Павел (Песах) Амнуэль - Институт альтернативной истории
Он столько раз повторил свои показания, что в конце концов сам стал воспринимать их почти как литературное творчество. Наверно, это помогло — иначе, оставшись наедине с собой, он сошел бы с ума. Так думал Бродецки, вернувшись в свою квартиру. На вопрос о том, как это могло произойти, он честно отвечал «не знаю», полиции это не нравилось, да он и сам полагал свой ответ нелепым. Потому что на самом деле существовало единственно возможное решение.
Михаэль Ронинсон, будучи в альтернативном мире, получил удар ножом. Теория, вообще говоря, не допускала материального переноса из мира в мир, но любая теория верна лишь до тех пор, пока ее не опровергает один-единственный факт.
К двум часам ночи картина трагедии выстроилась в мозгу Доната достаточно логично — за исключением единственного звена: он пока так и не знал, что именно решил сотворить (и сотворил-таки — пусть и в ином мире) Ронинсон.
В семь утра Бродецки сел в иерусалимский автобус, а в девять входил в ешиву «Шалом». Рави Бен Лулу был сморщенным старичком с белой бородой, но голос его оказался неожиданно звучным — голос человека, привыкшего читать Тору перед большой аудиторией.
— Я ждал тебя, — сказал рави, предложив Донату сесть. — Михаэль мне все рассказывал, и когда это случилось…
Бродецки молча протянул старику переписанный им текст записки Ронинсона.
— Оригинал в полиции, — сказал он, когда рави закончил читать. — Листок был порван.
— И ты хочешь знать, не говорил ли Михаэль…
— Да, это важно, чтобы узнать правду.
— Я скажу тебе правду. Не твою правду — это правда ученого. И не полицейскую правду — это правда криминалиста.
— Правда одна…
— Истина одна, а правда лишь часть ее и потому может быть разной. Я скажу свою правду, ибо истину знает лишь Творец.
Донат вздохнул, ему было не до спора.
— Михаэль долго говорил со мной, — продолжал рави, — и мы спорили. Мы оба не сомневались в том, что земля Израиля дана евреям, что она одна во всех мирах и временах. Но Михаэль утверждал, что способен это доказать. Я думал тогда и думаю сейчас, что нелепо доказывать положения Торы, это граничит с сомнением в собственной вере… Но есть свобода воли. Штейнберг ведь тоже из этого исходил, конструируя свою теорию альтернативных миров…
Речь рави текла плавно, он говорил вещи, очевидные для Доната, сомнительные и вовсе неприемлемые, но пока ни на йоту не приблизился к ответу на заданный ему вопрос. Прошло, судя по часам, на которые то и дело посматривал Бродецки, минут пятнадцать, после чего рави Бен Лулу смолк, вопросительно посмотрел на Доната и развел руками.
— Я надеюсь, ты понял мою мысль, — сказал он.
Бродецки встал.
— После вчерашнего я что-то плохо соображаю, — пожаловался он.
— Я думал, тебе уже все понятно… Ну хорошо. Вот тебе аналогия. Если ты бьешь кулаком по мягкому дивану, он прогибается, в нем остается след, верно? А если — по твердой стене? Ты лишь сбиваешь пальцы. Ты меняешься, стена — нет. Теперь ты понял меня?
Донат понял. Он попрощался и пошел к двери, он закрыл дверь за собой и, пройдя через холл, вышел на людную иерусалимскую улицу, он дошел пешком до таханы мерказит и сел в свой автобус. Но все это он совершал автоматически, потому что был погружен в свои мысли.
Возможно, раввин прав. Даже лишь задумывая зло этой земле, навлекаешь на себя удар. Теория не показывает подобного развития, но раз уж это произошло, значит, нужно подправить теорию, и это сделают люди поумнее Доната. Но если рави сказал лишь правду, но не истину? Если Ронинсон в том, альтернативном, мире своего решения отправился, скажем, в Шхем, чтобы заложить у его ворот… что? Неважно — он отправился в независимое государство Палестина, нелегально (а как иначе?) пересек границу, и был заколот — не террористом, а палестинцем, который охраняет от посягательств свой дом и свою землю. Свою. Пусть с его точки зрения, но — свою. У каждого своя правда. А истина одна. Творец знает ее. Но и я, — подумал Донат, — имею право ее знать.
