Михаил Дулепа - Баффер
Пока все, что я могу предложить на продажу, это невидимые контейнеры, а перед тем, как их продавать, надо еще убедиться в их свойствах, что опять же займет не один день. Да и будут ли брать? Хотя нет, будут. Я бы в нынешней ситуации очень обрадовался, к примеру, невидимой барсетке. Вот, кстати, опять же надо будет покупать расходники, и снова нужны деньги.
Но сначала все-таки дом.
Три деревни на краю относительно большого леса, из одной когда-то еще мальчишкой уехал отец, и много лет подряд мы регулярно приезжали на лето в отпуск, пока старый дом совершенно не развалился. К тому же принадлежал он какой-то отцовой родне и перешел по наследству совершенно чужой бабе, потребовавшей с «дачников» сумму, на которую можно было бы вдвое дольше отдыхать в Турции по «все включено». Ну как же, москвичи все такие богатые, чего ж не нажиться?
Вот и отдыхали мы пару лет в той самой Турции, попеременно. А потом отец умер, и я отдыхать перестал, некогда, да и не хотелось.
Деревеньки, в пяти километрах по грунтовке от трассы, тихонько загибались, населенные постепенно вымиравшими стариками и редкими переселенцами, оттого я рассчитывал, что жилье себе найду. Даже примерно представлял, где и какое. Так что, выйдя на трассу, я сначала спокойно шел, а потом, заскучав, попробовал пробежаться.
«Полет» в игре позволял тратить одно очко движения на переход в соседнюю комнату вместо пяти-шести, не попадать в ямы-ловушки и не тонуть в воде. С «очками движения» я выяснил быстро, пробежав, почти не запыхавшись, километров пять, подольше, чем отбегая от Хабаровского аэропорта, хотя и точно так же безоглядно. Мне, последние двадцать лет очень аккуратно расходовавшему силы, просчитывавшему любой маршрут загодя, и вдруг нестись по обочине трассы наперегонки если не с ветром, то с поднятой проезжающими машинами пылью! Ох хорошо! А потом попалась эта лужа, большая и разлившаяся как раз по всей обочине. Сначала я осторожно попытался проверить ногой глубину, оказалось мелко, чуть-чуть подошва сапог уходила. Так, аккуратно нащупывая путь, я всю ее и пересек. А почти добравшись до противоположного берега, уронил четки, полез их доставать и обнаружил, что рука уходит в холодную глинистую воду по запястье. А нога только-только на два сантиметра. Пришлось экспериментировать, брошенные камни и ветки показали, что средняя глубина лужи сантиметров десять, с перепадами до двадцати, а значит, я могу ходить по воде.
В результате, раздухарившись, попробовал прыгнуть в высоту (до проводов на столбах вдоль трассы, к счастью, не допрыгнул), в длину с места (получилось все равно в высоту), в длину с короткого разбега (шесть метров), затем со всей дури вдаль. Самый неожиданный результат – со всеми этими проверками и перебежками я незаметно для себя за час преодолел две трети пути!
Вон за тем перелеском съезд должен быть, а рядом с ним остановка. Меньше чем за час пройти двадцать километров? Эх, и почему я так поздно обнаружил… Это?
Внутренний подъем, вызванный исследованием возможностей, исчез. Меня и в самом деле начало кидать из крайности в крайность, это надо строго отслеживать и по возможности снижать накал, а то перегорю. Да, если бы я знал об Этом месяц назад, то смог бы гораздо лучше подготовиться, а не укатить в деревню, даже толком не расплевавшись с работой. Кстати, с работой придется что-то решать, надо как-то связаться, наверное? Или просто забить, пропал и пропал?
Как я вообще представляю свою дальнейшую жизнь?
Домом я обзаведусь, но можно ли возвращаться в город? И когда станет безопасно показывать свои умения? Надо думать, надо крепко думать, а не метаться по стране.
Грунтовка оказалась слегка асфальтированной, видимо, за прошедшие годы что-то поменялось. Впрочем, остановка была все такой же обшарпанной, и узнавалась сразу. Расписание еле виднелось, по углам мусор и пустые бутылки, хорошо хоть не воняло.
Вдоль поля с одной стороны и стены деревьев с другой я не торопясь, с оглядкой, шел, прикидывая, к кому обратиться. Совсем уж к чужим нельзя, на деревне чужак заметен, особенно в такие дни – мало ли, вдруг примут байку об эпидемии на веру и начнут разносчиков заразы гнать? Мне чуть макияжа наложить, и готовый чахоточный, значит, надо идти к тем, кто меня помнит. И желательно, женщине – почему-то я нравлюсь немолодым дамам, видно, пробуждая в них материнский инстинкт.
