Андрей Столяров - Изгнание беса (сборник)
Подчеркнуто будничным голосом излагает он предложение, выработанное в Москве: Жанна и двое ее соратников завтра же вылетают в столицу; разумеется, под надежной охраной, режим полета уже согласован; далее им предоставят возможность изложить свою точку зрения парламенту Украины. Можете вы убедить парламент в необходимости объединения? «Армия» останется здесь и будет ждать исхода переговоров. Неприкосновенность бойцов «Освободительного похода» оба правительства гарантируют.
Будничность тона подчеркивает, что другого выхода у них нет. И то ли присутствующие тоже согласны с подобным видением проблемы, то ли (мысль эта молнией проносится в мозгу Кармазанова) они знают нечто такое, что полностью обесценивает все его доводы. Результаты переговоров, во всяком случае, неожиданны. После выступления Кармазанова на несколько секунд воцаряется необыкновенная тишина, словно оппонирующая сторона ждет: не добавит ли он к сказанному еще что-нибудь, а затем большая часть командиров поднимается и покидает палатку. Никто с Кармазановым не дискутирует, никто не пытается выжать какую-либо дополнительную информацию, никто не пробует торговаться насчет условий временного перемирия. Его как будто вовсе не слышат. А если слышат, то почему-то не обращают внимания. Впечатление от такого общего равнодушия потрясающее. Даже сдержанный дядя Паша, на чью трезвую голову Кармазанов особо рассчитывал, вопреки ожиданиям не произносит в ответ ни слова – тоже молча встает и покидает палатку. Переговоры заканчиваются, фактически не начавшись. Кармазанов настолько ошеломлен, что даже не пытается что-либо предпринять. Чего угодно ждал он от этой встречи, но только не гнетущего безразличия. В самых худших своих предположениях он не мог этого вообразить. Он растерян, рот его беззвучно открывается и закрывается. Он сейчас походит на курицу, вылезшую из лужи: топорщатся жесткие волосы, костюм, будто мокрый, обвисает тяжелыми складками.
И тут происходит сцена, реальность которой оспаривается многими авторами. Согласно «опросному листу 26» (показания братьев Степано, данные ими следователям прокуратуры), Жанна, в отличие от других, задерживается в штабной палатке, быстро кладет ладони на лацканы пиджака Кармазанова и говорит что-то вроде «завтра все это закончится». Что закончится? – якобы, тупо, не понимая о чем речь, спрашивает Кармазанов. Вообще это все, ответствует ему Жанна. Можешь не волноваться, все будет так, как ты хочешь. Кажется, она впервые называет Кармазанова просто на «ты», а затем поворачивается и тоже исчезает за прорезиненным пологом. И, вероятно, в этот момент Кармазанов догадывается, что она имеет в виду. Во всяком случае, он не слишком удивлен ее предсказанию. Он уже давно – профессиональный политический функционер, и прекрасно знает, что некие странные варианты всегда возможны. По крайней мере, их следует учитывать при анализе. Правда, утром, когда он только вылетал из столицы, ничего подобного еще не проскакивало даже намеками, но за сутки, которые он провел в дороге, ситуация как в Москве, так и в Киеве могла измениться. Теперь допустимы вещи, самые невероятные.
Интересно, что Кармазанов сразу же принимает прогноз Жанны на веру. Все его поведение в тот долгий вечер показывает, что он спокоен и не намерен ни во что вмешиваться. Он ни с кем больше не разговаривает и не пытается никого ни в чем убедить, он не связывается с Москвой и не докладывает никому о печальных результатах переговоров, он даже не спускается в лагерь, откуда тянет музыкой и вкусным дымком костров, а немедленно из штабной палатки возвращается к своему вертолету. Разумеется, зачем ему волноваться? Завтра он и так получит все, за чем прилетел. Настроение у него улучшается – весьма заметно для окружающих, и единственное, чего он боится: вдруг у кого-нибудь от страшного напряжения сдадут нервы. В итоге будет предпринята попытка форсировать речку с той или с другой стороны. Тогда – крах, стрельба, паника, кровавая катавасия. Тогда выкарабкаться из бурлящей каши будет уже нелегко. Поэтому спать он устраивается тоже внутри вертолета; разумеется, не раздеваясь, с автоматом в обнимку, а пилот получает от него строжайший приказ: поднять в воздух машину при первых же признаках суматохи. Рисковать, тем более жизнью, Д. Н. Кармазанов не собирается. И, вероятно, того же одновременно с ним опасается дядя Паша, поскольку посты вдоль реки этой ночью усилены, каждый наряд получает ракетницу и инструктаж по ее использованию, а всем командирам известно, что делать в случае инцидентов: сопротивления не оказывать, не пытаться остановить противника и вообще не шуметь, поднимать по тревоге людей и отходить к границам России. У дяди Паши, как обычно, полный порядок.
Однако, вопреки ожиданиям, ночь проходит спокойно. Никто не плывет на резиновых лодках с другой стороны реки, никто не пытается организовать никаких провокаций. В шесть утра выползшее из-за горизонта солнце прогревает и по-немногу рассеивает влажный белесый туман. Испаряется густая роса с армейских брезентов; начинают веселый стрекот пока не вспугнутые кузнечики; ласточки, будто молнии, стригут воздух над озябшей водой. День 16-го сентября рождается просто и обыкновенно. Около восьми, как заведено, пробуждается весь лагерь: горьковатым дымком вновь тянет вдоль заводей и кувшинок. Зыбкие холстины тумана сворачиваются и утекают в сторону леса. Ровно в девять из штабной палатки появляется Жанна. Трое братьев Степано следуют за ней в некотором отдалении. Одета она по-походному: джинсы и защитного цвета блузка, рукава закатаны, на ногах – потрепанные кроссовки. Вспухшие от бессонницы веки, бледность, сутулость; прорисовываются лопатки, подошвы чуть шаркают по земле. Такой она запомнится всем, кто видел ее в эти минуты.
Правда, пока ничто не предвещает несчастья. Разве что глаза у нее сегодня – темнее, с расширенными, как от атропина, зрачками. Впрочем, это, видимо, объясняется утомлением последних недель. Все же остальное выглядит, как обычно. Жанна подходит к деревянному зданию, где располагается местная поликлиника. Двое бойцов выносят цинковый бак, до краев полный водой. Хрюкает заведенный мотор, и подъезжает сливочная цистерна молоковоза. Зайчик держит наготове половник – чтобы зачерпывать. Это обряд, начало которому положено еще в Севастополе. Жанна опускает в воду ладони и держит так секунд десять-пятнадцать. Глаза у нее прикрыты, губы беззвучно шевелятся. Творится молитва, способствующая, как полагают, стойкости духа. Сейчас бак выльют в молоковоз, и освященная Девой вода будет по чашке распределена между участниками похода. За церемонией, как обычно, наблюдают человек тридцать энтузиастов. Среди них – Кармазанов, рядом с которым топчется один из братьев Степано. Вероятно, дядя Паша считает, что Д. Н. Кармазанов опасен. Однако советник президента России держится непринужденно: будто такой же энтузиаст, взирает, как Жанна поднимает перед собой растопыренные ладони, как она их стряхивает на тех, кто глазеет на церемонию и как говорит очень тихо, но слышно даже в задних рядах: «Все. Идите!..» Ничего подозрительного в его поведении опять-таки нет. Ритуал завершается, как всегда, самым обыденным действием. Жанна спокойно, палец за пальцем вытирает ладони. Ну что, сигнал к сбору? – спрашивает Зайчик у дяди Паши. Дядя Паша кивает, Зайчик отшагивает, чтобы подать команду. Жанна возвращает махровое полотенце одному из бойцов. Все вполне мирно, и в этот момент раздается тупой громкий стук. Будто ударили по стене резиновым молоточком. Зрители смятенно вздрагивают. Ох!.. – восклицает кто-то вполголоса.
Со стены, из щелей, разъеденными дождями и ветром, сыпется мусор. С крыши срываются воробьи и паническими зигзагами проносятся над головами. Что это? – одними губами спрашивает побледневший Зайчик. Еще никто ничего толком не понимает, но дон Степано, старший из братьев Степановых, горбоносый, с хищным оскалом рта, чем-то действительно напоминающий главу сицилийской мафии, уже танцует с черным пистолетом в руках, – озираясь по сторонам и быстро смещаясь, чтоб заслонить собой Жанну. Однако он не успевает этого сделать. Раздается второй громкий стук – уже не тупой, а напротив, какой-то мокрый, с противным чмоканьем. По-прежнему никто ничего толком не понимает: зыбкий воздух, блеск свежей реки, проплешины жесткой травы у выхода из поликлиники, куском желтого масла высовывается из ворот цистерна, и только Жанна делает два шага назад, будто ее толкнули, и вдруг на блузке ее расплываются темные кровяные потеки; ноги у нее подгибаются, она осторожно садится на вытертые ступеньки; опять-таки никто ничего толком не понимает, а Жанна уже опрокидывается с крыльца, как мягкая кукла, и – переворачивается лицом вверх, разгибая руки в локтях, точно хочет еще раз взглянуть на небо, которое ее предало.
Кажется, только тогда до присутствующих доходит трагический смысл случившегося. Часть бойцов опрометью и с криками бросается в сторону лагеря – это лучшее доказательство насколько хрупка связь Жанны с ее последователями – а оставшиеся, среди которых, как нарочно, нет ни одного врача, растерянно топчутся возле неподвижного тела. Никто не может понять, что следует предпринять. Метрах в семидесяти от поликлиники находится приземистый дощатый сарайчик; там, по-видимому, хранятся дрова или какой-нибудь инвентарь осенне-зимнего назначения; пыльное, в напластованиях паутины окошко распахнуто настежь, позже установлено будет, что роковой выстрел раздался как раз оттуда, а пока – брякает тяжелый навесной замок на дверях, нижняя филенка скребет по земле, кажется, расщепляясь, а из сарая, как чертик, выскакивает судорожный пригнувшийся человек и в руках он сжимает пугающего вида винтовку. Судя по первым шагам, он собирается отступить в сторону станции, но дорога туда перекрыта толпой, которая сыпется к лагерю. Это, по-видимому, настораживает выскочившего человека и, пробороздив землю на каблуках, он стремительно разворачивается в другом направлении. Но и эта дорога, как выясняется, тоже закрыта, потому что отсюда, навстречу ему уже торопится Кармазанов.
