Вероника Рот - Мятежная
Значит, нас чем-то обкололи. Ядом? Взрывчаткой?
Я трясу головой. Если бы они хотели убить нас, когда большинство было без сознания, они бы просто всех перестреляли. Они вкололи это с другой целью.
Кто-то стучит в дверь. Не понимаю, почему. Я же в общественном туалете, в конце концов.
– Трис, ты тут? – слышу я приглушенный голос Юрайи.
– Ага, – отвечаю я.
Юрайя выглядит лучше, чем час назад. Смыл кровь со рта и перестал быть бледным. Внезапно я поражаюсь тому, насколько он хорош собой. У него пропорциональное тело и черты лица, живые темные глаза и кожа с бронзовым отливом. Наверное, он всегда был симпатичным, поскольку в его возрасте мальчишки так нагло улыбаются, только если знают себе цену.
Совсем не такая, как у Тобиаса. Его улыбка всегда имеет оттенок застенчивости, будто он удивлен, что ты вообще на него посмотрела.
У меня болит горло. Я кладу диск на край раковины.
Юрайя переводит взгляд с меня на иглу, потом на мое плечо.
– Сильно? – спрашивает он.
– Не особенно, – отвечаю я. Беру бумажное полотенце и стираю кровь с руки. – Как остальные?
– Марлен сыплет шутками, как обычно, – рассказывает Юрайя, улыбаясь еще шире, и у него появляются ямочки на щеках. – Линн ворчит. Погоди-ка, что ты вытащила? – спрашивает он, показывая на иглу. – Боже, Трис, у тебя что, нервных окончаний нет?
– Думаю, надо перевязать.
– Да? – качая головой, переспрашивает Юрайя. – Тебе бы к лицу лед приложить. Все уже очнулись, и вокруг сумасшедший дом.
Я касаюсь челюсти. На ней опухоль, там, где Эрик стукнул меня пистолетом. Надо помазать мазью, чтобы синяка не было.
– Эрик мертв? – спрашиваю я. Не знаю, какой ответ я хочу услышать, «да» или «нет».
– Нет. Правдолюбы решили оказать ему медицинскую помощь, – мрачнеет Юрайя. – Что-то там насчет уважительного обращения с пленными. Кан уже допрашивает его лично. Нас туда не пустили. Чтобы не создавать беспорядка и все такое.
Я хмыкаю.
– Ага. По-любому, никто ничего не понял, – он опирается на раковину, стоя рядом со мной. – Зачем вламываться через главный вход и стрелять этими штуковинами, чтобы нас просто вырубило? Почему бы им не убить нас сразу?
– Не знаю, – отвечаю я. – Единственное, что могу предположить – им надо было выяснить, кто из нас – дивергенты, а кто – нет. Но это не может быть единственной причиной.
– Но почему они сделали это сейчас? В смысле сначала они попытались создать армию, с помощью контроля сознания, но теперь? Не вижу смысла.
Прижимая бумажное полотенце к руке, я хмурюсь. Он прав. У Джанин уже есть армия. Зачем уничтожать дивергентов?
– Джанин не хочет просто всех убить, – медленно объясняю я. – Она считает, что это нелогично. Если не будет фракций, общество перестанет функционировать. В каждой фракции людей учат выполнять определенные задачи. Она хочет всех контролировать.
Я смотрю в зеркало на свое отражение. На челюсти отек, на коже отметины от ногтей. Некрасиво.
– Видимо, она планирует очередную симуляцию, – продолжаю я. – Такую, как и раньше, но ей нужна гарантия того, что человек либо подчинится, либо будет мертв.
– Но ведь симуляция продолжается определенное время, – рассуждает Юрайя. – Она бесполезна, если ты не собираешься достичь определенной цели прямо сейчас.
– Правильно, – вздыхаю я. – И я не знаю.
Я беру в руку иглу.
– И что это такое? Если очередной укол для симуляции, он одноразовый. Зачем же стрелять такими штуками во всех? Просто чтобы мы потеряли сознание? Никакой логики.
– Не понимаю, Трис, но сейчас нам надо что-то делать в огромном здании, переполненном перепуганными людьми. Пошли, сделаем тебе перевязку.
Он замолкает.
– Не сделаешь одолжения? – спрашивает он после паузы.
– Какое?
– Не говори никому, что я дивергент.
Он прикусывает губу.
– Шона – моя подруга, и я не хочу, чтобы она начала бояться меня.
– Конечно, – с трудом улыбаясь, отвечаю я. – Оставлю при себе.
Я не сплю всю ночь, вытаскивая иглы из людей. Через пару часов я перестаю тратить время на любезности и просто дергаю изо всех сил.
Узнаю, что мальчика-правдолюба, которого Эрик застрелил в упор, звали Бобби. Сам Эрик в стабильном состоянии, и из сотен людей в «Супермаркете Безжалостности» лишь порядка восьмидесяти избежали укола. Из них семьдесят лихачей, в том числе – Кристина. Я гадаю, что же это за иглы, сыворотка симуляции и все остальное, пытаясь думать на манер наших врагов.
