Дэниел Киз - Цветы для Элджернона
Я ничего не ответил, а ему явно хотелось поскорее вернуться в отель. Возвращались мы в молчании.
Я — гений? Не уверен. По крайней мере, пока. Я, как сказал бы Барт, исключение. Вполне демократичный термин, позволяющий избегнуть проклятых ярлыков типа «одаренный» и «неспособный» (что на самом деле означает «блестящий» и «слабоумный»). Как только слово «исключение» начинает приобретать смысл, его тут же заменяют другим. Пользуйся словом только до тех пор, пока никто не понимает его значения. «Исключение» можно отнести к обоим концам умственного спектра, так что я всю жизнь был «исключением».
Чем, больше я узнаю, тем больше вижу такого, о существовании чего даже не подозревал. Раньше я тешил себя дурацкой мыслью, что смогу знать ВСЕ, вобрать в себя все знания человечества. Теперь же я надеюсь, что окажусь способным узнать только о наличии знания и понять хоть малую его крупицу. Хватит ли мне времени?
Барт зол на меня. Ему кажется, что я слишком нетерпелив, да и остальные придерживаются такого же мнения. Меня придерживают, хотят поставить на место. Где мое место? Кто я? Что я такое? Итог всей моей жизни или только нескольких последних ее месяцев? О, какими нетерпеливыми становятся они сами, стоит мне завести разговор об этом! Никому не хочется признаваться в своем невежестве. Парадокс — «простой человек» вроде Немура посвящает жизнь тому, чтобы делать других гениями. Он мечтает войти в историю первооткрывателем новых законов обучения, этаким Эйнштейном от психологии. Но, несмотря ни на что, в нем жив извечный страх учителя перед талантливым учеником, страх мастера перед тем, что подмастерье обесценит его работу. С другой стороны, я не ученик и не подмастерье Немура, как, например, Барт.
Страх Немура обнаружить себя человеком на ходулях среди великанов вполне понятен. Ошибка уничтожит его. Он слишком стар, чтобы начать все снова.
Так же поразило меня, если не сказать больше, открытие истинной сущности людей, перед которыми я преклонялся. Но тут Барт прав — нельзя быть таким нетерпимым. Ведь это их идеи и блестящая работа сделали возможным эксперимент, и мне нельзя поддаваться искушению смотреть на них сверху вниз. Следует усвоить, что когда меня слегка поругивают за слишком сложный и непонятный «другим» язык отчетов, мои учителя имеют в виду и себя. Но все равно страшно подумать, что мою судьбу держат в своих руках не те гиганты, какими я представлял их себе раньше, а люди, не знающие ответов на многие вопросы.
13 июняЯ диктую эти заметки, пережив ни с чем не сравнимый эмоциональный стресс. Я сбежал оттуда, и сижу теперь в самолете, летящем в Нью-Йорк. Не представляю, что мне делать, когда окажусь там.
Признаюсь, поначалу зрелище сотен ученых и мыслителей, собравшихся в одном месте в одно время, чтобы обменяться идеями, вызывало у меня благоговение. Вот здесь, думал я, происходит нечто настоящее. Здесь все будет не так, как в стерильных университетских дискуссиях, потому что здесь собрались светила психологии и теории обучения, настоящие ученые, которые пишут книги и читают лекции, ученые, которых цитируют. Пусть Немур и Штраус — середнячки, но не остальные, был уверен я.
Настало время, и Немур повел нас по гигантскому фойе с роскошной мебелью в стиле барокко, по широким мраморным лестницам сквозь растущую толпу головокивателей и рукопожимателей. Утром прибыло еще двое наших — профессора Уайт и Клингер шествовали чуть справа и на шаг позади Немура и Штрауса. Мы с Бартом замыкали шествие.
Толпа расступилась, и мы вошли в главный конференц-зал. Немур весело помахал рукой репортерам и фотографам, собравшимся, чтобы из первых уст услышать о тех замечательных вещах, которые удалось сделать с обыкновенным кретином всего за три месяца. Очевидно, Немур предупредил их заранее.
Некоторые доклады произвели на меня сильное впечатление. Группа ученых с Аляски выяснила, как стимуляция различных областей мозга влияет на способность к восприятию знаний, а другая, из Новой Зеландии, определила участки коры мозга, ответственные за восприятие стимулов.
Были и другие работы. Например, П.Т. Целлерман сделал доклад о том, как зависит скорость, с которой крысы проходят лабиринт, от формы углов в нем… Или сообщение некоего Верфеля о влиянии уровня разумности на время реагирования у макак-резусов. Время, деньги и энергия, потраченные впустую. Да, прав был Барт, превознося Немура и Штрауса за то, что они посвятили себя важному и неизвестному делу, в то время как другие занимались простенькими темами с гарантированным успехом.
Если бы только Немур был способен относиться ко мне, как к человеку!
Но вот председатель объявил доклад от университета Бекмана, и мы заняли свои места на возвышении рядом с президиумом — я и Барт, а между нами Элджернон в клетке. Мы были главной приманкой этого вечера, и председатель торжественно представил нас. Я почти ожидал, что из его уст вырвется: «Почтеннейшая публика! Не проходите мимо! Уникаааальное представление! Нигде больше в научччном мире! Мышь и кретин становятся гениями прррямо на ваших глазах!!!»
Однако он сказал:
— Прежде чем вы услышите сам доклад, мне хочется сказать несколько слов. Все мы уже слышали о совершенно поразительной работе, проделанной в стенах университета Бекмана на средства фонда Уэлберга под руководством профессора психологии Немура совместно с доктором Штраусом, сотрудником нейропсихологической лаборатории того же университета. Нет нужды повторять, что мы ждем доклада с понятным нетерпением. Предоставляю слово университету Бекмана!
Немур грациозно кивнул и от избытка чувств подмигнул Штраусу. Первым выступал профессор Клингер. Элджернон, непривычный к дыму и шуму, нервно забегал по клетке. Ни с того ни с сего у меня появилось сильнейшее желание открыть дверцу и выпустить его в зал. Абсурд, конечно. Тем не менее, слушая излияния Клингера на тему «Сравнение лабиринтов с преимущественно левосторонними поворотами с лабиринтами с преимущественно правосторонними», я поймал себя на том, что непроизвольно поглаживаю пальцами задвижку клетки.
Потом Барт описал собранию разработанную им методику обучения Элджернона и достигнутые с ее помощью результаты. За этим должна была последовать демонстрация самого Элджернона, решающего разнообразнейшие проблемы, чтобы заполучить свой кусочек сыра (есть вещи, на которые я не перестаю обижаться).
Я никогда не имел ничего против Барта. В отличие от других, он всегда казался мне прямым и откровенным человеком, но, начав описывать с трибуны белую мышь, которой был дарован разум, сразу стал таким же выспренным и помпезным, как все остальные. Словно примерял мантию своих учителей. Я считал Барта своим другом — только это и удержало меня. Выпустить Элджернона — значит превратить симпозиум в балаган, а это, безусловно, отразится на репутации Барта, для которого сегодняшнее выступление — первый старт в гонке за академическими почестями. Мой палец остался лежать на задвижке. Элджернон внимательно следил за ним своими розовыми глазками и, я уверен, прекрасно понимал, что я хочу сделать. Но тут Барт поднял клетку для показа. Он объяснил, насколько сложен замок и сколько ума требуется, чтобы открыть его. Чем умнее становился Элджернон, тем меньше времени ему для этого требовалось — очевидный и известный мне факт. Но потом Барт сказал нечто такое, о чем я не знал. Оказывается, достигнув максимума разумности, Элджернон повел себя странно. Иногда он совсем отказывался работать, даже когда был явно голоден. Иногда же, успешно решив задачу, он вместо того, чтобы полакомиться, ни с того ни с сего начинал бросаться на прутья клетки.
Когда из зала спросили, нельзя ли предположить, что это странное поведение прямо связано с уровнем разумности, Барт уклонился от ответа.
— По моему мнению, — сказал он, — ничто не свидетельствует об этом. Возможно, на определенном этапе и хаотичное поведение, и уровень разумности являются следствием самой операции, а не функциями друг друга. Не исключено, что такое поведение — черта характера Элджернона. У других мышей не наблюдалось ничего подобного, но, с другой стороны, ни одна из них не достигла уровня Элджернона и не смогла удержаться достаточно долго даже на своем уровне.
Ясно, что эту информацию держали в тайне от меня, и я даже подозреваю почему. Естественно, я разозлился, но это оказалось пустяком в сравнении с той дикой яростью, которая охватила меня при показе фильмов. Я и не подозревал, что все ранние эксперименты со мной были засняты на пленку. Вот я за столом рядом с Бартом, смущенный и с раскрытым ртом, стараюсь пройти лабиринт электрической палочкой. При каждом ударе тока выражение моего лица меняется на испуганное, но потом дурацкая улыбка появляется снова. Каждый раз зал корчится от смеха, и каждый такой случай кажется им смешнее предыдущего.
