Андрей Столяров - Мы, народ...
Буртай вдруг замер. Двери магазина открылись, и в них не столько прошли, сколько образовались внутри помещения сразу пять человек — все в камуфляжных комбинезонах, в беретах, крепкие, с бугристыми неприветливыми физиономиями. А шестой, низкорослый, появившийся из-за их спин, вскинул руки, точно выражая восторг:
— Кого я вижу… Товарищ Чень!.. Все агитируем за великое дело социализма?..
Буртай нахлобучил на голову малахай. Лицо его покрылось мягкими улыбчивыми морщинами.
— Моя-твоя, нацальника, не понимай… Цего спрашивай?.. Моя плёхо по-русски…
Низкорослый человек дико ощерился.
— Не прикидывайся фуфлом, великоханьская морда. Мы тебя уже целый месяц пасем… Ну — руки назад!.. Пошел!..
Вета, будто в обмороке, смотрела, как Буртай, окруженный парнями в комбинезонах, покручивая головой, выходит на улицу, как он, согнувшись, блеснув цепочкой скованных рук, втискивается внутрь “уазика”, выдвинувшегося из проулка, и как тот, стреляя серыми выхлопами, разворачивается и уползает в сторону комендатуры.
Раздалось за спиной шипение, как от змеи.
Тойлой, будто тень, возникший из складских недр, растянул поперек лица плоские губы.
Перевел взгляд на Вету.
— Ну что, поехали?
— Куда?
— В больницу.
— А может, я не хочу?
Ей казалось, что если Буртая нет, то все отменяется.
Тойлой, однако, придерживался другого мнения.
Он моргнул и еще раз моргнул. А потом взял Вету за локоть безжалостными жесткими пальцами.
На виске его вздулась гусеницей синеватая вена.
— Поедешь, поедешь, куда ты денешься, — ласково сказал он.
Ночью она проснулась. Было тихо, слабое сияние звезд проникало в комнату. Предметы были очерчены темными контурами бытия. Тикали на стене большие часы, повешенные еще отцом. Стрелки их показывали половину третьего. А когда она осторожно, сбоку, посмотрела в окно, то увидела все тот же до мельчайших подробностей знакомый пейзаж: двухэтажные коробки коттеджей, образующие “проспект”, гниловатое скопище деревянных домов, расползающихся в обе стороны, силикатное здание администрации, подсвеченное прожекторами, а еще дальше, в звездном безмолвии тундры, — вертикальные, чуть подрагивающие язычки оранжевых газовых факелов.
Правда, видела она и нечто иное: клубы мутного дыма, прорезанные высверками огня, медленно плывущие в небе обломки досок, камней, расползающуюся по горизонту багровую медузу пожара.
Картины накладывались в сознании. Просвечивали одна сквозь другую, как бы медленно совмещаясь. И это был вовсе не сон. Это была чудовищная реальность, по-видимому, готовая воплотиться.
Часы на стене отсчитывали не время.
Часы отсчитывали те умозрительные мгновения, которые еще оставалось жить.
— Я привезла сюда смерть, — сказала она.
Голос прозвучал в тишине, будто на кладбище.
Она даже представляла теперь, как выглядит эта смерть — серые, чуть выпуклые таблетки, запаянные в пластик по двадцать пять штук. При досмотре, уже на въезде в поселок, немка-охранница вывалила их на стол из полиэтиленового мешка, врученного ей Тойлоем. Вета помнила, как брезгливо поджались у охранницы губы, когда она прочитала на упаковках надпись “контрацептив”. По лицу ее было понятно, что она думает в эту минуту: русская потаскушка, готовая вываляться в любой грязи. Вот из-за таких, как она, ей даже с мужем, тоже охранником, приходится общаться через презерватив. А вдруг он подхватит что-нибудь на стороне.
Расчет Буртая оказался правильным.
Охранница к груде фармацевтического дерьма даже не прикоснулась.
Бросила, словно плюнула:
— Забирайт это… Можете проходийт…
Ей, видимо, в голову не пришло, что в этих аккуратных прозрачных пластиковых ячейках заключен смертный огонь…
У меня нет времени, подумала Вета. Часы стучали, оказывается, не на стене, а прямо в лобных костях. Звук был тупой, будто ударял изнутри, и тревожный — подталкивающий сердце и кровь.
Она не помнила, как очутилась на улице. Внезапно сообразила: я ведь больше сюда не вернусь. Оглянулась — в квартире был не выключен свет. Два соседних окна распластались, как желтая бабочка, распятая темнотой.
Ничего, ничего!..
