Николай Полунин - Край, где Кончается радуга
– Ох, – сказал Вест, – ну я и… Здорово они…
– Еще как, – сказал Пэл.
– А как? – Вест прищурил незаплывший глаз. Средние суставы пальцев на левой руке уже начинали пухнуть. Вест был левша.
– Во как, – Пэл показал.
– Да. Ну, я вроде уже, – сказал Вест, – могу…
И вдруг он увидел. Рядом с телами – живыми, неживыми ли – голубел холмик поблескивающих кристалликов. Как снег, подумал Вест, только не белый. С одной стороны в холмик наступили, и он был обрушен.
* * *
Ну и не надо, подумал Вест, качаясь на трехногом табурете. – Ну и молчи, и пожалуйста. И без вас сообразим. Подбородок он упер в кулак, а кулак положил на стол.
– Эй, Пэл, ты не врал, что меня бы в Стражу взяли?
– Не врал. – Пэл вытянул ноги. Под очками не видно было, – открыты у него глаза или нет.
– Очки, у тебя, говоря по чести… того. Неприятные, – сказал Вест.
– Это почему же?
– Глаз не видно.
Пэл, не меняя позы, снял очки и положил их рядом с собой. Глаза у него закрыты.
– Так приятно?
Вест принялся перематывать тряпку на больной руке.
– А в Стражу бы тебя с распростертыми объятьями, – сказал Пэл. Резко повернувшись, он уставил в Веста палец: – Ты не предполагаешь, что они тебя и… А?
– Я предположу, – пообещал Вест, поднимаясь. Он зажмурился, поймав себя, что делает так чаще и чаще. И виной тому вовсе не бессонные ночи. Боюсь я, что ли? – подумал Вест.
– Вставай-ка, мил дружок, – сказал он.
– Куда это?
– Ну, не все же тебе меня водить… Скажи, наш сонник может сделать булку?
– Булку?
– Ну да. Хлебную булку.
* * *
До Восемнадцатой было рукой подать. Знакомый флигель красного кирпича загородил дальний конец улицы. И торчала из дырки в крыше все та же перекошенная закопченая труба. И бетонный бок длинного унылого типового строения пестрел знакомыми выбоинами и каракульками. Вест поправил под мышкой сверток с брикетами и оглянулся на Пэла. Пэл выглядел набычившимся и сердитым, все переживал, небось, ссору из-за этих брикетов. Ничего, подумал Вест, мне Наум свежий сонник подкинет, никуда не денется. Не сердись, Пэл, нельзя же идти без подарка. А на городских продпунктах синтезаторы, выходит, совершеннее, – Вест попытался представить себе идеальный вариант того, что здесь называют сонником, и даже остановился, потому что возникла в связи с этим какая-то очень важная мысль, но был уже подъезд, и возле подъезда на ящиках сидели не бабки, а сидела Рита.
– Здравствуй, Рита, – сказал он.
Рита не ответила, глядя за плечо Веста – левее и выше. Там был Пэл. Пэл, сказал, не оборачиваясь, Вест, дружище, дай мне поговорить. Тьфу, сплюнул, Пэл, знал бы, поспал лучше… Он прошел глубже во двор, к ящикам, наваленным грудой, и недолго гремел и передвигал там.
– Здравствуй, Рита, – повторил Вест.
– Здрассте, – сказала Рита.
– Пришел вот тебя проведать, Свена, соседа вашего тоже. Как вы?
– Это вы с ним пришли нас проведать? – Рита двинула подбородком в сторону ящиков, откуда уже неслось легкое похрапывание.
– А что?
Рита смотрела в узкий кусок улицы, видимый от подъезда в прогал между стенами. У нее были серые, будто присыпанные пеплом волосы, такие же глаза и чистые щеки. Только была она бледна нездоровой бледностью, хрупкая и тонкая.
– Как вы тут, спрашиваю, – сказал Вест. – Нормально?
– Будешь тут… нормальной, – буркнула Рита, показав мелкие и острые зубки хищного зверька.
– Я принес кое-что, – сказал Вест. – Не знаю, любишь ты, нет. Бери, если хочешь.
