Вадим Еловенко - Очищение
Фомин молчал. В его голове все настолько спуталось, что он действительно пожалел о переводе в подчинение Веккеру. Одно дело, когда ты решаешь строго оперативные задачи и ни о чем другом не думаешь. Другое дело, когда у тебя нет выбора и ты должен думать не просто об исполнении приказа, а еще решать моральную проблему.
– Она жалеет, что таких больных не изолируют? – переспросил Фомин. Веккер кивнул и Семен сказал: – Ну что ж… тогда в ее случае мы исправим данную оплошность…
Вечером, задержавшись на работе, когда даже Толик уже уехал домой, Семен, скурив почти полпачки сигарет за неполный час, решился на не совсем адекватный поступок. Накинув на плечи куртку, он прошел в дежурную часть и попросил уточнить у дежурного по изолятору, где содержится задержанная утром девушка. Ему быстро сообщили нужное и Семен порадовался что девчонка не сидит в их подвале, а переведена в здание изолятора пристроенное к Управлению. Там все-таки новые помещения. Поприличнее обстановка. Не долго рассуждая, он вышел из Дежурной части на улицу и побрел к освещенному входу в изолятор. На входе он поздоровался со своим знакомцем дежурным и после положенных формальностей поднялся на третий этаж, где были камеры для особо опасных «нигадяев», как говорил с улыбкой дежурный. Охрана, не смотря на вполне официальный запрет нахождения на территории изолятора посторонних лиц, не обращала вообще никакого лишнего внимания на Семена. Все ведь друг друга знали. Остановившись перед камерой, в которой по журналу находилась Вика, Семен больше ни о чем не думая открыл смотровое окошко.
Вика спала. Ее не разбудил ни грохот отпираемого окошка, ни довольно громкий ржач двух охранников у лестницы. Она спала сном человека, который действительно устал. Ей было все равно, что деревянная шконка неудобна и что поутру у нее наверняка онемеет рука, которая странно была подвернута под голову. Ей было уже, наверное, все равно, что в камере пахнет мочой. Она спала так, как никогда бы не смог спать в камере сам Семен. Она спала, словно надеялась на лучшее. Не так… словно точно знала, что все в итоге будет хорошо. Спокойно, беззаботно. Без нервных подрагиваний во сне.
Давно Семен не смотрел на спящего человека. Он даже испугался, что эта пигалица проснется от его слишком пристального взгляда. Но оперативник не мог оторвать своего взора. Толик был прав. Она была красива. Необыкновенно красива. Там на перроне, когда она оскаленным волчонком билась между наступающих милиционеров Фомин этого не видел. В машине сидя за рулем, он тоже не мог ее пристальней разглядеть. В кабинете у Толика он лишь украдкой поглядывал на девушку боясь, что Толик неправильно поймет его рассматривания и будет снова насмехаться. Она была очаровательна. И она была смертельно опасна для всего человечества. Завтра она действительно решится и начнет заражать… скольких она успеет? Скольким она навсегда испортит жизнь пока ее не остановят. Та девчонка успела двадцати трем… это только те, кого нашли. Этой удастся больше.
Стоя перед камерой, Семен, словно сам себя убеждал, что, то, что они делают, оформляют на нее дело по двести девяносто пятой статье, суть высшее благо. Но уговаривать себя становилось все труднее и труднее. Невинное лицо расслабившейся во сне девушки убивало в нем любую мысль о том, что она опасна. Что в ее голове уже табунами бегают «тараканы» о несправедливости мира и о том, что мир должен перед ней ответить.
Осторожно закрыв смотровое окошко, чтобы не разбудить ненароком, Семен закурил и подошел к охранникам:
– Парни, девчонку хоть покормили ужином?
– Ну конечно! – ответил один из них. – Этот этаж первым кормят.
– Ага… – неопределенно сказал Фомин и, подумав, добавил: – Ну, хуже не будет… Я вот что сейчас… сгоняю в ларек куплю, ей чего-нибудь. В дежурке пакет оставлю. Вы будете вниз вверх шастать занесите ей? Хорошо? Я сам не буду с ней встречаться. А то она от вида моего в истерику впадет.
Парни заржали, а Фомин направился вниз. На улице он пересчитал деньги, что у него были с собой и уверенно потопал, но не в ларек, а в супермаркет, отстроенный напротив управления. Девчонке многое понадобится. И неизвестно когда ей еще смогут помочь родители и помогут ли вообще.
Отмечая в памяти, что он просто ОБЯЗАН найти ее родителей и сообщить все, Семен вошел в ослепляющий свет магазина.
Глава седьмая.
1.
