Александр Селин - Видеоунтерменш
И, с трудом освободившись от ее руки, быстро зашагал по коридору.
Через несколько секунд ему показалось, что шагов стало больше, нежели мог воспроизводить один человек, когда идет по пустому коридору. Обернулся. Ольга Румянцева в полном молчании следовала за ним. Еще прибавил шагу. Румянцева не отставала. При первом же повороте повернул налево, чтобы проверить, действительно ли она идет за ним? Повернул. Повернула и Румянцева. Чуть ускорился. Ускорилась и она. «Может, побежать? – с тоской подумал он. – С ней точно что-то неладное. Идет за мной как одержимая, в полном молчании, словно бультерьер, которому дали команду. А молчание бультерьера означает только одно: выбор удобного момента и атака с летальным исходом. Нет, точно ведьма. Что ей надо? А коридор, как назло, пустынный… накинется, чего доброго, сзади, вцепится в горло, и никто тебе не поможет. Это ведь телецентр, а не городская больница. И даже не улица, где еще кто-то может помочь». Он вспомнил о давнем происшествии на телецентре, когда у одного из участников массовки после записи передачи случился инсульт. Человек упал прямо в коридоре, и в течение целого часа никто не оказал ему первой помощи. Более того, пока бедняга лежал без сознания, у него часы сняли и вытащили бумажник. Сергей опять обернулся. Румянцева по-прежнему не отставала.
– В другой раз, Оля, извини, – попытался улыбнуться Сергей. – А провожать меня не надо.
Ольга не отставала. Она только еще больше побледнела. Шла за ним, постепенно наращивая темп. «А ведь она без шпилек, – обратил внимание Сергей. – И разумеется, быстро бегает, как и все апоковские сторожевые». Лестничный пролет. Сергей спускается в лестничный пролет. И Румянцева спускается в лестничный пролет. Сергею стало по-настоящему страшно. Безо всякой иронии он представил себя, лежащего в растекающейся луже крови. И Румянцеву с окровавленной мордочкой, присевшую над ним. Мимо, как ни в чем не бывало, проходят телевизионщики, занятые своими делами. Операторы несут камеры, рабочие катят тележку: «Вы бы посторонились, ребята!» Проходит Гусин с рыбацкой поговоркой: «На то она и щука, чтобы карасик не дремал!» Выходит Буревич из гримерной с подведенными глазами: «Ольга Борисовна, что у нас сегодня со звуком? Где новые микрофоны? Скажите техническому директору, что воровать можно по-разному. Можно воровать, а можно во-ро-вать!» Проходит Катя Гендель: «Ой, Оленька! Кого это ты так? Садовникова! На твоем месте должна была быть я!» И наконец проходят Леснер с Эзополем, видят эту картину. «Юра, тебе перекусить не хочется?» – «Не откажусь!». А где же Апоков? Что сказал бы Апоков? Сергей вдруг осознал, что бежит. Несколько подзабытый шаболовский комплекс теперь запутал его, и он бежал среди незнакомых аппаратных и монтажных в надежде все-таки увидеть выход во двор. Но двери на выход не было. Страшная Румянцева, не отставая ни на шаг, преследовала сзади, в то же время не нагоняла, словно выжидая, когда Сергей израсходует силы. Невиданное дело – редакторша гонится за сценаристом, а не наоборот. Вдруг Сергей заметил мужской туалет. Быстро заскочил в него и заперся в крайней кабинке, благодаря Всевышнего, что щеколда не была сорвана. Хотя поможет ли? Леснер, например, любил повторять, что выполнение задачи стоит выше всяких «собачьих деликатностей», и легко, если ему надо было, врывался в женские кабинки. «Да не визжи ты! Мне вовсе не интересно смотреть, как ты какаешь. Мне баланс нужен! Сперва покажи баланс, а потом сиди!» В это время общая дверь в уборную отворилась, кто-то прошел как бы вдоль всех кабинок, а потом стал открывать дверцы одну за другой. Дернулась дверца и той кабинки, где спрятался Сергей. Потом посильнее… Но щеколда выдержала рывок. «А вдруг она полезет сверху?» – подумал Садовников и поднял голову…
* * *– Что-то ты какой-то уставший, Сережа. – Марк Соломонович Полянский, крупный пожилой седовласый мужчина, достав из шкафчика печенье, стал разливать кофе. – Да сиди ты! Не суетись. Ты сегодня мой гость, так что позволь мне за тобой поухаживать. Встречался я тут недавно с твоими одногруппниками. Они рассказывали, что ты вроде как работаешь на телевидении, в «Видео Унтерменшн». Так ли это?
– Работал когда-то. Потом оказался не нужен. А теперь опять позвали на один проект. Впрочем, чувствую, что ненадолго…
– Надо же, «Видео Унтерменшн»… Такая крупная фирма. Наверное, самая крупная из рекламных фирм в России?
– Да, пожалуй что так, Марк Соломонович, – согласился Сергей.
