Карен Томпсон Уокер - Век чудес
Я задремала в кресле, не дождавшись полуночи. Мне снились кровь, битое стекло и визг тормозов. Через несколько часов меня разбудил синий свет телеэкрана, и я не срезу сообразила, где нахожусь. Зубы выбивали чечетку. Шея затекла оттого, что я неудобно привалилась к подлокотнику. Солнце наконец село, дедушка ушел к себе. Пока я спала, старый год кончился и во мраке родился новый. В те дни возможным казалось все. Любое пророчество заслуживало доверия. И это вселяло в меня тревогу — я не понимала, чего ждать от наступившего года.
Утром родители забрали меня по дороге из больницы домой. О сбитом пешеходе им так никто ничего и не сказал.
Мама была все в том же черном праздничном платье, только уже измятом. В кулаке она сжимала хрустальные серьги. На одном запястье у нее болтался пластиковый идентификационный больничный браслет. Папа так бережно повел ее к дому, словно она шла с завязанными глазами. Одной рукой он ее мягко направлял, а другой — поддерживал.
Потом мамины синяки исчезли. Раны затянулись. Все кости остались целы. При помощи магнитно-резонансной томографии врачи исследовали ее мозг на предмет скрытых повреждений и ничего не обнаружили. Но разумеется, аппарат не мог проверить состояние ее психики. А о синдроме в то время еще никто не знал.
18
Сначала мы называли это недомоганием, вызванным изменением силы притяжения, потом — синдромом замедления, а затем стало достаточно просто сказать «синдром», чтобы все поняли, о чем речь. Его симптомы, при всем их разнообразии, имели нечто общее: головокружение, тошнота, бессонница, усталость и, как в случае с моей мамой, обмороки.
Болезнь поражала не всех, но многих. Мужчины начинали спотыкаться на улицах, а женщины теряли сознание в торговых центрах. У некоторых детей обильно кровоточили десны. Многие по несколько дней не находили в себе сил встать с кровати. Точной причины никто не знал.
Первую неделю после аварии мама просидела дома. Целыми днями, пока порезы превращались в шрамы, она пыталась узнать хоть что-нибудь о сбитом пешеходе. Периодически у нее начинались приступы головокружения. Мама медленно, опираясь о стены, шаркала по дому. Как только ей становилось легче, она сразу вспоминала о том, что произошло. Звонки в больницу не давали результатов. Она посылала туда цветы «для человека, попавшего под машину на трассе „Самсон" в канун Нового года», она умоляла отца выяснить, жив ли пешеход, но папа отказывался заниматься этим делом. «Когда-нибудь мы все обязательно узнаем», — говорил он.
Мама спала еще меньше, чем раньше. Теперь она лишилась отдыха не только в белые ночи, но и в темные тоже. Иногда, просыпаясь в кромешной темноте, я обнаруживала, что она бодрствует и красными слезящимися глазами изучает веб-сайты и полицейские блоги. Белесый экран компьютера невыгодно освещал ее черты. Однажды ночью она снова упала в обморок — рухнула на пол со стула и до крови прикусила язык.
Мама больше не водила машину и почти совсем перестала есть.
Я стала выяснять, какие симптомы предшествовали смерти мамы Сета Морено. Заболевания у них были разными, но я боялась, как бы конец не оказался одинаковым. Никто не знал, к чему приводит синдром замедления.
Одним ярким солнечным утром Сет Морено вернулся в школу.
Его темные волосы немного отросли, и он завел новую привычку убирать челку с глаз одним пальцем. В остальном Сет остался прежним: то же усталое выражение лица, та же неторопливая походка и старый скейт под мышкой. Мы не виделись с тех пор, как умерла его мама.
Я почувствовала, как загорелись щеки, когда Сет появился на остановке. Интересно, что он подумал о моей открытке.
До меня доходили самые разные слухи о судьбе Сета после смерти его матери: говорили, что он или у родственников в Аризоне, или в поселении сторонников реального времени в Орегоне, или в школе-интернате во Франции.
А он оказался здесь, на автобусной остановке. Тем утром он ни с кем не разговаривал — просто стоял сам по себе, как обычно. Я хотела обратиться к нему, но не решилась. Хотела подойти, но не сдвинулась с места.
На уроке математики я, как раньше, молча смотрела ему в затылок.
Тем временем океаны смещались, течение Гольфстрима замедлялось, а Гэбби обрила голову наголо.
Однажды она пригласила меня к себе. Солнце село, небо было ясным и синим. По дороге я встретила малышей, игравших в «привидения на кладбище»: одни прятались за припаркованными машинами и стволами деревьев, а другие попарно искали своих друзей. Осторожно двигаясь в полумраке, они дергали друг друга за рукава и перешептывались.
— Приколись, — сказала Гэбби.
