Георгий Садовников - Колобок по имени Фаянсов
Мимо этой церквушки из красного кирпича с зелёным куполом Пётр Николаевич хаживал часто, но только теперь, подойдя к её массивным резным дверям, над входом прочитал: «церковь Св. Владимира».
«Наверное, того самого, кто подверг крещению Русь», — подумал Фаянсов и, улыбнувшись, отметил такое совпадение, как поощряющий знак.
Внутри храма висел полумрак, густой под куполом и слабый внизу, разжижённый огоньками тонких свечей, собравшихся перед иконами в кружочки, сидели на стебельках этакие светлячки. По церкви плавал незнакомый мягкий запах, бесплотно коснулся ноздрей. «Видимо, это и есть ладан», — литературно предположил Фаянсов.
Справа от входа он увидел деревянную стойку, а за стойкой горбатую старушку. У неё-то Фаянсов и решил всё узнать. Но горбунья была занята, принимала от молоденькой модной женщины список чьих-то имён и ей же продавала свечи. Когда же старушка осталась одна, Пётр Николаевич приблизился к стойке и негромко спросил: «Когда и как?» Мол, нужно это вовсе не ему, просил знакомый, очень занятый человек, наказал зайти по дороге, узнать, каков в этом деле порядок. Сам-то он, сказал на всякий случай Фаянсов, из другого города, находится здесь проездом.
— А чего порядок? У нас простой порядок. Отец Иван тута, счас прямо и крестит, — приветливо объяснила горбунья.
Чтобы прямо сию минуту? Нет, к такому обороту Пётр Николаевич не был готов. Так он однажды зашёл к хирургу с небольшой болью в животе и через сорок минут совершенно обалдевший очутился на операционном столе.
— Мой знакомый живёт далеко. И к тому же, как я сказал, в данный момент он занят, — с искусственной улыбкой напомнил Фаянсов.
Морёное старушечье личико посветлело, залучилось лукавыми морщинами.
— Тот знакомый вы сами. — Она обрадовалась, точно дитя, отгадавшее хитрую загадку.
— С чего вы это взяли? — растерялся Фаянсов. Право, не написано же у него на лбу?
— Все спрашивают так. А крестятся сами.
Она права, скрываться не имело смысла. Хорош он будет, если и впрямь явится сам.
— Но для этого, видимо, что-то необходимо? Крёстные, наконец? — возразил Фаянсов, стремясь избавиться от немедленной процедуры.
— А ничего и не надо. Восемь рублей и всё. Крёстной, хотишь, буду я. Звать меня Марией.
Старуха прямо-таки загоняла его в купель. И может, и вправду ему незачем осторожничать, откладывать на потом, уж коль он решил доверить свою жизнь Тому, кого на самом деле нет? И как она назвала попа? Отцом Иваном — вот как! Отец Иван — почти Иоанн Креститель. Фаянсов и в этом увидел некий особый знак.
Старушка спросила имя, нацарапала простым карандашом на клочке серой бумаги крупными буквами слово «Пётр» и, получив с Фаянсова плату, вручила ему эту бумажку и латунный крестик на зелёном шнурке. Фаянсов машинально осмотрел крест. На внешней его стороне висел распятый Христос, на обратной крошечными буковками была отлита фраза: «Спаси и сохрани». У Петра Николаевича слегка ёкнуло сердце. Именно этого он и хотел от Бога, если Тот есть.
— Обожди возле вон той дверки, — уже по-свойски проговорила Мария. — А я подойду, подойду. Пока у батюшки там два мужчины, — доверительно пояснила она.
Фаянсов подошёл к двери, на коей был изображён в полный рост неизвестный ему святой, и почувствовал лёгкое волнение, слабые спазмы в животе. Такое случалось с ним в молодости перед сдачей экзамена. «Ну, ну, относись к этому с юмором, — сказал он себе и, тут же следуя собственному совету, пошутил: — Из атеистов да сразу в стан религии. Без пересадки».
Мимо Петра Николаевича проковылял, припадая на левую ногу, хромой скособоченный мужичок в чёрной рясе до пят. «Видно, им, горбатым и хромым, уже не на кого рассчитывать, как на Иисуса Христа, — подумал Фаянсов. — Да и я не такой ли сам?»
Что-то заставило его обернуться, он и обернулся, увидел в светлом проёме дверей Рындина. У капитана был истерзанный вид в стиле покойного Карасёва. Узел галстука спущен на живот, нижняя пуговица пиджака торчала в самой верхней петле, отчего пиджак перекосило к одному плечу, за которое будто бы участкового трепали сильно и долго. Рындин таращил глаза, ничего со свету не видя, кого-то искал в церковном полумраке.