На следующее утро после похорон Ронинсона сотрудник Института Штейнберга Донат Бродецки нелегально пересек израильско-палестинскую границу в районе Калькилии. Нарушение контрольно-следовой полосы было немедленно зафиксировано, началось прочесывание, но палестинские полицейские обнаружили нарушителя лишь через двенадцать часов. Так и осталось неизвестным — где провел Бродецки половину суток. Тело нашли на склоне оврага неподалеку от Шхема. Оно еще не успело остыть. Сутки ушли на препирательства — палестинцы не желали выдавать труп израильским пограничникам. По одной из версий, на которой настаивал депутат Кнессета Амнон Гурвич, Бродецки был убит палестинцами, хотя на теле и отсутствовали явные признаки насилия. Комиссия по расследованию инцидента эту версию отвергла, но и не сумела в результате предложить удовлетворившего всех объяснения.
Выступление рави Бен Лулу по третьей программе телевидения было с пониманием воспринято религиозной частью населения и поддержано обоими главными раввинами. Что до секулярной публики, то слова рави о «земле, которая мстит любому посягательству на свою единственность и божественную сущность», были восприняты людьми неверующими с иронией. Общеизвестно высказывание министра туризма Йосефа Вакнина о том, что земля, которая терпит создание на ней государства Палестина, не может претендовать на некие особенные качества.
Впрочем, что могли изменить все эти споры в судьбе Ронинсона и Бродецки, которую выбрал они сами?
Еще год назад я не смог бы опубликовать этот рассказ в «Истории Израиля», поскольку ни одна из версий не имела достоверного научного обоснования. Неделю назад в «Трудах Штейнберговского общества» была опубликована заметка доктора Баруха Карива. Конечно, это тоже не окончательное решение. Не истина, как говорил рави Бен Лулу, а всего лишь правда. Но, по крайней мере, автор использовал альтернативную математику пространств, что заставляет лично меня отнестись к его выводу с уважением.
Каждый человек — бесконечно сложное существо, потому что живет одновременно в бесконечном множестве им же созданных миров. Но все варианты судьбы неизбежно сливаются в одну точку в момент смерти. Никто не может прожить в одном мире тридцать лет, а в другом — сто. Михаэль Ронинсон был убит в своем «альтернативном» пространстве, но не мог продолжать жить и здесь. Надо полагать, что Бродецки догадался об этом, решил проверить (он ведь считал себя ответственным за трагедию) и доказал своей смертью, что идея была правильной.
И не этим ли объясняются всем известные, но до последнего времени не имевшие объяснения, совершенно неожиданные смерти здоровых людей? Неожиданная гибель человека в огне? Раны на теле, возникающие без видимых причин? Да много чего еще!
Это — правда ученого. Но если хотите знать мое мнение, то я почти уверен, что в записке Ронинсона не было никаких указаний на то, что именно он намерен был совершить. Да, дойти до Шхема и… Все. Он был убежден, что Земля не позволит ему выжить. Это была его правда.
А вопрос остался. Земля Израиля — одна ли во всех мирах?
Мир — зеркало
Мой сосед Роман Бутлер, комиссар уголовной полиции, изредка подкидывает мне задачки на соображение, как он утверждает, из собственной практики. К сожалению, у меня мало свободного времени, и я не читаю детективных романов, и потому через день-другой, когда я пасую перед неразрешимой проблемой поиска убийцы среди тридцати шести пассажиров купейного вагона, Роман с улыбкой заявляет, что пересказал мне сюжет одного из последних романов, приобретенного в компьютерном отделе Стеймацкого. Я начинаю злиться, а Роман хохочет и подсовывает очередную загадку:
— Из какого романа? — немедленно спрашиваю я.
— Из жизни, — неизменно говорит комиссар.
И накалывает меня в девяти случаях из десятки.
Я говорю об этом к тому, что, когда Роман пришел ко мне в прошлый шабат и спросил, не желаю ли я участвовать в поимке убийцы, у меня не возникло никаких сомнений в том, что он опять водит меня за нос.
— Нет, — сказал я. — Пусть каждый занимается своим делом. Вы, сыщики, ловите, а мы, историки, Ватсоны и всякие Гастингсы — описываем.
— Между прочим, — сказал Роман, — когда Холмс говорил «Ватсон, сегодня нам предстоит нелегкое дело», уважаемый доктор не разводил демагогию, а бросался чистить пистолет.
— У меня нет пистолета, — сказал я. — Битахонщики утверждают, что моя жизнь в полной безопасности, потому что я живу в Бейт-Шемеше, а не в Калькилии.
— Ну, хорошо, — сказал Роман, демонстративно вставая. — Пойду за помощью к Хаиму.
— Это к какому же Хаиму? — подозрительно спросил я. — Ваксману?
— Естественно, — пожал плечами Бутлер. — Если один специалист по истории, в том числе альтернативной, отказывает полиции в помощи, ей не остается ничего другого, кроме как обратиться к конкуренту.