Во флигеле, пристроенном к школе, тоже горели на втором этаже два окна. Тумана сегодня не было, висела над крышами зеленоватая большая луна. Вета подождала, пока проползет транспортер, на скошенной кабине которого блестел фосфоресцирующий квадрат с эмблемой внутри, и, перебравшись через выдавленную им грязь, взлетела на по лестнице. Дверь распахнулась как бы сама собой. И, шагнув в комнату, неприятно залитую матовой белизной, она выдохнула из себя только два слова:
— Скорей… Уходить…
На большее у нее не хватило воздуха. Он сгорел, оставив в легких жаркую пустоту. Кто-то взял ее за руку, усадил на стул. Всплыло лицо майора, который сказал:
— Раз… два… три… Отдышалась?.. Теперь — давай по порядку…
Тут она неожиданно успокоилась и сжато, внятным голосом рассказала, как Буртай попросил ее съездить в город, как ее осматривала врачиха, тыча ледяными пальцами в низ живота, как Буртая арестовали, как ее буквально насильно потащил в город Тойлой, как там, в клинике, у нее ничего не нашли и как Тойлой, видимо, с кем-то встречавшийся, вручил ей на обратном пути полиэтиленовую сумку с таблетками.
Главное — как она увидела, что вокруг все горит и как пожирает собой горизонт багровая огненная медуза.
— А таблетки такие — знаете, мышиного цвета, чуть-чуть выпуклые, размером… примерно… ну — вот!.. — она подняла, показывая, ноготь большого пальца.
— И поверхность как будто слегка ворсинчатая?..
— Кажется, так…
— Ну, ядрить твою в кочерыжку! — весело воскликнул майор. — Это, видимо, термофор, военный термит, видел я его как-то в действии, сильная вещь, горит пять секунд, прожигает металл толщиной в сантиметр… Если эти таблетки налепить на трубу… — Он повернулся к учителю, который сидел, сложа руки, не шевелясь. — Видишь, а ты: подождем, подождем… Чего ждать — пока тут рванет?..
— Уже скоро, сейчас… — слабым голосом произнесла Вета.
— Тебе сказал этот… Тойлой?..
— Нет, я просто чувствую… чувствую…
Хронометр у нее в голове стучал все сильней.
— А что? — хрипловато высказался майор. — Предчувствие — штука серьезная, ёк-поперёк!.. Ты, студент, давай плечами не пожимай. Побывал бы в Афгане, в Чечне, по-другому бы заговорил. Каждый шорох в себе стал бы брать на учет, каждый пук… Вот, помню, был у меня случай в одном ауле. Пятеро нас, идиотов, поперлись туда… — Он, будто выключенный, замолчал. — Ладно, это потом… — сморщился, утопив в обветренной коже глаза. — Машину бы где-то взять, это да… Не топать же через тундру пешком…
— Джип… Джип у Буртая… — сказала Вета.
Она уже почти ничего не слышала.
Нарастал, сотрясая перепонки в ушах, ускоряющийся зубчатый стук.
Майор, однако, тут же привстал. Морщины на его красноватом лице разгладились.
Резко блеснули глаза.
— Ага!.. Ёк-поперёк!.. Это — мысль…
Через десять минут они уже были у гаража. Дверь его была приоткрыта, и потому, вероятно, майор сказал:
— Подождите, сначала я… — скользнул внутрь, тенью растворился во тьме, секунд через пять там вспыхнул пыльный электрический свет. — Давайте сюда…
Собственно, это был не гараж, а часть товарного склада. Громоздились вдоль стен коробки, ящики, стопы гофрированного картона. Узкий проход между ними вел в магазин. Джип стоял несколько впереди, как бы готовый к выезду, темный, тяжеловесный, заляпанный грязью, которую Тойлой счистить, по-видимому, не успел.
Ощутимо пахло бензином.
Майор потянул носом воздух, склонился к баку, осторожно потрогал. Сообщил, разгибаясь, как на пружине:
— Полный… Здесь кто-то есть…
Вета почувствовала жжение на спине. Словно впилось в кожу чуть выше лопаток злобное ядовитое насекомое. Она обернулась.
В проходе между ящиками и картоном стоял Тойлой: ноги согнуты, руки, как для объятий, разведены, в правой зажат посверкивающий клинком узкий и длинный нож.
— Сдала все-таки… Надо было тебя убить…
Снова поднялась в сердце черная боль. Вздулась резиновым шаром и лопнула, обдав изнутри тысячью брызг. Произошел как бы бесшумный взрыв. Обжигающая волна прошла по всему телу, сотрясая его, делая совершенно другим. Вета, будто в замедленной киносъемке, увидела, как слегка приседает и взвивается в воздух напряженный Тойлой, как он растягивается, словно белка-летяга, прыгающая со ствола на ствол, как он плывет по направлению к ней, выставив смертную узость ножа. Все это было точно вязкий кошмар. Что-то кричал майор, но голос его превращался в металлический хрип. Учитель вроде бы поворачивался, но, как муха в сиропе, — на миллиметр, на микрон. Тойлой все летел и летел, оскалясь, выставив нож, и все не мог, не мог, не мог долететь. А когда он все-таки долетел и мягко коснулся земли, видимо, только лишь для того, чтобы оттолкнуться сильней, Вета, как-то интуитивно поняв, что нужно делать, пнула его носком кеда по опорной ноге. Рот у Тойлоя начал приоткрываться, выдавив низкий стон, сам он так и не выпрямился, как, вероятно, первоначально предполагал — вместо этого промчался мимо Веты вперед и ударился о кирпичную стену, смявшись на мгновение, как мешок.
