Далия Трускиновская - Дурни Вавилонские
— Я хочу убить Таш.
— Я тоже, — ответил я.
Мы еще немного помолчали. Причину Гамида я знал, но он моей не знал и думал, что я готов на это лишь ради Дружбы с ним.
— Она обманула нас всех, — сказал я. — Из-за нее вы поставили печати на договоре. Мы поработали на нее, а она даже не заплатила и не позаботилась о том, что с нами будет дальше. За такой обман наказывают.
— Да, за обман наказывают.
Он похлопал меня по плечу — это была благодарность за то, что я ни слова не сказал о его причине.
— Ты теперь ходишь по всей башне, Вагад, и ты знаешь многие помещения. Попробуй догадаться, где там живет Таш с этим своим…
— Хорошо. Я думаю, она где-то на нижних ярусах. Там, где Агенор Лути, к которому она приезжает. А может, она живет с этим Агенором?
— Нет! Она — с тем…
— Только не кричи. Но, знаешь, там так всё запутано, на словах очень трудно объяснить. И я больше бываю на верхних — там, где строят башню.
— Надо что-то придумать, чтобы не на словах.
Не надо было Гамиду говорить это. Если бы он не сказал — я бы и не задумался. Я ведь кто? Я теперь носильщик. Мне нужно думать о носилках. Это раньше, если с тачкой что-то не так, ее катили к мастеру. А носилки-то мы сами должны чинить.
Я задумался. Вот с чего всё началось. Я задумался…
В самом деле, как господин Осейф Гумариэль объясняет словами, что нужно строить? Ведь строители не знают, что он там задумал, он рассказывает, а они делают, и у них множество ошибок, так что он орет, словно десяток боевых петухов. Когда строят дом у нас в деревне, то все знают, каким должен быть дом, потому что они и справа, и слева. Конечно, Осейф Гумариэль может показать пальцем на Нашу Башню, которая днем хорошо видна, но видна-то она снаружи, а строить нужно изнутри. Как рассказать то, что лучше всего доказать?
Вот взять человеческую ногу — как ее описать словами? Скажем, есть некое существо, которое никогда не видело человека, и как ему объяснить про ногу? Сказать, что из туловища внизу растет длинное, длинное, и сгибается сперва в одну сторону, потом в другую, и из него внизу растут пять коротких?
Или, скажем, велели бы мне самому построить тачку. Другую тачку не показали, а объяснили на словах про короб, колесо и две палки. Что бы получилось?
С картинками я раньше дела не имел. Наш деревенский храм был с гладкими стенами, потому что мы боялись рисовать богов. Когда матери забавляют детей, то рисуют на песке. Когда девушки вышивают подушки или выкладывают узор из кусочков кожи, картинка у них в голове. Или, скажем, когда ткут — то узор тоже в голове…
Большие картинки я увидел уже в вавилонских храмах. Но я знал, что это для божественности, и не подозревал, что от них может быть и другая польза. Кажется, до другой пользы я сам додумался.
Но ведь нарисовать можно то, что снаружи. Нарисовать башню снаружи может любой ребенок. А как изобразить ее изнутри, вместе с норой, которая кругами поднимается с яруса на ярус, и вместе с трубой внутри, по стенам которой прикреплены лестницы, а внизу ходят по кругу ослы, вращая священную крестовину Мардука?
— Ну? — спросил Гамид.
— Я обязательно узнаю, как до нее добраться, — сказал я.
— Узнай.
Больше мы ни слова не сказали о нашем замысле.
Я был так озабочен этим, что несколько дней ни о чем больше думать не мог. Плечи мои были сами по себе — они поддерживали ремни, и руки были сами по себе — они держали длинные палки носилок, и ноги были сами по себе — они бежали, а голова была далеко от ног и рук. Но не о Таш я думал. Что о ней думать? В голове возникали странные картинки, на которых башня была с огромной, во всю ее высоту, дверью, и дверь открывалась, и оказывалось, что внутри — комнаты с господами, и была видна нора, по которой гоняют тачки и таскают носилки.
— Что с тобой творится? — спросила Лиш. Я теперь не мог каждый вечер спускаться к пруду, и она поднималась ко мне на шестой ярус, там у нас было укромное местечко в глубине темного коридора.
— Не знаю, милая.
— Может, ты просто устал?
— Наверно. Тут довольно крутая нора, а за день приходится делать по тридцать кругов.
— Но господин ведь дает тебе время для отдыха? Этого недостаточно?
— Я не знаю.
— Странно… — Лиш задумалась. — Может быть, ты — как муж Гуш из пекарни? У него такая особенность — он обязательно должен днем немного поспать, совсем немного, и тогда он опять таскает корзины быстрее, чем бегает молодой осел.
— Разве его хозяин позволяет ему спать днем? — удивился я.
— Нет, конечно! Но если мы, те, кто работает много, а получает мало, держимся заодно, то всегда найдется способ помочь. На третьем ярусе есть помещения для хранения каменных плиток и изразцов. Там всегда сидит человек, который их принимает и выдает, а также его помощники. Муж Гуш договорился и прячется там ненадолго. Он принес туда старое покрывало и спит на полу за сложенными плитками — их нарочно сложили так, чтобы получилось вроде пещеры. А хозяин ничего не знает. Он же не стоит целый день в норе и не проверяет, сколько раз этот человек прошел мимо него со своей корзиной. Если хочешь, я поговорю с Гуш.
— Конечно, милая, поговори, — сказал я и поцеловал ее в щеку. В щеку она уже позволяла целовать, а в губы нет.
Гамид очень уставал к концу рабочего дня, а если мы хотели выследить Таш, то единственным временем для этого была бы ночь. Вот я и додумался устроить ему небольшой отдых. Ведь наш Зубастый тоже не стоит посреди норы со счетными шариками на веревке.
Когда я объяснил ему свой замысел, он сперва обрадовался, потом почесал в затылке.
— А что скажут наши? — спросил он. — Они будут работать, а я — отдыхать? Справедливо ли это?
— Скажи им правду, — посоветовал я. — Или я скажу. Все ведь понимают, что эту, эту…
Я хотел сказать «развратницу», но удержался.
— Понимают, — согласился он, — но боятся. Тахмад хочет оставить всё, как есть. Нас ведь могут поймать и бросить в темную яму с гнилой водой, а то и вовсе казнить. Ведь она госпожа, а мы кто?
— Из-за нее вы угодили в кабалу на десять лет, скажи это Тахмаду.
— Говорил. А он в ответ: необязательно жениться на Деревенских девицах, мы возьмем жен здесь, и когда отслужим десять лет, у нас уже будет по трое и по четверо сыновей. Вот, говорит, посмотрите на Вагада, который сразу обзавелся невестой, да еще какой невестой! Работает в харчевне, а дядя у нее — грамотный! Значит, их дети могут стать большими людьми. Он всегда всё хочет оставить, как есть…
— Простоит ли башня столько времени, чтобы наши дети успели в ней вырасти и стать большими людьми? Этого он тебе не сказал? — спросил я. — Помнишь, Таш объясняла, что каждая башня рано или поздно рухнет.
— Мало ли что она врала.
Возможно, Тахмад прав, он все-таки старший, и здешние девицы лучше деревенских, они бойкие, веселые и сумеют позаботиться о мужьях, а не будут ждать, пока придет муж с лепешкой и покормит. В конце концов, мы пришли сюда гонять тачки, ну и будем их гонять. Жаль только, что я откололся от своих. Но если я увижу, что им неплохо живется, то могу в любой день поставить свою печать на договоре.
Печать висела у меня на поясе — так здесь было принято. Пусть она никогда в жизни больше не пригодится, но на поясе должна висеть.
— Врала, она всем врала. Помнишь, обещала, что мы со временем станем надсмотрщиками? — напомнил я. — И тебе тоже… Но насчет того, что башня должна рухнуть, — кажется, правда… Помнишь про зловещее число «сорок пять»?
— Звучит-то зловеще, но, может, и тут вранье?
— А если бы она тебе сказала, что Шамаш-Солнце приходит с востока и уходит на запад? Ты бы тоже усомнился?
— Да.
— Но мы же сами копались в развалинах.
— Откуда я знаю, что это были за развалины.
Больше он говорить не мог — нужно было гнать тачку. Да и я должен был бежать к господину Осейфу. Но он запомнил всё. И несколько дней спустя сам подошел к Лиш попросить, чтобы она это дело устроила.
Лиш поговорила с Гуш, Гуш — с мужем, муж — с теми людьми, что принимали и выдавали каменные плитки, они назначили цену — при нужде помогать им переносить изразцы, которые требовали бережного обхождения. Они сказали об этом мужу Гуш, он — жене, она — Лиш, и всего за три дня все это уладилось. Гамид мог днем приходить к ним и отдыхать, а они бы в это время использовали его тачку, чтобы перетащить плитки из угла в угол.
Я старательно запоминал всё, что связано со вторым и с третьим ярусом. Я даже стянул у господина Осейфа мелок и постарался зарисовать то, что помнил. Мой рисунок на стене увидел вредный мальчишка Бубук и сказал:
— Похоже, у тебя давно не было женщины.
Я пригляделся и увидел в линиях, означающих нору, Трубу и арки, нечто, смутно похожее на женские округлости. После этого я спокойно смотреть на них не мог и в конце концов стер.
