Всеволод Бенигсен - Раяд
– Ну что? – сказал он как ни в чем не бывало, оборачиваясь и усаживая Лену на колени. – Как первый день в новой школе?
Лена пожала плечами, слегка скривив губы, – еще один Вероникин жест.
– Ты успела с кем-нибудь подружиться?
– Ну да... С Ирой.
– Она хорошая?
– Что за глупый вопрос, пап? Я ж ее один день знаю.
– Уроки сделала?
– Ну да.
– Может, будем потихоньку укладываться?
– А что ты чертишь?
Лена кивнула в сторону листка на Костином столе.
– Это так... Разные люди. Слушай, Ленок, давай-ка на боковую, завтра в школу. А мне надо бы отлучиться ненадолго.
– Куда?
– Да так… пригласили на одну встречу. Ты же подружилась с Ирой, надо и мне с кем-нибудь подружиться.
Лена снова удивленно скривила губы:
– Тебе надо?
Костя засмеялся:
– Ну не то чтобы надо. Но... в общем, это связано с работой.
– А ты со мной не посидишь, пока я буду засыпать?
– Ну конечно, посижу.
Костя снял Лену с коленей и поставил на пол.
– Иди чисти зубы, а я пока тут побуду. Будешь готова – позовешь.
Лена потопала в ванную, а Костя почесал переносицу.
Оставлять Лену одну дома не очень хотелось, но Геныч жил в паре минут ходьбы, да и не задержится он там – надо просто посмотреть на этого Геныча.
Он еще раз взглянул на схему. Впрочем, и схемы никакой не было – так, перечисление имен, набор букв.
XVIII
Жердин смотрел на Разбирина, покусывая губу. Разбирин мял в пальцах сигарету и смотрел в окно за спину Жердина. Оба молчали. Казалось, между ними происходит бессловесный телепатический диалог. Разбирин знал эту привычку Жердина молчать перед неприятным разговором – то ли тому хотелось, чтобы собеседник первым нарушил тишину, то ли он просто собирался с мыслями. Теперь, правда, шла уже вторая минута, а Жердин все еще слова не проронил, даже толком не поздоровался.
«Было бы любопытно, – подумал Разбирин, – если бы мы сейчас просто встали, пожали друг другу руки и разошлись».
– Хочешь знать, зачем я тебя позвал, – неожиданно прервал молчание Жердин. Это был не вопрос, а скорее утверждение.
Разбирин перевел глаза на собеседника и вздохнул.
– Евгений Андреевич, давай без вступлений. Если тебя интересует расследование, то пока ничем порадовать не.
– Да нет, – отмахнулся Жердин. – Расследование идет и, слава богу. Чуда никто не ждет. Тут кое-что похлеще. Читай.
И Жердин накрыл ладонью небольшой листок, который лежал перед ним на столе, и проелозил им в направлении Разбирина.
– Читай, – сказал Жердин.
Тот взял листок и пробежал глазами две скупые строчки:
«Послезавтра, 15 апреля, состоится совещание глав силовых ведомств РФ для обсуждения вопросов внутренней безопасности России».
– Ну и что? – поднял он глаза.
– А то, – ответил Жердин, неприятно кривя губы, – что там будут обсуждаться вопросы уровня преступности, криминогенности обстановки, пребывания нелегалов на территории РФ и прочее.
– Ну пускай обсуждаются.
– Да это бы ладно. Проблема в том, что по результатам различных соцопросов, статистики и так далее за последние полгода район, из-за которого мы тут поднимаем сыр-бор, признан чуть ли не идеальным. За исключением убийства Оганесяна.
– Стоп, – опешил Разбирин. – А поджоги, выдавливание, угрозы?
– Ай, – махнул рукой Жердин. – Угрозы с выдавливанием к делу не пришьешь. Слушай, Евгений Андреевич, когда у нас последний раз применялась статья «угроза жизни»? Это ж что-то из разряда «доведение до самоубийства» – заведомо проигрышная статья, хер два чего докажешь. Да и если разобраться, угрозы – это все на словах, заявлений-то не было. Народ съезжал, и всё. А поджоги. Ну подожгли пару машин. Ну куда я, по-твоему, пришью атмосферу в районе, или российскую символику на всех балконах, или оскорбления в адрес нерусских? Этого в статистике нет. И в этом-то вся и беда. Нужно что-то реальное.
– Ну хорошо. Но были же и избиения, были... акты вандализма.
– А заявления у нас есть? – усмехнулся Жердин. – Нет. У нас даже по поджогам всего два заявления. Акты вандализма – это ж не госимущество портили, а просто могли ребенку какого-нибудь хачика велосипед сломать. Ну что он, пойдет в милицию с заявлением? Чепуха. Мы же об этом знаем только из рапортов Оганесяна. Но ведь нет заявлений, нет и преступлений. Когда жизнь становилась невыносимой, люди просто сматывали удочки. Это же чисто «доведение до самоубийства» – попробуй докажи. И, кстати, к моменту, когда убили Оганесяна, там уже и не было ни особых драк, ни особых поджогов. Дело, как говорится, почти прошлое, раньше надо было чесаться. А реально у нас есть только убийство Оганесяна. Но закрой на него глаза – и получишь чистый, ухоженный, милый район. Короче, суть в том, что Красильникову светит еще и какая-нибудь благодарность от президента или орден, хер знает. Это я уже по своим каналам узнал. Ну это между нами, девочками, – спохватившись, добавил он, понизив голос.
– Да я понял, – отмахнулся Разбирин, которого бесили все эти тайны мадридского двора. – А что мэр?
– А что он может? – хмыкнул Жердин. – Его, видимо, заодно с Красильниковым и похвалят. Ну не будут же они отказываться от похвалы. Район в полном шоколаде. Но мыто, – снова понизил голос Жердин, – прекрасно знаем, что это счастье долго продолжаться не будет – полыхнет рано или поздно. И тогда полетят головы. Да и потом, что вообще за фигня?! Негры устроят в Москве свой Гарлем, арабы – Мекку какую-нибудь, китайцы.
– Китай-город.
– Вот-вот. Кстати, – продолжил Жердин, – мне тут интересную историю рассказали. В Кузьминске. Ну, это такой городок недалеко от китайской границы. В общем, их мэр в День России разрешает местным националистам пройти по улице, где море китайцев живет. За день до шествия все китаезы оттуда сматываются. На улице оставляют десяток иномарок, ларьки ставят, киоски какие-то вещевые. Потом эти кретины маршируют, машины сжигают дотла, ларьки ломают и сжигают, вещи рвут и портят, окна в домах бьют. Вот так всю агрессию выплеснут, митинг проведут на руинах ларьков и разойдутся. И целый год тишина.
– А в чем суть? – удивился Разбирин.
– За день до шествия туда пригоняют убитые машины, которым одна дорога – на свалку. Ларьки наскоро делают из фанеры, вещи заранее скупает мэрия. Ну и она же вставляет побитые окна в домах. А китайцы целый год просто копят некую мзду в казну мэрии, и эта сумма используется для выплеска агрессии.
– А потом?
– Что потом?
– Ну, когда митинг проводят, дальше не идут бить?
– Нет. Через двадцать минут после начала митинга туда стягивается подразделение ОМОНа и всех на хер разгоняет. Они, конечно, убегают, но убегают довольные, что удалось что-то там погромить и сжечь.
– Понятно, – вздохнул Разбирин.
– Хуже другое. Понимаешь, Василий Дмитрич, самая большая проблема – это информация. Интернет, слухи, пресса. Особенно желтая. Если о районе пойдет слух по всей Руси великой, то не исключаю, что такой метод ведения дел, так сказать, расползется по городам и весям. Вон в Омске выходит какая-то националистическая газетенка – «Правое дело» или «За правое дело», короче, что-то такое. Так там кто-то упомянул наш райончик. Правда, точно не написано где, но написано, что, мол, в Москве люди взялись за ум и тэдэ и тэпэ. Понимаешь?
– Так что ж теперь делать?
Жердин почесал шею.
– Ну, с газетами мы еще поборемся. А вот вам… вам нужно раскрыть организацию. Ну там нацистская символика или экстремистская литература, ее распространение, разжигание межнациональной розни, может, митинг какой-то. Или акция. Вот тогда будет конкретика. Тогда берем за жабры. Ну и конечно, надо раскрывать убийство Оганесяна. И тянуть за ним всю цепочку.
– Ясно, – сказал Разбирин, все еще переминая пальцами незажженную сигарету.
– Хорошо, коли тебе ясно. Мне лично ни хрена не ясно. Ладно, Василий Дмитрич. Ступай, как говорится, с богом.
Разбирин приподнялся, пожал руку и двинулся к двери.
– Слушай, Василий Дмитрич, – вдруг окликнул его Жердин.
Разбирин обернулся.
– А правда, что там прямо так чисто? Ну в районе этом.
– Правда, – сухо ответил Разбирин и, бросив скомканную сигарету в мусорное ведро у двери, вышел.
Жердин хмыкнул и покачал головой.
XIX
Дом в Рыбьем переулке Костя нашел сразу. Тем более что окна первого этажа, откуда доносились голоса и музыка, были нараспашку.
Найдя нужную дверь, Костя надавил указательным пальцем на звонок. Музыка из квартиры доносилась еле слышно – видимо, дверь была обита войлоком или чем-то еще.
Костя направил взгляд прямо в глазок – вдруг за ним наблюдают. Однако «наблюдение» явно затянулось – на звонок никто не реагировал. Костя было потянулся еще раз к звонку, но в этот момент дверь приоткрылась и в проеме показалось не совсем трезвое, лучше сказать, совсем не трезвое лицо молодого человека лет восемнадцати.
