Сергей Николаев - Записки ангела
— Да, да, я не сошел с ума. У него есть крылья. Уж не знаю какие… От природы, или, может, он летательный аппарат какой изобрел, но он способен подниматься в воздух. Я сам видел…
— Да кто же это? — не утерпел Любопытнов.
— Кто? — Антоний Петрович сделал многозначительную паузу. — Зимин… Учитель школьный…
За окном опять начался тарарам, все кричали кто во что горазд, но я уже не прислушивался к их голосам. Тревога объяла меня, тревога и страх. Тайна моя открыта! Что делать? Как быть? Завтра вся Хлынь будет знать про крылья! Господи, подскажи! Я поднял глаза к небу. Но небеса безмолвствовали, мерцая холодными звездами. Самому надо решать, самому… Сейчас же, сию минуту… Через час уже будет поздно. Что делать? Бежать, лететь отсюда куда глаза глядят, хватать рюкзак и тю-тю… Но как же Сонечка? Как же я без нее потом? Нет, я так не могу. Но что же тогда?
Не зная, как поступить, я счел за лучшее посидеть еще на рогатине, послушать бормотание «коллег» Антония Петровича. А в комнате стояла гробовая тишина. Я испугался даже, не убежали ли мафиози искать меня, но, заглянув внутрь, увидел — они на месте, сидят вокруг стола и осторожно, словно неразорвавшуюся гранату, рассматривают какой-то предмет, передавая его друг другу. Что это у них? Я вгляделся и обомлел. По рукам деловых людей ходила моя тапочка. Да, да, дядюшка, та самая тапочка, которую я потерял, спасаясь от преследователей недавним вечером. Так, значит, не зря я волновался? Так, значит, нашел-таки ее Антоний Петрович? Так, значит, разгадал мои инициалы? О-хо-хо, вот откуда он знает все, вот зачем превращался в Рэма… Чтобы выследить меня… А я-то, глупец, распорхался перед Сонечкой, а я-то крылья распустил… Безумец, какой же я безумец!
Обойдя вокруг стола, тапочка снова вернулась к Сонечкиному папе, и он, осмотрев ее еще разок, положил перед собой. Мафиози зачарованно глядели на Антония Петровича, как на фокусника.
— А теперь, — обратился он к Любопытнову, — скажите мне, что прокричали вы тем вечером, когда упустили мы вора и когда, — он показал на бинт, — я так нелепо пострадал?
— Я? — переспросил Любопытнов. — Прокричал?
— Да, да, вы… Что вы проголосили, как оглашенный?
— Я? — Любопытнов смутился. — Неужто? Я никогда не кричу…
— Да не тяни ты! — толкнул его в бок Ашот Араратович. — У нас времени в обрез. Говори, чего орал? Ну!
— Во-первых, я не орал. — Любопытнов и в сей трудный миг оставался уравновешенным десантником. — Я никогда не ору. Я не баба. А во-вторых, если попробовать вспомнить, то… — Он потер лоб. — Я сказал… Мне показалось… Он улетел… Точно. Ведь так, Иван Андреевич? Я сказал: «Он улетел, Быгаев…» А?
— Я это помню, — закивал увесистой башкой Быгаев.
— И я это слышал… — сжав субтильные плечики, тихо молвил Бухтин.
— Я тоже что-то припоминаю… — пошевелил рыжими бровями Ашот Араратович.
— Вот там-то я и нашел данную тапочку… — многозначительно произнес Антоний Петрович, обведя испытующим взглядом сидящих за столом. И мафиози не возразили ему, всем своим видом показывая, что теперь они верят. Выждав несколько мгновений, Антоний Петрович продолжил: — Так что же? Поручим учителю передачу денег?
— А долетит? — робко поинтересовался элегантный Бухтин.
— Долетит, — уверенно кивнул головой Антоний Петрович, быть может, вспомнив в сей миг про коробку с пенициллином. — Он туда уже летал…
— А не упрет? — передернулось лицо у Любопытнова. — Ведь пятьдесят тыщ… Деньги немалые… А?
— Этот вопрос я тоже продумал, — мгновенно рассеял сомнения Антоний Петрович. — Во-первых, он не узнает, что в пакете, деньги или бумаги, а мы ему тыщонку по возвращении посулим, он и радешенек будет… А во-вторых, и это главное, у него здесь поинтересней приманка имеется…
— Какая? — пошевелил квадратной челюстью Быгаев.
— Дочка моя… Он ведь влюблен в нее, как идиот. Пообещаю, что выдам за него Соньку, так уж будьте спокойны…
— Я не согласен! Нет! — вдруг поднялся со своего стула Любопытнов. — Я не согласен, чтобы она за него замуж выходила! Вы обещали мне! Вы…
— Заткнись, дубина! — дернул Любопытнова за рукав Быгаев. — Тут дело решеткой пахнет, а он, вишь ты, любови захотел! Сиди! Ну! Эй, Казбек, помоги!