Фаянсов, не раздумывая, толкнул дверь со святым, и, юркнув в открывшийся просвет, очутился в небольшой комнате, где происходило некое торжественное действо. Посреди комнаты возвышалась посудина с водой, она-то, видимо, и служила купелью. Перед ней застыл невысокий мужчина, рыжеватый, с подбелёнными сединой усами. Он держал перед собой зажжённую свечу и стоял босым, засучив брюки, в лохани с водой, в шаге от новообращённого расположился второй мужчина, полный, со вздёрнутым толстым носом, наверное, своим присутствием поддерживал товарища. По ту сторону купели разыгрывали свои роли дородный бородатый священник и женщина с раскрытой церковной книгой. Отец Иван макал в купель обычную кисточку и чертил на лбу и груди усатого водяные кресты. Его ассистентка быстро, словно торопясь, читала молитвы. Перед ним совершалось то, через что предстояло пройти и ему. Всё это могло показаться смешным, и Фаянсов всматривался в лицо усатого, пытаясь найти в его голубых глазах отсвет потешной игры. Но усатый был поглощен творимым всерьёз, сосредоточенно вникал в каждое произносимое слово и жест, искал в них важный, лично для него, усатого, смысл. И Пётр Николаевич вдруг осознал, что этот чудак и вправду искренне верит в Бога, и оробел, устыдился, — надо было совсем не иметь совести, чтобы, не веруя, отправиться в этот же путь.
Фаянсов так же тихо выскользнул из комнаты, прикрыл за собой дверь. Рындина, к счастью, уже не было видно, повезло ему и с горбуньей, — кандидатка в крёстные из-за стойки переместилась вглубь церкви и, находясь к нему спиной, разъясняла какой-то бестолковой даме, перед которой из икон той следует поставить свечу.
Фаянсов покинул церковь и тут же с её гранитных ступенек наткнулся взглядом на Рындина. Шагах в десяти от крыльца капитан боролся со своей женой. Маленькая женщина, цепко ухватив мужа за локоть, тянула его в сторону дома, участковый упирался изо всех сил и всё же уступал за пядью пядь.
— Отпусти! Кому говорят? Я иду по следу, — требовал Рындин.
— Знаю, куда ведут твои следы, — беспощадно отвечала жена.
— Во-первых, женщина: не мои, а его. Куда, никто не знает, — возражал капитан. — Но я размотаю этот клубок: куда и зачем и где у них явка.
Фаянсов сунул в карман бумажку и крест и, стараясь остаться незамеченным, заспешил в противоположную от них сторону.
— Петруха! Ты куда? Давай поговорим! — отчаянно позвал капитан.
Фаянсов ускорил шаг. Кривой тенистый переулок вывел его на берег затона и заброшенной лодочной станции. Когда-то здесь кипела жизнь — гремела музыка, бойко торговали бутербродами и сладкой водой и конечно же по тёмной воде скользили белые прогулочные лодки. Потом станцию перевели в район городского парка, и берег обезлюдел, захирел, выцвели, рассохлись фанерные ларьки, охромел, подкосился лодочный причал на сгнивших сваях… Солнце всё-таки добилось своего, уползло за горизонт, и теперь без него берег и вовсе казался угрюмым.
Фаянсов спустился к воде, у его ног, словно приветствуя явление живой души, заплескался многолетний, почти археологический мусор — окурки исчезнувших из быта сигарет, конфетные обёртки, старая разбухшая щепа.
Пётр Николаевич, не спеша, зашагал, держась кромки затона, решив обогнуть улицы, грозившие встречей с неугомонным следопытом Рындиным. Приблизившись к причалу, он заметил в его конце, над водой, распластанную серую фигурку. Мальчуган, лет пяти-шести, наверное, из ближайших домов, лёжа на животе, перевесившись через край, хлопал по воде прутом, изображая рыбную ловлю. Доска под ним раскачивалась, ходила ходуном. Гнусный скрип её долетал до ушей Фаянсова. Но мальчик был увлечён своей рыбалкой, а может, и получал удовольствие на этих страшных качелях и пружинил доску сам.
«Сейчас обвалится в воду», — забеспокоился Пётр Николаевич и как наколдовал: доска затрещала, обломилась, и рыбак с плеском рухнул в воду, на мгновенье исчез, затем на поверхности выскочила его голова. Малыш отчаянно заколотил руками, захлёбываясь, позвал:
— Ма-ма!
Перед Фаянсовым разверзлась подлейшая ловушка, и мерзость её заключалась в том, что он прямо-таки был обязан кинуться в её страшный зев, навсегда, без возврата. Пётр Николаевич не умел плавать!
Фаянсов в отчаянии осмотрелся по сторонам, надеясь найти того, кто бы мог спасти ребёнка. Но он был един на весь этот пустынный грязный пляж, Робинзон, на глазах у которого гибнет маленький Пятница. Правда, в сотне метров от него начинались двухэтажные деревянные бараки, но пока до них добежишь, пока дозовёшься… Нет, на это у него не было времени. Его не было вообще, оно исчезло! Всё было подстроено хитро. Вон её, рыжей, хвост мелькнул за дырявым, когда-то синим, а ныне облинявшим ларьком.