Украсть лодку, было бы плевым делом для ловкого мальчика страстно желающего покинуть проклятый город. Но как миновать стражу, что освещала неширокую реку с обеих сторон и была готова расстрелять из арбалетов любого пытающегося сбежать. Нечастые суда, которые проходили мимо пристаней города тоже ничем не помогли бы. Предупрежденные заранее шкиперы боялись всякого, кто пытался забраться к ним на борт. Матросы, выставленные вдоль бортов, обещали любому подплывшему, что убьют его, но не дадут подняться. Питер уже слышал это, когда люди из ватаги Котелка пытались подобным образом смыться.
Вдобавок посреди реки прямо на фарватере встала яхта барона. И своими двенадцатью пушками «Удача» обещала мало хорошего тем, кто без разрешения попытается сбежать. Лодка абсолютно не помогла бы мальчику, даже если бы он и раздобыл ее. Сидя на откосе под скрипучими соснами, прячась в сумерках, словно один из воришек Котелка, мальчик начинал трезво понимать, что перебираться придется все-таки через стену. По старой давно нехоженой лазейке. Одно радовало в этой ситуации мальчика, что в городе осталось слишком мало стражи, чтобы полностью присматривать за стенами. Это был шанс для любого пытающегося сбежать. Отчего-то стража решила, что если кто и решиться покинуть город незаконно так будут делать это по реке, а не преодолевая стены. И хорошо если на полукилометровые пролеты между башнями приходилось по два стражника. Это был шанс и не плохой.
Решив окончательно, что река не его путь спасения, мальчик поднялся и пошел к недалеким складам городских купцов. Там он рассчитывал пересидеть время до полной темноты и лишь когда стемнеет отправиться выполнять задуманное. Но перед этим… перед этим он должен был сделать еще нечто очень важное.
Выждав до темноты под деревянными настилами, на которых обычно сортировали товары, Питер побрел, таясь от всех в сторону баронского дома. Там он снова вызвал Родерика и почти четверть часа ждал пока этот стражник выйдет к нему. И тот вышел. Но вместо первых слов он закатил мальчику в ухо и почти оглушил того. Уже с мостовой Питер еле расслышал непереносимые для него слова:
– … шлюхе, чтобы она тебя больше не присылала. Я вам не похоронная команда!
После этого ворота закрылись, а мальчик с полными глазами слез все еще лежал на мостовой, пытаясь понять, за что его ударили. Он с трудом поднялся и, прижимая ладошку к уху, поспешил прочь во тьму остального города, раз у света баронского дома с ним так поступили. Он уже справедливо стал полагать, что у него и правда нет в этом мире никого, а тот, кого его мать называла другом, таковым, по сути, не являлся.
Лишь подойдя к дому тетки Фрейлих, которая в церковные праздники раздавала всем детям сладости, он остановился и смог оторвать ладонь от раскаленного и раскрасневшегося уха. Не за сладостями он пожаловал к этому дому с темными окнами. Не за помощью, хотя тетка Фрейлих могла бы и приютить сироту, ее доброта была общеизвестна. Он пришел к ее дому только потому, что он примыкал к городской стене и с крыши было так легко забраться наверх. А там… всего сто метров пробежать незамеченным по стене и можно прыгать вниз на пусть тонкие, но такие спасительные ветки орешника. Они без труда выдерживали вес мальчишек, но обломались бы под весом взрослого мужчины. Только по этой причине начальник стражи не приказывал их вырубать. Выросшие, пусть и высокие кусты на склоне сухого рва вряд ли как-то могли помешать безопасности ограды.
Мальчик посмотрел наверх и заметил неспешно прогуливающегося с факелом стражника. Вооруженный копьем и мечом он был практически безопасен для Питера. Этот его просто не догонит. Страшно будет, если второй стражник окажется с арбалетом. Вот тогда ему придется постараться не попасться, думал про себя Питер жестко, совсем не по-детски сжимая губы.
Он совершенно не знал, куда подастся, когда выберется наружу. Это было требование его еще умирающей матери и он, не смотря на чувство жуткого стыда, обещал выполнить его. Он должен спасти хотя бы себя из этого кошмара. Именно за это его мама умирала там и молилась богу. Ненавистному богу, забирающему самое дорогое у людей.
Уже ни о чем не думая, мальчик поднялся на крыльцо дома и по столбу поддерживающему навес почти бесшумно поднялся наверх. На козырьке он сел и перевел дыхание. Оглядел темную улицу и, никого не заметив, прошел по козырьку до ската крыши, минуя темные окна второго этажа. Подтянувшись, он взобрался на скат и, держась двумя руками за край крыши, стал, осторожно перебирая ногами, подниматься все выше и выше к коньку. Пару раз он почти терял равновесие во тьме и с холодом в душе думал, что свалится на козырек и грохотом перебудит всю округу. И хорошо если не убьется, но плетей за такое точно дадут.
