Сергей Попов - Небо цвета крови
Нас с Дином в этот проклятый город привели его «призраки прошлого», от каких не избавляли ни крепкий алкоголь, ни полное затворничество. С самых первых секунд нашего пребывания в нем меня не покидало недоброе предчувствие, ощущение на себе чьих-то озлобленных, лютых взглядов. Они жгли затылок, не позволяли спокойно дышать, каким-то незримым грузом ложились на плечи, оплетали железными цепями ноги. Каждый новый шаг по заснеженным улицам с бесчисленными рядами разворошенных автомобилей давался с огромным трудом, словно какая-то сила пыталась задержать, не пустить вглубь безмолвного города. И только напарник, ослепленный своим рвением, целенаправленно брел вперед, будто точно знал, откуда следует начинать поиски своих родных. Однако чем дальше мы уходили, тем сильнее становилось сомнение: удастся ли нам вообще здесь что-либо найти?
«Здесь же нет ничего, Дин!.. Одумайся! Куда ты нас всех ведешь!» — мысленно протестовал я, но на деле говорил в корне иначе:
— Ты хоть точно помнишь, куда надо идти?.. — Потом перешел мерзлые трамвайные пути, огляделся и дополнил: — А то будем тут плутать…
Дин, сделавшись резко недружелюбным, пролез через забитый снегом трамвайный вагон и коротко отрезал:
— Будем плутать столько, сколько потребуется, Курт… — и, поправив толстый капюшон, с удвоенной быстротой засеменил вдоль запорошенного пеплом тротуара с покоробившейся рядышком бетонной оградой.
Больше мы не разговаривали. Так и шли дальше: Дин уверенно и отважно, а я — с негаснущим чувством приближающейся беды.
Ридас пока не проявлял к нам должного интереса, не спешил расправляться. Мимо тянулись оставшиеся без окон малоэтажные дома, скрытые за крепкими ледяными панцирями, полностью разграбленные административные учреждения, осыпавшиеся от времени торговые центры, десятки опустошенных до голых стен магазинов, мелких кафешек, каких-то ларьков. Запущенные городские парки скорее напоминали выжженные чащобы, застывшие пожарные пруды, едва прикрытые кривыми нагими кустарниками и низкими заборчиками, — большие лужи с хорошо заметной прозеленью. Дальше за ними вычерчивались черные заводские трубы, одинокие ЛЭП со спущенными, как плети, проводами. Все уличные фонари с натужно скрипящими плафонами облюбовал «полоз», рекламные щиты обезличила морозная короста, некогда зеленые насаждения обезобразил причудливый на вид пупырчатый лишайник, а к одеревеневшим от стужи спущенным автомобильным колесам прилипла кочующая лоза, почему-то пристрастившаяся именно к резине. Улицы, ножами изрезавшие город вдоль и поперек, усыпались поваленными столбами, сорванными светофорами, указателями. Возле заснеженных остановок навеки остановились пассажирские автобусы. И среди всей этой вроде бы безобидной с виду картины таилась хитроумная смерть, и день и ночь стерегущая город, — тонюсенькие, чуть подсвеченные солнцем стальные тросы и прочные рыболовные лески всевозможных ловушек, мастерски спрятанных от посторонних глаз, уже поджидали свои первые жертвы. Они паутиной тянулись то к схороненным в оконных проемах тяжелым батареям, то к скрытым в салонах машин заточенным арматурам, то к ослабленным неподъемным вывескам над подъездами — словом сказать, встречались везде. Достаточно оступиться хотя бы раз — и поход окончен для обоих.
Наконец, когда мы завернули за вытянутый дом с наглухо заколоченными окнами и вышли к широкой дороге с выстроившимися вдоль десятиэтажными жилыми массивами, Дин неожиданно оживился и помчался вперед, не сказав при этом ни слова.
— Дин!.. Куда ты?.. — прикрикнул вслед, но, увидев, что тот попросту меня игнорирует, — бросился за ним. Нагоняя, окликнул еще раз: — Дин!!. Да стой же ты!.. Стой!..
Лишь повалившись посреди дороги, тяжело и надрывно дыша через рот, Дин обернулся ко мне и, одарив полубезумным взглядом с какой-то перекошенной улыбкой на лице, прекратил долгое молчание:
— Это здесь!.. Здесь!! Курт… здесь!!. — говорил торопливо, сбивчиво, на одном дыхании, будто боялся, что не успеет сказать эти слова. — Здесь!.. Мы нашли… это здесь…
И, больше не выдавив из себя ни звука, откинул ружье и начал по-собачьи рыть усыпанный опасным пеплом снег, нещадно рвать ногтями, как хищник.
— Ты чего?! Дин?! С ума сошел, что ли?.. — остолбенев от увиденного, попытался вразумить его, даже хотел одернуть, но Дин с яростью отшвырнул, матерно выругался, продолжая копошиться в снегу.
Поднявшись — продолжил: — Ты себе сейчас все руки сожжешь!.. Остановись!!. Остановись, говорят тебе!
