не понимаю, — заметила Брют.
— Зато ты разбираешься в геологии и сексуальной психологии. Разделение труда между партнерами – основа дела. Ты вскрыла мозги Штаубе, Пума их загрузила и придумала план, а я кое–что доработал в последовательности мероприятий и технике исполнения.