Мы сидели в ее спальне. Гэбби зажала в руке большую прядь своих крашенных черных волос и поднесла ножницы к корням.
— Ты что, сама будешь отрезать? — опешила я.
Внизу рабочие дробили стену. На кухне полным ходом шел ремонт. Родители Гэбби были на работе.
— Сначала все отрежу, — ответила она и щелкнула ножницами. — А потом сбрею, что останется.
Прядь волос беззвучно приземлилась на ковер.
— Но зачем? — удивилась я. Гэбби отрезала еще одну прядь. — Ведь придется ждать целую вечность, пока они заново отрастут.
На комоде загудел мобильник — Гэбби пришло новое сообщение. Она взглянула на экран и ухмыльнулась. Бросив ножницы на стол, она заперла дверь в спальню.
— Хочу рассказать тебе секрет, только обещай никому не говорить, — сказала она.
Я пообещала.
— Помнишь того парня, с которым я познакомилась в Сети?
Я кивнула. Окна на мгновение осветились фарами проезжавшей мимо машины.
— Мы с ним общаемся каждый день, — продолжила Гэбби.
Я почувствовала укол зависти.
Парню Гэбби уже исполнилось шестнадцать. Он жил в трехстах километрах от нашего города, в одной из новых колоний, обосновавшихся в песках пустыни.
— Место называется Циркадия, — сказала Гэбби. Ей явно нравилось произносить это слово. — Там есть школа, ресторан и все остальное.
Сторонники реального времени создавали такие поселения в каждом штате. Там сменой дня и ночи по-прежнему правило солнце. Думаю, время там протекало медленно и неторопливо, как постепенно нарастающий прибой.
— И многие девчонки там побрились наголо, — добавила Гэбби.
Она принялась набирать ответ. Свет лампы отражался на черных ногтях. Потом Гэбби взяла ножницы и вернулась к своему занятию. Все новые пряди ложились на кремовый ковер и валявшуюся на нем мятую школьную форму.
Для завершения начатого она использовала папину электробритву. Гэбби водила ею по голове, и та жужжала. Постепенно начал проступать рельеф ее черепа — показались невидимые ранее впадинки и бугорки.
— Вот черт, — охнула она, взглянув на себя в зеркало. — Потрясно.
Гэбби повертела головой, пробуя пальцами щетину. Она выглядела так, словно ее измучила не то какая-то болезнь, не то интенсивный курс лечения.
Затем Гэбби присела на кровать. На покрывале валялись черный кружевной лифчик и такие же трусики. Она заметила, что я их разглядываю и спросила:
— Тебе нравится?
— В общем, да, — ответила я.
— Я заказала их по Интернету.
Одна из свечей на комоде растеклась в лужицу воска. Огонек какое-то время сопротивлялся, но потом потух, оставив после себя белое облачко дыма.
— Слушай, — неожиданно сменила тему Гэбби. — А твоя мама правда убила кого-то на Новый год?
— Мы не уверены. Может, он выжил, — ответила я.
Снизу послышался глухой удар. Рабочие уронили что-то тяжелое на кафельный пол.
— Говорят, она переехала кого-то.
— Она болеет, — объяснила я.
Гэбби отвернулась:
— Чем болеет?
— Точно не известно.
— Это смертельно?
— Мы не знаем.
— Вот дерьмо. Прости.
Гэбби недавно перекрасила стены в темно-коричневый цвет, и запах краски, смешанный с ванильным ароматом свечей, еще витал по комнате.
— Мне пора домой, — сказала я.
— Вот, возьми, мне они больше ни к чему, — Гэбби протянула мне пластиковый пакет, забитый разными заколками и резинками для волос.
Я покачала головой. Мне не хотелось ничего у нее брать.
По дороге домой я заметила, как к участку подъезжает черный «БМВ» мамы Гэбби. Мы помахали друг другу. Машина заехала на дорожку и притормозила, ожидая, пока откроются электронные ворота гаража. Я поняла, что начался обратный отсчет до момента, когда последствия сумасбродства Гэбби неминуемо обрушатся на ее бритую голову. «БМВ» плавно скрылся в гараже. Дверь мягко закрылась. Урча и остывая, затих мотор.
Позже выяснилось, что Гэбби немедленно лишили доступа к компьютеру и мобильнику — связь с циркадийским мальчиком, сочиняющим для нее стихи, прервалась.
В ту ночь я не отходила от телескопа, высматривая у Сильвии папу. Чем дольше становились дни, тем более странно она себя вела. С наступлением сумерек она уходила в дом. У всех окна горели, а у нее — нет. Она как будто научилась спать по двадцать и более часов подряд. Любой человек, проходящий мимо ее участка в темное время суток, подумал бы, что либо дом выставлен на продажу, либо хозяева уехали из города. Газеты скапливались на подъездной дорожке до тех пор, пока не показывалось солнце.