– И, наверное, хорошо платят?
– Раньше хорошо платили, а сейчас не знаю… посмотрим. Как пойдет.
– Сережа, скажи мне честно… Я тебя помню как наилучшего моего студента, немного наивного и восторженного, но вместе с тем ответственного человека… Тебя сильно изменило телевидение?
– Наверное, да, – вздохнул Сергей.
– Пожалуй, я более прямо сформулирую вопрос, – задумался Полянский. – Ты довольно длительное время проработал на телевидении, в компании «Видео Унтерменшн»… Ты стал антисемитом?
– Да что вы, Марк Соломонович, – покраснел Сергей. – Как можно? Вы же меня знаете… Я всегда любого человека рассматриваю в отрыве от национальности… Да и вообще стоит ли об этом…
– Нет, ты мне честно скажи, – улыбался Полянский, отхлебывая кофе.
– Если честно, то, кажется… немножко становлюсь.
– Вот это оно и плохо. Я так и знал, – по-прежнему улыбался старый профессор. – Молодец, что признался. Я не обижаюсь.
Они сидели в помещении кафедры славяно-русской археологии. В аудиториях и коридорах тишина. Все ушли. Но было слышно, как за стенкой секретарша все еще стучала на машинке, видимо, желая закончить работу.
– Слышишь? – Полянский поднял указательный палец. – На машинке печатает. Можешь себе представить? У нас до сих пор нет компьютера. Ты не подумай, что Марк Полянский хочет оправдаться… показать, что евреи тоже могут жить аскетично и плохо… Я на самом деле мечтал бы иметь собственную маленькую кофейню и хороший автомобиль…
Он встал, походил по комнате, что-то бурча себе под нос, а затем заговорил громко, словно обращаясь к слушателям большой заполненной аудитории.
– Мы, евреи, конечно, удивительный народ. Своей драматической историей и особенностями национального характера вдруг добились того, что само слово «еврей» произносится с понижением в голосе, как будто говорящий боится кого-нибудь обидеть. А когда это слово летит с трибуны, то на физиономиях у слушателей появляется гримаса напряжения – дескать, прозвучало что-то непристойное или не к месту. Произнося слово «еврей», русский словно опасается, что его могут привлечь за оскорбление личности. А присутствующие в этот момент невольно оглядываются, ощущая себя соучастниками разговора на недозволенные темы. Хотя есть ли сейчас темы недозволенные? Наверное, нет. Неуместные есть, а недозволенных нет… Да. Мы – нация на чемоданах. Мы до сих пор не уверены, что нас не сгонят с места даже при наличии самых крепких документов на жилищное пространство. А значит, не можем спокойно выращивать георгины и разводить гусей, окружив себя высоким забором… Кровь – сильная штука. А в крови каждого нееврея до сих пор бродит формула, что нас обязательно надо гонять. Я общаюсь с умными, логически мыслящими, воспитанными людьми, но у каждого из них в некоторых ситуациях просыпается инстинкт преследователя, достаточно ему, например, увидеть зайца на подмосковной опушке… Это не мелочь, это зов предков, эхо которого не дает гарантии, что преследование евреев не повторится, особенно если опять наступят смутные времена…
– Не согласен с вами, Марк Соломонович, – перебил его Сергей. – Нынешние времена плутократии как раз дают власть тем, у кого деньги, а большинство евреев, насколько я знаю, молятся на золотого тельца и не упускают его… Простите, если обидел…
– В смутные времена, Сережа, и деньги, и даже золото могут одномоментно потерять свою ценность… Вот почему радикальные евреи борются за то, чтобы значимость денег всегда была выше значимости традиций, культуры и национального духа… Примитивно говоря, килограмм говядины важнее, чем хорошее стихотворение, автомобиль – выше, чем художественное полотно…
– Вы-то сами тоже так считаете, Марк Соломонович?
– Нет. Я считаю, что хорошее стихотворение выше, чем килограмм говядины, несмотря на то, что я еврей.
– Спасибо, Марк Соломонович.
– Пожалуйста… Ты вот что, Сережа, ты не перебивай меня. Дай договорить. Когда я обозначу дискуссию, тогда мы и поспорим. Итак, на чем я остановился? Ах да, мы – путники, вечные гости… Ты понимаешь, Сережа, что гость, то есть временный человек, не сможет быть рачительным хозяином или производителем ценностей, поскольку для создания чего-либо, как и для роста обыкновенной березы, нужны крепкие корни и уверенность, что земля, на которой ты стоишь, твоя. И еще надолго останется твоей. Школьники режут парты на уроках, потому что им не жить с этими партами. Пассажир электрички плюет в тамбуре, потому что ему выходить на следующей остановке. А зубной врач вставляет плохую пломбу, потому что через неделю ему переезжать в Соединенные Штаты. И дело вовсе не в национальности, а в синдроме временного человека. А этот синдром сопровождает нас вот уже две тысячи лет… Теперь говори.
