U.Ly - По ту сторону Стикса
– Что, как с "грушей" – ты смелый, а как с настоящим противником потягаться, так отступаешь?
Один заревел от досады и обрушил на Фрэя серию беспорядочных ударов, от которых тот без труда ушел.
– Теперь ясно почему. Плохо видишь, циклоп?
Это прозвище добавило последнюю каплю, и Один, забыв обо всем, чему учил его тренер, сломя голову бросился в атаку. Фрэй же, не смотря на кажущуюся возбужденность, внутри был абсолютно спокоен, так что мне трудно было разобрать, как он собирался поступить. Но то, что он не сделал ни одного необдуманного движения, было очевидным.
В этот момент раздосадованный Кобальт, у которого отняли вожделенную добычу в виде боли и страха, поднялся с места, разворачивая свой кнут. Рядом тут же встал Гудвин и положил руку на ремень кнута. Тренер был на голову ниже высокого негра. Некоторое время они мерили друг друга взглядами, а затем, видимо, не придя к какому-то решению, оба сели на место. До этого я еще ни разу не видел, чтобы Гудвин так открыто противостоял Большому Ко. И в тот момент почему-то почувствовал к нему невольное уважение.
Между тем Фрэй одним движением подсек Одину ноги. Одноглазый покатился по полу – сгруппироваться и встать он не успел. Слишком сильна была его ненависть – она мешала делать все правильно. К моменту, когда упавший парень все же попытался встать, на его спине уже сидел Фрэй, придавливая ему руки и ноги так, что несчастный оказался буквально спеленатым.
Дэвон засвистел, а его доберманы громко и раздраженно залаяли. Среди учеников поползли недовольные разговоры.
Гудвин встал и подошел к дерущимся, пока они не успели покалечить друг друга.
– Один, вот что случается, когда теряешь голову. В следующий раз за такой бой я выкину тебя на улицу.
– Потерять голову страшнее, чем глаз, а циклоп? – вклинился Фрэй, которого буквально распирал азарт от своей победы и гордость за спасенного друга.
– Это и к тебе тоже относится, – оборвал его Гудвин. – Ты собираешься всю жизнь провести рядом с Жабой? Запомни, что тогда он умрет, как только тебя не окажется поблизости.
Под презрительным взглядом тренера победоносная улыбка Фрэя потускнела, и он молча слез со спины уже не брыкавшегося Одина.
Потом Гудвин сидел на выходе со слада, устало привалившись спиной к стене, в руках бутылка с водой, розовой от лучей закатного солнца.
– Садись, Инк. На закат лучше смотреть сидя, – не оборачиваясь, он почувствовал мое присутствие.
Я сел. Было очень спокойно – впервые за долгое время, но почему-то казалось, что это и последнее спокойствие на многие годы.
– Пожми мне руку, – тренер внезапно протянул мне покрытую ороговевшей коркой мозолей ладонь.
Я пожал протянутую руку, удивленно заглядывая ему в глаза. Эмоции ничего мне не говорили.
– Ты знаешь, чего ты хочешь больше всего? – вдруг спросил Гудвин, словно в бутылке у него была не вода, а нечто покрепче, вызывавшее на разговоры по душам.
Я помотал головой.
– Ты хочешь свободы. Даже если не хочешь сейчас, то будешь хотеть потом, – он подкинул бутылку так, что та несколько раз перевернулась в воздухе. Вода плескалась под закрытой крышкой, делая траекторию полета неправильной и рваной. – Может быть, ты даже не понимаешь сейчас, что такое свобода, может быть, не поймешь никогда, но ты будешь ее желать.
Он был прав. Тысячу раз прав в этом предсказании от одного прикосновения. Но тогда я не мог этого знать и поэтому он казался мне странным, несуразным, будто бы свалившимся из другого мира.
– А что такое свобода? – осторожно спросил я хриплым, чужим голосом. Или он казался мне чужим, от того, что я давно его не слышал.
Гудвин пожал плечами и снова подкинул бутылку:
– У каждого своя свобода. – Плеск воды. Треск пойманного и смятого пластика. – Ты слышал о богине Стикса?
Я покачал головой.
– Дух свободы, что якобы обитает в этих водах. Даже когда я сюда пришел, здесь уже была эта легенда. Говорят, что если увидеть женский лик в воде, то обретешь свободу.
– Чушь собачья все это, – раздался над моим плечом голос Кобальта. Я вздрогнул всем телом и замер, боясь даже обернуться. Рядом, как живое существо, зазмеился и расправился кончик кнута. – В резервации можно стать свободным только после смерти.
Гудвин пожал плечами:
– Почему дух свободы не может быть и духом смерти одновременно?
Время от времени на склад заходил Кербер. На нем всегда был какой-нибудь светлый костюм и подобранная в тон шляпа, часто он добавлял к привычному ансамблю трость, зонт или шарф. Несмотря на то, что большую часть времени босс просто стоял и смотрел, не произнося ни слова, всех сразу же как будто придавливало к земле: и без того напряженная атмосфера становилась еще гуще.
Однажды он все же сдвинулся со своего места в дальнем конце склада и подошел к запыхавшемуся и обливающемуся потом Фрэю, который вот уже полчаса уворачивался от длинной палки в руках Спарты. Остальные были биты дважды и поэтому в наказание сидели на растяжке, но Фрэй все никак не желал сдаваться, а его белозубая улыбка до чертиков раздражала тренера.
Кербер кивком головы остановил Спарту, который еще даже не начал сбиваться с дыхания. Фрэй тоже остановился: плечи вздымались тяжело, глаза все еще следили за палкой в руках Спарты, но улыбка сползла с лица.
Постукивая кончиком трости по бетонному полу Кербер обошел вокруг Фрэя, оглядывая с ног до головы, затем схватил за подбородок и повернул лицом к себе. Все замерли, всем было неприятно. Только тут я обнаружил удивительную вещь: я совсем не чувствовал Кербера – ни сейчас, ни когда-либо раньше, и дело было не в капризах моих способностей. Просто, как будто я был недостаточно силен, чтобы его почувствовать.
Тем временем босс наклонил лицо Фрэя в одну сторону, потом в другую, чтобы свет заиграл на хрустале глаз:
– А что, Спарта, может нам уже пора опробовать в деле этих кутят?
Тренер молчал, хотя, судя по эмоциям, скорее думал, что мы пока еще ни на что не годны.
– Боз, возьмешь их сегодня вечером, пусть покараулят один из выходов, – кинул Кербер Аарону, пришедшему с ним.
– А я..., – начал было Дэвон, и тут же вынужден был заткнуться, получив кулаком под ребра от Монаха. Возможно, до сих пор это было его обязанностью, но с боссом не пререкаются.
Улица Трех Домов на самом деле улицей не была – на крошечный пятачок выходили окнами два пятиэтажных и одно трехэтажное здание. Для площади место было слишком маленьким, для улицы слишком коротким. Здесь размещалась банда Кербера – один из опаснейших районов резервации не только для чужих, но и для своих.
Кербер поощрял и поддерживал в своей банде состояние постоянной внутренней конкуренции. Члены распадались на группы, группы непрерывно грызлись между собой, пытаясь продраться к вершине и встать возле босса. Это стремление наверх было в чем-то иррациональным, как будто они верили, что если забраться на вершину самого высокого дерева, то сможешь увидеть солнце. Но солнца там не было – вокруг стояла вечная непроглядная ночь. Здесь верили только в силу и ей поклонялись. И самым сильным был Кербер: ему не надо было тренировать мускулы, вооружаться и вступать в бесконечные конфликты, он подавлял одним лишь взглядом, мыслью – он был силой в ее чистом виде.
На улице Трех Домов почти всегда были люди, особенно в ночное время. Пройти через пространство посередине с высоко поднятой головой и не нарваться на неприятности, могли очень немногие. Только страх служил здесь гарантом хоть какой-то безопасности, причем в уплату принимался как страх чужой, так и свой собственный. Поэтому мы вчетвером жались по стенкам и старались казаться как можно более незаметными. Даже Го в этот момент не показывал своего гонора.
Из потасканного допотопного магнитофона звучала музыка, отбивая ритм больше темпом речитатива, чем ударными. Две железные мусорные бочки полыхали ярким пламенем, создавая вокруг себя светлые круги к которым, как мошки, жались разномастные люди. Они курили, пили, о чем-то договаривались, в открытую передавая друг другу такие суммы, которых в резервации мне видеть еще не приходилось. Кто-то затеял потасовку, и вокруг тут же собралась толпа, привлеченная зрелищем. Над этим местом стоял едва уловимый запах. Нет, не мусорных отходов. Поначалу я не мог разобрать что это, а спросить не решался, потому что смутное чувство подсказывало мне, что запах этот ощущаю только я, и он не имеет никакого отношения к реальному миру. Затем я узнал его. Этот был запах тины, какой появлялся над Стиксом, когда река немного мелела и ее воды, пусть и сами не совсем чистые, не могли уже уносить с собой всю грязь и гниль.
Жаба засмотрелся на потасовку и не заметил, как толкнул какого-то парня со страшно косящими глазами.
– Смотри куда прешь, ослиная башка! Сейчас разучишься ходить, жиденок! – сразу же взвился косоглазый. Его взгляд как-то странно блуждал, поэтому казалось, что он смотрит на всех сразу и ноги собирается повыдергать тоже всем.
