Хольм Ван Зайчик - Дело лис-оборотней
Прислужник ловко расположил перед Багом блюдо с распространявшими изумительный запах пирожками, простой пузатый глиняный чайник с чашкой и поклонился Отшельнику:
– Рад приветствовать вас, драгоценный преждерожденный Гаврилкин! Что для вас?
– Как всегда! – махнул рукой Фелициан, ожесточённо принюхиваясь к Баговым пирожкам. – И один вот такой! Нет, два! Нет, три!
Служитель отошёл, Отшельник взмахнул руками, выронил из рукава диктофон, поймал и бросил на стойку рядом с телефонной трубкой. Трубка тут же зазвонила.
– Вэй! Вэй! – закричал Гаврилкин в трубку. – Вэй! Очень плохо слышно! Я всё ещё стою в заторе на Лигоуском. – И отключился. Потом безо всякого перерыва схватился за диктофон, нажал на кнопочку и поднёс Багу. – Спасибо, драгоценный преждерожденный Лобо, что наконец-то согласились дать интервью для читателей газеты “Вечерняя Александрия”. У читателей накопилось множество вопросов…
Баг прикрыл диктофон ладонью.
– Нет? Разве нет? – картинно вытаращил глаза Отшельник, выключая диктофон. – А как же читатели? Они ждут, драгоценный преждерожденный! Они истомились ждать! Вы обещали, как я понял, рассказать о неких до сих пор не известных широкой публике деталях ваших последних удивительных расследований…
Вернулся служитель и поставил перед Гавом блюдо с какой-то диковинной ватрушкой, пирожками и огромный стакан с тёмной жидкостью, в которой плавали, глухо постукиваясь боками, крупные прозрачные кубики. “Чай со льдом”, – с отвращением подумал Баг. Что делать: в “Яшмовом фениксе” влияние так называемой цивилизации чувствовалось особенно сильно.
– Нет, – качнул головой Баг. – Нет ещё. Но вот Олежень Фочикян…
– Олежень Фочикян, тридцати двух лет, неженат, любимая собака Аля чёрного цвета и неясной породы, одно из прозвищ “Олежень-незалежень”, недавно стал главным редактором “Асланiвского вестника”, известен своим свободомыслием и вкладом в разоблачение человеконарушительной группы Чёрного Абдуллы и движения так называемых незалежных дервишей в Асланiвском уезде… – тут же, не задумываясь, выдал Отшельник Гав. Схватил стакан и вовсю зазвенел льдом. – Позавчера приобрёл билет на куайчэ в Александрию, приедет в следующую шестерицу. – На лице Фелициана живо отразилось недоумение. – Что с ним не так? – Отшельник сделал приличный глоток.
– Всё так, – улыбнулся Баг, наливая чай. “Ну и шустрый же Фочикян! Уже и билет купил!” – А вы знаете, преждерожденный, зачем он едет в Александрию?
– Стыдно признаться, – Гаврилкин жизнерадостно вгрызся в ватрушку, – но не знаю.
– Интервью у меня брать едет. – Баг аккуратно откусил полпирожка с сёмгой. Прислужник был совершенно прав: изумительные пирожки!
– Не-е-е-ет… – Гаврилкин шлёпнул ватрушку обратно на блюдо. Заулыбался, растерянно роняя крошки. – Да нет же! Это ведь шутка? Ну скажите, драгоценный преждерожденный, что это шутка? Я так люблю шутки! Знаете, как это – не пошутишь и не весело.
– Совершенно не шутка, – отвечал Баг. – Я ему давно обещал.
Вновь зазвонила трубка. Гаврилкин не обратил на неё никакого внимания, так он был огорчён.
– Это… это… – Отшельник Гав не находил слов. Руки его жили отдельной жизнью.
– Но делу можно помочь, – невозмутимо бросил Баг, берясь за следующий пирожок. – Я дам интервью вам обоим.
– Да! Да! – Фелициан воодушевлённо схватил стакан и единым глотком выпил половину. Радостно захрустел льдом. – Это будет справедливо и сообразно! Я всегда знал, драгоценный преждерожденный Лобо, что вы не оставите наших читателей…
– А скажите-ка мне, преждерожденный Гаврилкин, – Отшельник с готовностью уставился на Бага, – вот вы писали статьи про лекарственные средства… – Отшельник усиленно закивал: было, помню. – А про снадобье “Лисьи чары” у вас ничего не написано. Это что за средство такое? Тонизирующее или, может, психоисправительное? Я что-то не пойму.
– А что такое? – Рука Отшельника опять потянулась к диктофону. – Почему “Лисьи чары” интересуют Управление внешней охраны?