Опять же дом надо искать на отшибе, с каким-то сараем или подвалом, чтобы не бросалось в глаза мое отсутствие. Вот, кстати, о работе – мне ничто не мешает утром уходить в город, а вечером возвращаться сюда, в сравнительную безопасность глуши. Правда, тогда надо искать оправдание постоянным отлучкам, а то рано или поздно кто-то спросит, где это я весь день пропадаю, если из дома не выхожу, и откуда у меня продукты, которых в лавке нет? Чем бы я мог быть полезным деревенским, чтобы, с одной стороны, не пришли выгонять, а с другой – не решили припахать накрепко? Учителем устроиться? Тут школа еще осталась? Снова думать надо.
Первую деревню я прошел не задерживаясь, провожаемый недовольным брехом собак из-за заборов – друзья человека чуяли, что кто-то идет мимо, но не видели, и это заставляло их нервничать. К счастью, я на улице был не один, время от времени шли мимо люди, проезжали машины. Вот одна такая машина и заставила уйти – очень уж джипчик мне не понравился. Мало ли кто на черном «крузаке» ездит, зачем мне тут оставаться?
До второй деревни, а точнее – до села с единственной оставшейся в округе церковью, я добирался прыжками через поле. Какие на нем проводились работы, я, человек городской, не понял, но перекопанная земля приятно пружинила и почти не налипала на сапоги, когда я отталкивался для очередного прыжка-полета. Расчет был верным, вприпрыжку я потратил столько же сил, сколько и на обход «угла» вдавшегося в лес участка обработанной земли, и через полчаса добрался до окраины. Контраст ощущался, если в первой деревне дома были как-то поновее, что ли, и здание бывшей колхозной управы прошло «евроремонт», то здесь все было обшарпанным, неприхотливым, прилаженным «временно» и оставшимся на года. Для горожанина – убожество. Для местных – привычно. Не всегда и не везде можно строить большие красивые дома. Когда у всех домишки, то не надо возводить себе хоромы, а то и забор не спасет. Скромнее надо быть.
Знакомый дом искал минут пятнадцать, даже подпрыгнув вверх, чтобы рассмотреть все получше. Помнил я его другим, видно, покрасили где-то, а где-то и перестроили. Собаки во дворе не было, вошел, оглядываясь, во двор, спохватившись, отменил невидимость и, подобрав палку, постучал ею по доске забора:
– Эй, хозяйка? Дома ли?
Не очень правильно вламываться во двор без приглашения, но тетка Марина была какой-то дальней родней отцу, так что почти родственница.
В окне мелькнуло чье-то лицо, дверь приоткрылась, меня внимательно рассмотрели, и только потом на крыльцо вышла пожилая женщина.
– Добрый день. Марина Степановна, не признали?
Она вдруг улыбнулась.
– Господи! Да сколько ж лет? Ой изменился, ой похорошел! – Я хмыкнул и, не выдержав, улыбнулся, но промолчал. – Отцова кровь, видна стать. А Михаил-то где? Или у магазина с мужиками опять пиво жрать остался?
– Умер он, три года как, теть Марин.
Улыбка у нее тут же пропала.
– Ой, прости. Чего ж так, он же молодой был, здоровый…
Я договорил за нее «в отличие от жены».
– Да вот жизнь скрутила. Бывает.
– Беда, мрут мужики молодыми, мы одни остаемся. Да ты заходи, что мы на пороге стоим?
Отказываться я не стал. О скобу у порога кое-как очистил сапоги и вошел, разувшись уже в сенях.
Низкие потолки, кружевные занавески, дорожки на полу, коврик на стене и знакомый запах. Деревня. Словно и не меняется тут ничего.
– Проходи, проходи! Давай раздевайся, садись. Попался ты мне, Михалыч, сейчас спрашивать буду! Что да как, да зачем – скучно у нас осенью, дачники разъехались, сидим, к зиме готовимся.
– А работа?
– Пенсионерка я теперь. Закрыли ферму, коровник сгорел, проводка, говорят, старая. Ну как сгорел, коров вывести успели…
Я слушал, поддакивая, кивая в нужных местах. Судя по рассказу, в деревне дела шли не очень, но жить можно было, во всяком случае, перекупщики являлись регулярно, местные кое-как зарабатывали продажей выращенного и собранного, даже был жив колхоз, шатко стоявший одной ногой на пути в светлое будущее, а второй увязший в былых долгах.
– Да ты ешь оладушки, ешь! Все ведь свое, даже мука местная. – Она вдруг оглядела меня пристальным взглядом. – Экий ты… во всем черном. В монашество ударился?
– Нет, просто все теплое в шкафу черным оказалось.
– А, ну это да. Не любит у нас народ яркого, все ходят кто серый, кто черный…
По одежке встречают. Помню, купил в секонд-хенде длинное модное пальто, так принимали за недавно вышедшего из тюрьмы урку. Тетки в библиотеке долго косились и шептались, хотя знали меня много лет.