Под мощным напором двух богатырей Любопытнов изогнулся, как борец, но все равно продолжал дергаться и возражать. Антоний Петрович не говорил ни слова, молча наблюдая за экзекуцией. Когда же утихомиренный Юрочка присел, промолвил с шипением:
— Я же сказал — «пообещаю»… Вам что, не ясно? Я не совсем ведь рехнулся, чтобы выдавать дочь за этого крылатого придурка… А теперь голосуем: кто за то, чтобы поручить учителю передачу суммы в область?
Одиннадцать рук взметнулись вверх, как сигнальные флажки. Один только Любопытнов медлил, но вскоре и он под грозным взглядом Быгаева поднял покорную ладонь.
— Единогласно, — подвел жирную черту под голосованием Антоний Петрович. — А теперь обсудим план наших действий. Я предлагаю…
Я играю ва-банк
Антоний Петрович предлагал… Однако об этом чуть позже, мой дядюшка. Сейчас я хочу рассказать вам, что испытал при виде описанной сцены. Хотя вы и сами догадались… Гнев, гнев, гнев! Меня обмануть хотели, провести, использовать, как курьера, как мальчика на побегушках, как почтового голубя, а потом осмеять. Меня самым дорогим на свете хотели подкупить, Сонечкой, а после отдать голубушку кретину Любопытнову. Меня оскорбляли, насмехались надо мной и так далее и тому подобное. Короче, от всего услышанного я был свиреп, аки раненый тигр, и рвать хотел и метать, зубами грызть клетку. И уже несколько раз порывался вломиться через окно, вскочить на стол и растоптать фарфоровые чашки, и испинать кислые физиономии, и еще не знаю, что я хотел сделать, — человек на страшное способен в таких состояниях. Но, уже наклоняясь, чтобы вшагнуть в комнату, я всякий раз удерживался, всякий раз сжимал руками рогатину, всякий раз говорил себе: «Погоди, послушай еще, войти ты всегда успеешь…» И я слушал и слушал, и чем больше узнавал о компании Антония Петровича, тем меньше хотелось мне топтать чашки и тем сильнее хотелось мстить по-иному, зло и серьезно, так, чтобы всю жизнь помнили они эту ночь. И когда деловые люди проголосовали единогласно за мой обман, за мое унижение, и когда я убедился, что ни у кого не нашлось и капли совести, чтобы пожалеть меня, тогда-то и созрел окончательно мой рискованный план.
— Я предлагаю, — говорил Антоний Петрович, — послать кого-нибудь к учителю, чтобы вызвать его сюда…
Едва лишь промолвил Антоний Петрович сии слова, я понял — настал миг действия. Сейчас, Костюха! И ни минутой позже! И, оттолкнувшись от стены, я, словно засидевшийся голубь, сделал круг над садом Сонечки и, набрав приличную скорость, прицелился и со всего маху влетел в раскрытое окно. Чудом не запутавшись в тюлевых занавесках, я водрузился на столе, растоптав-таки нечаянно пару чашек.
Эффект от моего вторжения, дядюшка, был потрясающ! Я полагаю, не хуже, чем от явления разбойникам бременских музыкантов. Мафиози с перепугу попадали со стульев и застыли в самых разнообразных уродливых позах. Признаюсь, я испытал удовольствие от их шока и, чтобы довершить эффект, стряхнул ногой со стола осколки разбитой посуды и произнес чеканно, как в школе:
— Не надо меня звать. Я — здесь. Итак, чего же вы от меня хотите?
Ответом была гробовая тишина, нарушаемая лишь робкими шорохами с трудом опоминающихся людей.
— Ну что же вы, уважаемые? — спрыгнул я со стола. — Чего перепугались? Вы желали меня видеть — я явился. К тому же я слышал, у вас мало времени, давайте же не будем его терять… — Я сделал короткую паузу и, увидав свободный стул, уселся и закинул ногу на ногу. — Но только хочу предупредить: я все знаю… Осталось обговорить условия.
— Что вы знаете? — пришел в себя и конвульсивно задергал плечом Антоний Петрович.
— Все, — хлопнул я по столу ладонью.
— Ах, сука! — очухался в этот миг лежащий рядом Быгаев и потянул ко мне железную длань. — Подслушивал?
— Так точно, — усмехнулся я и слегка пнул носком его руку. — Прошу учесть: любое прикосновение ко мне грозит повреждением невидимых крыльев…
— Да я тебя! — Уже и Любопытнов был на ногах, замахивался пустою чашкой. — Да я тебе череп размозжу!
Рука его готова была пульнуть в мою голову хрупкий снаряд, но тут Антоний Петрович подскочил к Юрочке:
— Стоп! Я кому сказал! По местам!
Голос его, еще секунду назад ломкий и неуверенный, звучал уже зычно и напористо, как голос старшины перед строем. И мафиози подчинились, расселись вокруг стола, хотя все еще косились на меня и скалили клыки, как львы перед укротителем. А я, понимая, что нельзя упускать момента, нельзя терять куража, взял с подноса чью-то нетронутую чашку и, отхлебнув глоток, сказал развязно, как булгаковский кот:
