Йохен Шимманг - Новый центр
14
Одной из первых обитательниц территории была Утта Велькамп, которой сейчас было сорок лет. Она занималась историей в Свободном университете. У нее возникло амбициозное намерение написать основательный труд о взлете, господстве и падении хунты, сделав акцент на последнем периоде, поэтому ее проект значился в каталогах как «Падение». По этой же причине она очень давно поселилась на руинной территории, чтобы находиться как можно ближе к своему объекту. Хотя она ежедневно в своем Mini Cooper’e 2014 года ездила в университет, однако после выполнения преподавательского долга сразу возвращалась назад и либо скрывалась у себя в квартире, либо, с планом бывшего правительственного квартала в руках, исследовала руинную территорию, время от времени останавливалась, делала пометки или что-то записывала в блокнот. Иногда ужинала в «plaisir’e», обычно же ее по вечерам нигде не было видно, а золотисто-желтый свет ее настольной лампы регулярно пробивался из-за жалюзи на втором этаже, где раньше располагался фитнес-центр и где генералы, комиссары и чиновники в прежние времена отдыхали от управления страной; именно здесь, по неподтвержденным слухам, было совершено покушение на Генерала, когда он находился в сауне. На первом этаже того же здания разместилась впоследствии фехтовальная школа. Госпожа Велькамп пользовалась большим уважением не только в академическом мире, но и в среде видных политиков. Ее статус и ее присутствие на территории были для нас своего рода защитой. В конце концов, нас ведь всех пока только терпели, хотя наше положение год от года укреплялось — по праву привычки, так сказать. Пока госпожа Велькамп жила здесь, невозможно было представить, чтобы нас выгнали отсюда.
Далее, конечно, анархисты. Если выражаться точнее, речь шла о группе под обстоятельным названием «Объединение по поддержке жизненной энергии, взаимопомощи и безвластной кооперации». Название это было относительно недавним; группа возникла в последний год власти хунты в результате свободного объединения людей, так или иначе попавших в беду. Многие потеряли работу, причем не по экономическим причинам — все девять лет хунта провозглашала принцип полной занятости населения, хотя год от года он выглядел все абсурднее, — а потому что эти люди считались оппозиционерами, ненадежными элементами. Некоторые и вправду совершили у себя на работе сравнительно невинные акты саботажа, другие обвинялись в том, что разгласили какие-то секретные документы; были и такие, кто якобы вел оппозиционную агитацию в школе — нашлись два таких учителя. Поскольку тюрьмы и без того были переполнены, таких сравнительно безобидных оппонентов власти не арестовывали, а просто изолировали от общества, но благодаря широкой сети столовых для бедных и ночлежек для бездомных они не умирали с голоду и не жили на улице. Члены группы познакомились в основном в ночлежках и после падения хунты почти сразу обосновались на разрушенной правительственной территории, в хорошо сохранившихся помещениях бывшего торгового центра, который предназначен был исключительно для членов правительства. Они с самого начала принимали деятельное участие в восстановительных работах, и до сих пор кое-кто из них трудился в строительных фирмах на территории. Двое работали у Ритца, а небольшая часть анархистов создала мобильную группу обслуживания и занималась доставкой заказов, как те двое, которые в день моего прибытия привезли Зандеру книги. Кстати, название «Штаб-квартира анархистов» придумали вовсе не они, да и сами анархисты так себя не называли, это у остальных они числились под таким ярлыком, видимо, потому, что в один прекрасный день начали все вместе читать книгу Кропоткина «Взаимопомощь в мире животных и людей»[59] в лейпцигском издании 1908 года, привезенную из города одним из членов объединения. (У нас в библиотеке было только карманное издание 1976 года, которое из-за пожелтевших страниц и мелкого шрифта почти невозможно было читать.) Ядро группы состояло из пятнадцати человек, мужчин чуть больше, чем женщин. Самого заметного звали Йозеф — бывший винодел, тот самый человек, который привез книгу Кропоткина. Его библейское имя подчеркивали курчавые волосы и волнистая борода, уже с изрядной примесью седины. Когда его видели среди других, то непроизвольно принимали за главного, за вождя группы, но группа с негодованием отвергала саму мысль о том, что у нее может быть какой-то руководитель: «ni dieu ni maître»[60]. Похоже, так оно на самом деле и было, совместное чтение Кропоткина тоже поначалу проходило без каких-либо руководящих указаний, пока наконец не привлекли внешнего эксперта, единственного настоящего анархиста на всей территории: отца Фродо.