– Нет-нет, – Баг поднёс чашку к губам, – у меня совершенно частный интерес. Фелициан разочарованно вздохнул. Из вороха информации, которую одарённый журналист, постоянно прерываемый телефонными звонками – ожил даже ближайший аппарат на стойке, – вывалил на Бага, следовало, что “Лисьи чары” – не что иное, как новомодные пилюли, назначенные для тех, чья мужская сила пошла на убыль или даже стала утрачиваться. Пилюли выпускает Лекарственный дом Брылястова, и они пользуются бешеным успехом: между ватрушкой и пирожком Гаврилкин поведал, что в лекарственных лавках их ещё не так просто и найдёшь, и это при том, что цена на “Чары” немалая. Пилюли просто-таки волшебные, давясь пирожком, сказал Фелициан, все покупатели очень довольны, никто ещё не жаловался, по себе знаю, я ведь когда те статьи писал, все снадобья лично перепробовал, от “Лювэй дихуан вань”[47] и до этих “Чар”, так вот – некоторые снадобья были полная дрянь и видимость одна, тьфу просто! хотя написано, что-де они и недужного старца поднимут с ложа страданий и позволят старцу этому провести остаток лет в здоровье и радостях жизни, а вот “Лисьи чары” – это да, мне хоть и не надо совершенно, ну вы понимаете, драгоценный преждерожденный, у меня всё в порядке, я ещё о-го-го! но когда я принимать стал – знаете, такое со мной сделалось! такое! На ночь надо принимать, так если примешь – всю ночь потом только о Великой радости и думаешь! Да что там думаешь! От меня тогда даже подружка сбежала: не выдержала. Жеребцом обозвала на третий день и сбежала. Так и сказала, знаете ли: жеребец ты, говорит. Конь. Когда обратно человеком станешь, тогда звони. И сбежала. Я ей совершенно спать не давал, поверите ли? То есть ни от каких других пилюль такого эффекта я не испытывал. Да и не только я…
Баг терпеливо слушал. Всё это он в общих чертах уж знал – ну за исключением того, что от Фелициана сбежала из-за “Чар” подружка и как именно она его обозвала напоследок. Но прерывать журналиста было несообразно. Пусть говорит. Если хочешь, чтобы человек был с тобой искренним – веди разговор о нём самом.
– А вот не было ли каких-то сведений, скажем, противуположного свойства? – осторожно спросил Баг, когда в речи Гаврилкина возникла пауза: Гаврилкин питался.
Давясь то ли пирожком, то ли возмущением, Фелициан что было сил замотал головой.
– Ни разу не слышал! Знаете, это тот редкий случай, когда даже я не унюхал ни тени скандала!
Понятно. Баг приуныл.
– Хотя… – вдруг сказал Отшельник Гав без уверенности, и Баг тут же навострил уши. – Я этим совершенно не интересовался, это не наши, неордусские проблемы… Кому интересно про чужие скандалы читать? У варваров даже скандалы какие-то варварские, тьфу на них! Так вот там что-то такое… я слышал краем уха. Исключительно краем. Чуть ли не четыре пятых всего выпуска пилюль поступает за пределы Ордуси, там спрос больше, и потому Брылястов может цены заламывать ещё выше, хотя и здесь, доложу я вам, они ещё те! Но там – вообще небесные. Вы зарубежных фильм синематографических не смотрите? И правильно делаете, что время тратить на глупости! А мне вот иногда приходится по работе, чтобы в курсе новых веяний быть. – Гаврилкин допил наконец чай и замахал служителю, чтоб принёс ещё. – Так вот, характерная деталька: уж который год что ни фильма – а у них это важнейшее из искусств, – то обязательно заметят так или иначе, что у главного героя нефритовый, извините, стебель размером… ну… ну, в общем… – Фелициан развёл руки в стороны, потом подумал и развёл ещё шире. – Не меньше. И, мол, постоянно готов к сражению. Вот где кони! Рысаки племенные! Как-нибудь так или этак, но обязательно эту мысль доведут до зрителя. Ну например, главной героине её дети или младшие братья про главного героя расскажут, потому что подсмотрели: а мы видели в душе, у него нефритовый стебель – во какой! И что вы думаете: героиня в героя сразу влюбляется. А то другой герой, второстепенный, главному где-нибудь в бане скажет: эх, мне бы, мол, такой, как у тебя, а с моим стеблем жизни, мол, нету никакой… Или третьего дня смотрел фильму, правда старую: там одна медсестричка ходила за хворым в больничном покое, он в коме был, хворый этот, семь лет лежал и – ни гу-гу, а она за ним смотрела: причёсывала, подмывала, всё такое. Ну и разговаривала с ним, будто он в сознании. И вот однажды разговаривает как обычно, а потом простынку подняла, посмотрела на его стебель и говорит с чувством: давай, мол, приходи в себя, тебе есть ради чего жить. Радостно так говорит. И что вы думаете? Этот, в коме который, тотчас и очнулся! – Гаврилкин явно перестал смущаться темой, и его понесло. – То есть синематограф буквально вдалбливает и мужчинам, и женщинам, что нормальный нефритовый стебель, ну… для общения не пригоден. Мал и вял. И это же входит в подсознание! У всех зрителей – а там зрители все – раньше или позже возникает комплекс. И все думают, как увеличить стебель. Чтоб больше. Проблема! Что им остаётся? Жизнеусилители глотать, разумеется! А некоторые к лекарям ходят, те им куски кожи из других мест вырезают и к нефритовому стеблю пришпандоривают. – Гаврилкин выхватил у служителя новый стакан с чаем. – То есть сначала людям вывихивают мозги на этой почве, а потом компании, которые жизнеусилители производят, гребут деньги лопатой. Но Брылястов их всех сделал на их же поле! – Отшельник жизнерадостно захохотал. – “Чары” продаются лучше всех прочих снадобий. “Виагры” там жуткие, электростатические стеблеподъёмники, что в кармашке трусов надо держать во время Великой радости… Тоже неплохо, правда? Великая радость в трусах. Ага! И теперь получается, что весь Голливуд много лет работал на Брылястова, на его “Чары”!