Но напарник был неумолим. Невзирая на уже чернеющие пальцы, он все же добрался до льда, взялся упрямо раздирать, а когда тот не поддавался — бил раскрасневшимися от мороза кулачищами, совсем не замечая, как разбивает в кровь.
— Угомонись!! Хватит!! — в последний раз прокричал я, подлетел и без раздумий принялся скручивать ему руки. Дин разъяренно верещал, сопротивлялся, брызгал слюной, точно бешеный пес, старался вырваться. — Да что на тебя нашло?.. Дин!..
Пока старался усмирить бесноватого напарника, рвущегося к выдолбленной дыре, политой замерзшими алыми кляксами, — инстинктивно задрал голову и в полуразбитом замутненном окне пятого этажа дома напротив заметил человека в порванном шланговом противогазе без одного стекла с накинутым изношенным капюшоном. Он неподвижно стоял, пристально наблюдал за нами и молчал, словно до этого дня никогда не видел живых людей.
«Это они… — воспламенилось в мозгу, — точно…»
И тут же к Дину:
— Дин!!. — не крикнул, а скорее хрипато прошептал я, чтобы ненароком не спровоцировать таинственного смотрителя, едва сдерживая брыкающегося конем напарника. — Там… «Мусорщик»! Вон, в том окне!! Смотри же! Да, блин, хватит крутиться… — даже указал на окно, но когда взглянул сам — там уже никого не было. Сглотнув, виновато вымолвил: — Был же! Я видел…
Все-таки изловчившись, Дин опять метнулся на середину дороги, будто сказанное мной его даже не тронуло, и возобновил свое немыслимое рытье, о чем-то невнятно загнусавил.
— Господи, ты же нас всех угробишь… — обратился к самому себе, боязливо оглянулся, слыша, как в страхе забилось сердце — «Мусорщики» обнаруживались чуть ли не в каждом окне. Десятки, нет, наверно даже сотни, вооруженные кто чем, и все — с неистребимым желанием в глазах немедленно расправиться с чужаками, вторгнувшимися в их город. На то, чтобы спастись, у нас остались считанные минуты, если уже не секунды. Потом заторопил своего невменяемого напарника: — Дин, ну я прошу тебя, одумайся! Ну, пожалуйста! Сдохнем ведь оба по твоей милости…
Дин резко прозрел. Исхитрившись расковырять лед — обрадованно залопотал и вдруг развернулся, держа в обожженных пальцах маленький мерзлый браслет из крупных потемневших бирюзовых бусин. Лицо сильно дрожало, из болезненно-красных вытаращенных глаз, каких я никогда прежде у него не видел, — слезы. Они бежали по щекам, замерзали, комочками скатывались по трясущимся губам, падали на пепел. И вроде видеть плачущих мужчин за всю прожитую жизнь доводилось далеко не раз, Дин стал настоящим исключением, вызвавшим какое-то стойкое чувство полнейшей безысходности.
А потом, весь трясясь, с невероятным трудом, растягивая слова, промолвил:
— Это… он… Курт… — на секунду показал браслет, но будто испугавшись, что сейчас кинусь и заберу себе, — мигом спрятал в окоченевшей руке, начал горячо целовать, что-то нашептывать. — Это… он… — сглотнув, сказал: — Жемчужный браслетик Грейс — моей сестренки. Я сам делал для нее, выбирал цвет, чтобы подходил к ее глазам…
И упал на колени, прижал к носу, словно еще надеясь уловить позабытый запах родной сестры, горько заплакал, отстранившись от всего на свете.
Тем часом из домов поблизости доносилось какое-то шуршание, отзвук крошащихся стекол, невнятный глухой говор, тяжелый топот сапог — «Мусорщики» перешли к действиям.
— Дин… я понимаю: тебе очень больно, знаю, что ты чувствуешь… — сочувственно вставил я, параллельно бегая глазами по окнам, где видел пробегающих людей, — но мы должны уходить, пока еще есть такая возможность! Слышишь?..
Дин только шмыгал носом, ничего не отвечал.
Тогда я предпринял последнюю попытку достучаться до него — затронуть тему сестры.
— Я не думаю, что Грейс желала бы тебе той же участи, что выпала на ее судьбу… — высказался и взглянул на напарника — Дин вскинул совершенно беззлобные заплаканные глаза, кивнул, отвел опечаленный взгляд. И сразу продолжил: — Надо жить, Дин! Надо как-то жить! Хотя бы не ради себя, а для тех, кого с нами нет! Ради их светлой памяти, понимаешь? Они же все смотрят на нас! Мы же у них тут все на ладони! Они все видят, все слышат! Неужели твоей сестре приятно видеть оттуда, как ты страдаешь за нее всю свою жизнь, как мучаешься? Разве приятно, а?.. Скажи? Ты и ей не даешь покоя своими слезами! Тянешь с небес на грешную землю… зачем? Грейс ведь хорошо там! Вот и отпусти ты прошлое! Отпусти с миром! Двигайся дальше, помни их всех, люби, но не живи ты прошлым! Ты же взрослый мужик, Дин! Ну, соберись ты… Прошу тебя: будь ты человеком…