Утром, закончив работу по вытаскиваю игл, я бреду в кафетерий, потирая глаза руками. Джек Кан объявил, что в полдень будет собрание, так что, возможно, после еды мне удастся нормально вздремнуть.
Ко мне подбегает Калеб. Осторожно обнимает меня. Я вздыхаю с облегчением. Я уже думала, что помощь брата мне никогда не понадобится, но, видимо, такого не случится. Я на мгновение расслабляюсь, и тут вижу за плечом Калеба – Тобиаса.
– Ты в порядке? – брат оглядывает меня. – У тебя подбородок опух…
– Ничего особенного, – отвечаю я. – Просто отек.
– Я слышал, они нашли несколько дивергентов и принялись их расстреливать. Слава богу, тебя там не было.
– На самом деле, меня тоже нашли. Но убили только одного, – тру переносицу, чтобы избавиться от головной боли. – Но я в порядке. Когда ты сюда пришел?
– Минут десять назад. Вместе с Маркусом, – объясняет он. – Как единственный наш законный представитель, он счел своим долгом находиться здесь. Мы узнали о нападении час назад. Один из бесфракционников увидел, как лихачи вломились в здание, но эти новости дошли не сразу.
– Маркус жив? – удивляюсь я. Мы не видели его гибели, когда бежали из района Товарищества, но я думала, что он точно мертв. А теперь я, наверное, разочарована, поскольку ненавижу Маркуса за его обращение с Тобиасом? Или чувствую облегчение, поскольку последний из лидеров Альтруизма еще жив? А можно ли чувствовать и то и другое одновременно?
– Он и Питер сбежали и вернулись в город, – отвечает Калеб.
Я вовсе не чувствую облегчения от того, что жив Питер.
– И где он сейчас?
– Там, где можно было ожидать.
– У эрудитов, – констатирую я, качая головой. – Что за…
Мне в голову не приходит ругательства, достаточного, чтобы охарактеризовать его. Видимо, пора расширять словарный запас.
Калеб вздрагивает, но затем кивает и касается моего плеча.
– Ты не голодна? Принести чего-нибудь?
– Да, будь добр, – я растрогана. – Я сейчас отойду ненадолго, хорошо? Мне надо поговорить с Тобиасом.
– О’кей, – Калеб уходит, сжав мне напоследок руку. Он направляется к стойкам кафетерия, тянущимся, кажется, на сотни метров. Мы с Тобиасом стоим в паре метров друг от друга и молчим.
Он медленно подходит.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
– Меня стошнит, если я еще раз так скажу, – отвечаю я. – Пулю в голову не получила, значит, отлично.
– У тебя так отекла челюсть, как будто у тебя ком еды за щекой. Ты едва не зарезала Эрика, – хмурится он. – И мне нельзя спросить, все ли у тебя в порядке?
Я вздыхаю. Придется сказать ему насчет Маркуса. Но я не хочу делать это здесь, среди толпы.
– Ага, в порядке.
Его рука дергается, будто он хочет прикоснуться ко мне, но не решается. А потом передумывает и, обняв меня, притягивает к себе.
Внезапно мне кажется, что так хорошо было бы, если бы рисковали собой другие. Чтобы я могла вести себя эгоистично, быть рядом с Тобиасом и не тревожить его. Очень хочется застыть так и забыть обо всем.
– Прости, что не сразу пришел на помощь, – шепчет он, уткнувшись в мои волосы.
Я вздыхаю и провожу пальцами по его спине. Я могу стоять рядом с ним, пока не упаду без сознания от усталости. Хотя нет, не могу.
– Мне надо с тобой поговорить, – я отстраняюсь от Тобиаса. – Где-нибудь в другом месте.
Он кивает. Мы покидаем кафетерий. Когда проходим мимо одного из лихачей, тот вопит вслед:
– Глядите-ка, Тобиас Итон!
Я уже почти забыла о допросе – о том, что его имя теперь известно всем лихачам.
– Я тут твоего папочку видел, Итон! Прятаться будешь, а? – кричит другой.
Тобиас деревенеет, будто на него наставили пистолет, а не крикнули нечто обидное.
– Ага, прятаться будешь, ты, трус?
Пара человек смеется. Я хватаю Тобиаса за руку и тащу к лифту, прежде чем он что-нибудь натворит. Сейчас он легко набьет кому-нибудь морду. Или сделает еще что похуже.
– Я собиралась сказать тебе. Он пришел вместе с Калебом, – объясняю я. – Он и Питер сбежали тогда из Товарищества…
– Чего же ты ждала? – спрашивает он. Не грубо, но как-то странно, словно не своим голосом.
– Это не та новость, которую выкладывают в кафетерии.
– Откровенно.
Мы молча ждем лифта. Тобиас, прикусив губу, смотрит вперед. Точно так же он ведет себя, пока мы поднимаемся на восемнадцатый этаж. Там пусто. Тишина охватывает меня, мягко, как объятия Калеба. Успокаивает. Я сажусь на одну из скамеек на периферии зала. Тобиас берет стул, на котором во время допроса сидел Найлз, и ставит его напротив меня.