Наконец, ремесленники. Те, кто целыми днями работал на наших стройках, сидели по вечерам со своими семьями, если они, конечно, жили на территории (большинство каждый день приезжало из города). Семьи в традиционном смысле, то есть отец, мать и дети, были у нас редкостью. В основном это были одиночки, отчаянные, рисковые, которые, пока все еще не устоялось, решили попытать счастья и приехали сюда. Когда же территория стала заселяться все больше и больше и ее статус сделался более определенным, они перевезли сюда семьи, которые до того не решались переезжать. Поэтому регулярнее всего территорию покидали дети и подростки, которые ходили в школу. Потому что своей школы у нас пока не было, хотя планы ее создать были.
Один только электрик Хельме — я так и не понял, имя это или фамилия, потому что все называли его просто Хельме, — так вот, просто Хельме все вечера просиживал в «Толстухе». Он был, что называется, метр с кепкой, при этом широкоплечий, с огромной головой. Ему было где-то между семьюдесятью и восемьюдесятью годами, хотя выглядел он моложе. Многие удивлялись, как он умудряется до сих пор справляться со своей работой, причем не из-за возраста, а из-за того невиданного количества спиртного, которое он выпивал по вечерам. Выпив свою дозу, он непроизвольно начинал честить всех и вся. Нельзя сказать, чтобы все ждали этого момента с нетерпением, но никто особенно не возражал, когда комедия начиналась. На четвертый или на пятый раз я наконец сообразил почему. Хельме отчитывал нас. Хотя он сам жил здесь же, но от нас он камня на камне не оставлял. Мы были беженцы, но не из тех, кого сослали, а из тех, кто добровольно и трусливо укрылся на Острове Мертвых, вместо того чтобы продолжать борьбу там, снаружи. Он-то боролся, тогда, давно, ему не в чем себя упрекнуть. В 1972 году его выгнали из училища, потому что он был членом коммунистической ячейки. Он даже некоторое время отсидел в испанской тюрьме по обвинению в том, что он был курьером нелегальных испанских профсоюзов. Ему потребовалось немало времени, чтобы завершить обучение, он всю жизнь трудился и трудится до сих пор.
— Мы тоже трудимся, — говорил в этом месте кто-нибудь из присутствующих.
Он вылетел из профсоюзов, говорил Хельме, потому что не желал соучаствовать в соглашательском курсе своих вождей и даже организовывал «дикие забастовки». Разумеется, при хунте он был участником сопротивления и рисковал жизнью.
— У нас тут такие тоже есть, — вставлял кто-нибудь, и тут же звучали имена Тобиаса Динкгрефе и других. Хельме мотал головой. Он не спорит, но что сейчас? Все сложили лапки и думают, что сделали достаточно, думают, что теперь-то можно счастливо пожить в свое удовольствие на острове, в прекрасном новом мире, где шикарные маленькие фирмочки и шикарные маленькие квартирки. При этом снаружи, в настоящем мире, ничего не переменилось. Время от времени хорошо бы вылезать наружу и осматриваться.
— А сам-то ты что, Хельме? — раздавался вопрос. — Если я правильно информирован, ты тоже живешь на Острове Мертвых. И коли ты каждый вечер сидишь здесь в «Толстухе», значит, ты наверняка сам давно не вылезал в настоящий-то мир.
Тогда Хельме заказывал себе еще кружку пива, оглядывал присутствующих и объявлял, что живет здесь потому, что здесь же и работает и практическими делами способствует построению нового прекрасного мира. Вечером он слишком устает, чтобы куда-то идти, потому что работа у него посложнее, чем у большинства из присутствующих.
— Но когда мы завершим строительство, — говорил он всякий раз под конец, уже спокойным тоном, — тогда я смогу идти куда хочу. Не будет нужды оставаться на Острове Мертвых. Паромов на Большую землю сколько угодно.
Когда его видели днем за работой и с ним здоровались, Хельме был сама приветливость, он махал каждому рукой. Кроме того, всякий знал, что нет человека отзывчивее — он был мастер на все руки, готовый в лепешку разбиться, бросить основную работу, если у кого-то дома случились неполадки. А ведь несмотря на весь перфекционизм плана Б многое на нашей руинной территории было не в порядке. Например, в доме, где жил я, во время ремонта коммуникации менять не стали. Проводка оказалась повреждена, как назло, в ванной, где вскоре после моего переезда перегорело освещение — в тот самый вечер, когда прибыл мой багаж из Аахена. Я застал Хельме дома. Он осмотрел место аварии и несколько часов потратил на починку проводки. По дороге в «Толстуху», где он, разумеется, будет угощаться за мой счет, он спросил, какое у меня впечатление о жизни на территории после первых трех недель. Я рассказал ему о том первом вечере, когда загорающиеся окна манили меня и наполняли счастьем, тем счастьем, которое с тех пор только росло. Хельме остановился, схватил меня за локоть и сказал:
