Юрий Силоч - Союз нерушимый...
Поэтому непривычно и жутко было видеть это место таким — брошенным, затопленным, сырым и обветшалым. Дрожа от холода, я брёл, тщательно глядя себе под ноги, но всё равно спотыкался: путь преграждали всякие тряпки и куча бурых трухлявых палок, разлетавшихся в пыль от одного прикосновения. Я шёл, пиная их ногами ради развлечения, но лишь до тех пор, пока не пнул, как мне сперва показалось, детский резиновый мяч. Он перевернулся и отлетел в сторону, звякнула пустая консервная банка — и меня прошиб холодный пот: «мяч» смотрел на меня чёрными пустыми глазницами.
Я глухо застонал. Дурак, надо же, какой дурак! Всё это время я топтал десятки непогребённых тел. Эта станция была настоящей братской могилой: только осознав это и оглядевшись (будто что-то щёлкнуло в голове), я с ужасом увидел вокруг не горы мусора, а последнее пристанище людей, пытавшихся спастись от катастрофы в метро.
Тут было множество кострищ, возле которых на истлевших синих одеялах, плащ-палатках и расстеленной одежде лежали скелеты: большие, поменьше и совсем маленькие. Рядом с последними обычно находилось больше всего упаковок из-под лекарств, консервных банок, пустых пластиковых бутылок и одноразовых шприцев. Я закусил кулак, чтобы не закричать. В ином случае я чувствовал бы себя, как археолог на месте заброшенного городища, но тут, именно тут, на этой самой чёртовой станции могли лежать мои старики-родители, жена и… нет, стоп. Об этом точно нельзя думать, чтобы не рехнуться. Мне стоило огромного труда забыть, что у меня когда-то была семья, и сейчас было самое неподходящее время для того, чтобы это вспомнить. «Археолог. Я просто долбаный археолог'.
По расположению скелетов можно было понять многое. Я бродил вокруг, наблюдая и восстанавливая картины случившегося.
Вот лежит крупный и широкий костяк — мужской. На черепе — труха в форме бейсболки с кокардой, внутри рёбер — жетон, у пояса — пряжка ремня и пистолет Макарова. Остальное истлело и обратилось в пыль. Рядом — ещё три человека, застывшие в странных позах, словно, валяясь в выходной день на диване, пытались перевернуться на живот и взять телефон, лежавший на подлокотнике. Их руки тянулись к полицейскому. Интересно, что за драма тут приключилась? Что им понадобилось от блюстителя порядка? Непонятно. Ничего не понятно.
У лестницы, ведущей наверх, нашлась груда костей и черепов. Изуродованных, пробитых, переломанных. Поодаль — ещё, но эта куча упорядочена, руки к рукам, ноги к ногам, несколько черепов выложены горкой. В двух шагах — закопчённая походная горелка, сломанные кривые ножи, пластиковые вилки, пара армейских котелков и одноразовые тарелки.
«Я археолог, я археолог'.
Гермоворота были ожидаемо закрыты. Как в бреду, я шёл, не разбирая дороги и наблюдая картины столь жуткие, что мозг отказывался верить в их реальность. Нужно было как можно скорее выбираться, и поэтому я, обнаружив в технических помещениях станции пролом в стене и вырытый туннель, ведущий наверх, полез, не задумываясь над тем, сколько придётся подниматься, и даже не помня глубины станции.
Перемазавшись в земле по уши, ободрав ногти и сбив колени при падении, я ощутил на лице дуновение холодного горького сквозняка. Лаз вёл в один из старых канализационных коллекторов — полукруглый, с бетонными стенами и вонючим ручейком на дне. Тепловизор всё ещё не функционировал, работая в режиме калейдоскопа, а для ПНВ, даже такого чувствительного, как мой, было слишком темно. Нашарив в тёмно-зелёной из-за ночного видения тьме лестницу, я поднялся наверх. Казалось, что подземные приключения закончились, но, толкнув люк, понял, что я ошибся — чёртова железка не поддавалась.
Ничего. Вероятно, забетонировано. Я ударил ещё несколько раз — больше для очистки совести, пока не понял, что ржавая лестница вот-вот обрушится. Сейчас надо мной, скорее всего, бетонная пробка толщиной в несколько метров и новый корпус Ленинградского вокзала.
Пришлось спуститься и идти дальше.
К тому моменту, как нашёлся не заблокированный технический лаз, прошло уже достаточно много времени. Я окончательно потерял направление, замёрз и не знал, куда туннель меня выведет. Было бы забавно столько времени плутать, пережить шок и, в конце концов, вылезти напротив здания КГБ.
Приподняв тяжёлый люк, я постарался осмотреться.
Рассвело. Сверху накрапывал мелкий мерзкий дождик, а порывистый свежий ветер гнал по небу огромные свинцовые тучи. Вокруг меня простирался незнакомый спальный район, совсем как тот, в который я приехал арестовывать ныне покойного Вьюнова.
Пусто. Все на работе, дети в школах, погода дерьмовая, — вероятность натолкнуться на кого-либо минимальна. То что надо для беглеца.
Первым делом, выбравшись из люка, я понял, что мне жизненно необходимо согреться. Холодный ветер задувал под дырявое сырое пальто и уносил остатки тепла. Дрожа всем телом и клацая зубами, я помчался по лужам к ближайшему подъезду.
Бесполезно. Дверь заблокирована, домофонного кода я не знал, а дозвониться никому не получалось — никто не брал трубку. Я обежал несколько окрестных домов и, отчаявшись, решил уже лезть обратно в канализацию, как вдруг заметил, что одной из дверей мешает закрыться кирпич. Возликовав, я понёсся к подъезду, обсаженному густыми кустами сирени и высокими рябиновыми деревьями, чьи спелые ягоды ярко алели на ветках.
Через минуту грязный и избитый майор КГБ довольно улыбался и млел, обнимая выкрашенную зелёной краской батарею, под которой стояли две металлические мисочки с куриными костями, а на вонючей тряпке лежали, недовольно косясь на меня, два облезлых рыжих кошака.
Я подумал о Маньке, и мне стало мучительно больно. Это был не просто кот — это был мой друг. Кто его покормит? Кто будет ухаживать? Не выгонит ли его на улицу новый хозяин?
От тепла меня очень быстро начало клонить в сон.
— Голос… Голос, мать твою… — бормотал я, стараясь не моргать. — Куда же ты, сукин сын, делся?
Очень быстро пришёл сон. Усталость взяла своё и я бессовестно задрых, положив голову на пыльную жёсткую батарею. Но поспать как следует было не суждено.
— Эй! Ты кто такой?! — внезапный дребезжащий женский вскрик прямо над ухом заставил меня дёрнуться. В лопатку чем-то чувствительно ткнули. — А ну пошёл отседова!
Нехотя отвалившись от тёплой батареи, я чуть не рухнул на пол, удержавшись лишь благодаря тому, что угодил рукой в миску с костями. Прямо перед моими глазами стояли дряблые ноги в засаленных красных тапках и шерстяных носках. Эти ноги были закованы в поддерживающий аппарат — чёрные полоски стали и простейшие внешние суставы, — но их хозяйка всё равно опиралась на рыжую клюку с резиновым набалдашником.
— Ты что делаешь, гад? Всю Барсикову еду испортил!
Ободранный Барсик с порванным ухом лежал на тряпке под батареей, засыпая и щурясь, и никакого недовольства не выражал.
— Простите… — пробубнил я, ещё толком не проснувшись. — Простите. Я ухожу уже. Ухожу… Извините, — я попробовал поправить миску, но получил клюкой по голове. — Ай!
Подгоняемый ругательствами согнутой старухи в дурацком халате, я покинул подъезд и снова оказался на улице под пронизывающим ветром. Лишь постояв минутку и очухавшись, понял, какой же я идиот.
Можно было рявкнуть, чем-нибудь пригрозить, в конце концов, применить силу… Хотя, нет, это дурацкая идея. Обиженная бабка могла вызвать милицию, и тогда мне стало бы совсем худо. В поле зрения попало моё изгвазданное землёй и порванное пальто, ещё вчера выглядевшее очень даже презентабельно, — и стало ясно, что старуху мне обвинить не в чем.
Выглядел я и впрямь жутко. Одежда грязная и рваная, руки чёрные, со сломанными ногтями, на голове — окровавленные бинты и слипшиеся волосы… Запаха я не чуял, но был уверен, что пахну явно не ландышами.
— Я бычок подниму, горький дым затяну… — пропел я себе под нос. Курить и есть хотелось неимоверно. Песня пришлась как нельзя кстати, учитывая, что в ней были слова: «Я простой советский бомж, а не шпана».
Надо было что-то срочно придумывать. Например, искать другой подъезд. Вместе с холодом, вновь пробиравшимся под одежду, в душу просачивалось отчаяние. Сейчас я был один и ощущал себя букашкой на фоне огромных серых многоэтажек, которые в этот момент были олицетворением отвернувшегося от меня мира. Помощи ждать было совершенно неоткуда: да и я, успев привыкнуть за годы службы к негативному отношению людей, даже предположить не мог, что кто-то согласится меня выручить.
Пока я стоял и раздумывал, за спиной запищал домофон. Обернувшись, я увидел давешнюю старуху: высунув голову из дверей, она смотрела на меня с подозрением, вздёрнув нос, который лет эдак двадцать назад я мог бы счесть хорошеньким.
— Уже ухожу, — я примирительно поднял руки. Ссориться не хотелось: ну её к чёрту эту милицию. — Простите ещё раз.
