Наталия Сова - Королевская книга
— В год битвы ты, верно, был совсем мальчишкой, — сказал барон. — Эльтский отряд кишел мальчишками. Не спорю, люди Эльта — маги. Но посылать в бой детей бесполезно.
И вдруг Оэлларо, не бывавший не только в бою, но и ни в одной крупной драке, выпрямился и гордо ответил:
— Это не так. Ты справедливо признаешь жителей Эльта сведущими в магии, но напрасно думаешь, что от эльтских парней мало толку в сражении.
— От кого было больше толку — не важно. Проиграли все.
Барон пригубил еще и добавил с угрюмой усмешкой:
— Тогда перед походом я побывал у одной ведуньи, она пошептала надо мной и начертила знак на внутренней стороне щита. Я не получил в том бою ни царапины. Остался в живых один из всего клана. Теперь я прошу прощения за это всякий раз, как поминаю своих. У тебя уцелел кто-нибудь — отец, братья?
Оэлларо покачал головой, желая сказать, что ни отца, ни братьев у него нет, но не успел.
Барон, по-своему истолковав этот жест, воскликнул:
— Неужели и ты заговоренный?
Люди внимали, затаив дыхание, — такую беседу не каждый день услышишь. Оэлларо огляделся и понял: признаваться в том, что он не был в сражении у Ощеренной Пасти, сейчас никак нельзя.
— Нет, я не заговоренный… я был ранен, — тихо произнес он. — Стрелой. В грудь.
И, произнося эти слова, вдруг почувствовал, как исчезает граница между ложью и правдой. Стрела действительно была, ведь он полной мерой пережил ее краткий полет. Ничто не переменилось в воображаемой картине, просто она стала подлинной настолько, насколько могут быть подлинными воспоминания. Все, что знал Оэлларо о битве у Ощеренной Пасти и ее героях, все, что домыслил, о чем спел, превращалось в воспоминания. Он вспоминал сражение, а в нем себя — другого, незнакомого, — видел свое другое прошлое, то, что было до и после достопамятной стрелы. Его память стала двойной: история придворного менестреля и история благородного рыцаря из Эльта существовали в ней одновременно и равноправно, он не мог сказать, кто он на самом деле и что это значит — быть на самом деле. Все вокруг стало зыбким, звенящим маревом. Оэлларо сжал кубок обеими руками, сплетя пальцы, не зная, кто сделал это движение — менестрель или рыцарь, в равной мере ощущая себя и тем и другим. Две истории сошлись словно две дороги, и он замер на перекрестке.
— Нам повезло, мы остались в живых и можем мстить, — послышался голос барона. — Я еду к государю Хэмгу, он готовит поход на ирнаков. Присоединяйся, Оэл. Или ты намерен соблюдать ваши странные обычаи? Вы, северяне, почему-то считаете месть недостойным делом.
Оэлларо поднял глаза.
— Отец сказал мне: «Запомни, мы не мстим. Никогда». За час перед битвой он сказал мне это. Прости, я не присоединюсь к тебе.
Барон неторопливо кивнул в знак понимания и одобрения:
— Выпей еще. Выпей и спой что-нибудь.
Оэлларо лихо осушил кубок, стукнул им о стол и начал:
Ты помнишь, друг,
Осаду города тогда, весною?
Костров неумолимое кольцо вокруг полночных стен,
На долгих склонах сиреневых холмов.
Чужая ночь так странно пахнет,
Сладко и тревожно…
Он слагал песню на ходу, как делал это не раз — неторопливо, с наслаждением нанизывал слова на длинную нить мелодии. Допел, начал другую, потом еще одну. Никогда прежде ему не удавалось так точно облекать свои мысли в стихи и музыку. Ведь теперь он пел не о придуманном или услышанном от других, а о том, что испытал сам. О боях и поединках, в которых участвовал, о землях, которые повидал, о людях, которым служил и с которыми был дружен. Оэлларо пел о своем прошлом так, чтобы ни одно слово нельзя было отбросить, заместить другим или хотя бы усомниться в нем. Он пел, и наваждение рассеивалось, вновь воздвигалась стена, отделяющая ложь от правды, замершее было время снова текло своим чередом.
— О, я вспомнил тебя, — вдруг молвил барон. — Верно. Турнир в столице минувшим летом. Доблестный граф Оэл Тал. Горностай в гербе. И как я не узнал сразу? Удивительно.
— Такое бывает, — с улыбкой ответил Оэлларо. — А я узнал тебя, как только увидел. Как не узнать того, кто был на ристалище вторым после короля Ангарского?
— Я был бы первым, если бы мой конь… Впрочем, черт с ним, — проворчал барон, — Государь Антарский — достойнейший из рыцарей, я не досадую, что победа досталась ему.
Граф Оэл Тал и барон Анорг беседовали до рассвета. Никто из них не жалел, что пожертвовал сном. На прощание они обнялись, и пятеро чужеземцев исчезли так же стремительно, как появились.
Оэл сидел в задумчивости, внимательно рассматривая пустой глиняный кубок, темные доски стола в трещинах и грязных подтеках и собственные руки, лежащие на столе, — смуглые, крепкие, с тусклыми фамильными перстнями на пальцах. Совершенно незнакомые руки.
— Люди Эльта — маги, — негромко повторил он. — Эй, хозяин, есть у тебя зеркало?
Хозяин, измученный ночным бдением над знатными гостями, из последних сил улыбающийся, ответил, что зеркала как такового нет, но есть полированный щит, оставленный в уплату за ночлег каким-то купцом, и блистающая как солнце, нет, ярче солнца, большая крышка от сковороды. Что прикажет принести, лорд рыцарь?
Оэл не ответил. Он догадывался, каким увидит свое отражение. Важнее было посмотреть, как выглядит теперь остальной мир. Он поднялся, громыхнув о скамью тяжелым мечом, висящим на поясе.
— Уезжаете, лорд рыцарь? — Хозяин глядел на него снизу вверх. — Доброго пути вам. Вот и погода знатная стоит как раз…
— Испортится завтра, — невозмутимо предсказал Оэл.
Старая рана от ирнакской стрелы всегда ныла перед дождем.
Королевская книга
1
Город равнодушно перекатывал меня в желобах просторных улиц. Я двигалась без цели и направления, коротая время, оставшееся до отхода поезда, — в толчее подземных переходов, в пустых кривоколенных переулках под осенним ветреным небом, в забегаловках фаст-фуда. Рискуя заблудиться, я выбирала неизвестные сложные маршруты, возвращалась к знакомым пейзажам, поглядывая на часы, понимала, что времени все же остается очень много, и спускалась в метро. Выныривала наудачу, неся на щеках прикосновения пыльного подземного ветра, пропитавшись теплом поезда — пожирателя пространств, и снова шла бродить.
Так продолжалось до тех пор, пока извилистый, бессмысленный путь мой не пересекся с путем Серафима. Теперь мне кажется, что в точке пересечения и находилась не осознаваемая мной цель моего тогдашнего путешествия, а может быть, Серафим меня потом в этом убедил.
Когда я впервые увидела его, у него была внешность революционера-разночинца — длинные волосы, бородка, грязноватый вязаный шарф, длинное антикварное пальто и то особенное выражение бледного лица, какое бывает, если подолгу размышлять о несовершенствах мира и о способах приведения человечества к счастью: вдохновенное, решительное и одновременно обреченное. Он слегка покашливал (осенью все немного простужены), и в его исполнении кашель выглядел как начальный симптом чахотки, которую истинный разночинец непременно должен подхватить на поселении в Сибири. Круглые очки в тонкой металлической оправе слабо поблескивали в пасмурном свете. Типаж был настолько чист, настолько невозможен… впрочем, за неделю моего пребывания в столице я уже убедилась, что на улицах столицы возможны любые персонажи. В моем родном городе, пожалуй, ему вслед оборачивались бы.
Его спутник был обычным — полноватый молодой человек в дутой куртке и поношенной лыжной шапочке, этакий неспортивный спортсмен. Они ожесточенно спорили, даже ссорились, то и дело останавливались, неспортивный принимался витийствовать и жестикулировать. Разночинец держался строго, чуть наклоняясь прямым корпусом к собеседнику, и отвечал короткими, отрывистыми фразами, от которых неспортивный впадал во все большее раздражение.
Наконец, ребром ладони обрубив собственную речь, неспортивный круто повернулся и пошел к метро. Разночинец проводил его взглядом, перевел дух и огляделся вокруг, слегка потерянно, словно выброшенный бурей на неведомый берег. Обреченно-вдохновенное выражение потихоньку сглаживалось, но вопиющая странность (это слово можно перевести как «отличительная черта странника, пришедшего из чужих краев и поразительно непохожего на нас, здешних») осталась.
Мне захотелось услышать, как звучит его голос. Сделав несколько робких шагов поперек тротуара, я спросила:
— Простите, это ведь проспект Мира?
— Да.
Я мелко закивала, как старушка, страдающая болезнью Паркинсона. Собственно, о том, что улица называется проспектом Мира, можно узнать из таблички, украшающей ближайший дом. Нужно срочно придумывать что-то более конкретное.
— Тогда не подскажете ли… — мысль моя заметалась, — где находится спорткомплекс «Олимпийский»… Да, книжная ярмарка!