– Где вы эту дрянь нашли? – Рита глянула мельком и снова уголок рта у нее приоткрылся.
– Сразу и дрянь.
– А то что. Человек называется, еду приличную не может достать.
Вест старался ее не спугнуть. Он еще ни разу не говорил с Ритой, а очень хотелось. Даже просто было нужно.
– Наши ребята меньше, чем четырехканальные не держат, – говорила Рита. – У Ронги шестиканальный. Принес он…
– Не хочешь – как хочешь, – сказал Вест. – Свену отдам, пускай своих питомцев кормит.
– Вы брата не троньте, – сразу ощетинилась Рита. – Чего вы ему жить не даете? Думаете, вам все можно, да? Человек, так все можно! Он же и так… думаете, сладко ему? А по ночам он плачет, слыхали как? Слыхал?
– Рита, успокойся, что ты.
Она нехорошо, горько и безнадежно покивала. Вест потоптался, затем спросил:
– Рита, а Ронги – это кто?
– Так, – она сделала жест рукой, – подонок один. Папа у него, – передразнила она, – понимаешь, мама… А сам – волосы белые, рот слюнявый, под ногтями грязь вечно. И не умеет ничего. – Она спустила челку на самые глаза. – За мной сейчас заедет, я его жду.
– Зачем ждать-то, если подонок?
– А что еще? Эта толстая дура орет… Дайте, что ли, брикетик.
Вест вновь развернул, она взяла фруктовый брикетик, но не стала сразу есть, а долго нюхала.
– Вот что, Рита, – сказал Вест, – а у Ронги звезда какого цвета?
– Зачем вам? Ну, фиолетового, допустим.
– Фиолетового. И что же сие означает?
– Что-что? Фиолетового – значит, не красного и не зеленого.
– И не белого?
– И не белого, и не желтого, и не серобуромалинового в полосочку, – она откусила кусочек брикета, и настроение ее сравнительно улучшилось.
– А что такое мотобратство? Кто туда входит?
– Ну, – она откусила еще кусочек, – мотобратство есть мотобратство, чего тут еще скажешь? У кого машина, тот, считайте, и там. И одновременно никто.
– Это удивительно и странно. Почему?
– Потому что потому. Придумка эта для дурачков. Ничего странного.
– Почему вы так много стреляете? – спросил Вест.
– Кто? Мы? – Рита очень натурально изумилась. – Мы вообще не стреляем. Так, иногда…
Иногда, подумал Вест. За домами послышался мотоцикл. Вест торопливо спросил:
– Рита, ты никогда не слышала что-нибудь о… – он запнулся, – “Колесо”?
– Каком колесе?
– Ну… просто – колесо. Слово такое.
– Ах, слово, – протянула Рита. Что-то изменилось в глазах серого зверька. Она опустила руку с брикетом и совсем отвернулась, но плечо и спина у нее оставались напряженными. На улице коротко взвыл сигнал. Она встала, вышла, и Вест пошел с нею.
Седок на мощном мотоцикле был в шлеме с ярко-оранжевой, а вовсе не фиолетовой звездой, и куртка у него, конечно же, топорщилась. Рита сунула Весту недоеденный брикет, выпалила:
– Брату отдай, он любит, а рыбные – матери, он не ест, а так она все отберет, – и прыгнула на сиденье. Мотоцикл тут же тронул с места, замечательный Ронги так и не повернул головы. Сбоку, из-за стены, вышел Пэл.
– Хорошо зацепила девочка, – сказал он.
– В каком смысле? – Вест постарался не удивиться его внезапному появлению.
– А это одного ведущего научника сынок, – сказал Пэл. – Не промах девочка, – повторил он, – даром что на помойке выросла.
Вест проводил мотоцикл взглядом до самого поворота. Езжай, Рита, подумал он, и пусть с тобой ничего не случится. Езжайте, железные всадники, ангелы смерти. Пусть с вами со всеми ничего не случится, девочки и мальчики с автоматами. Вы рано вырастаете, но поздно взрослеете. У вас есть автоматы, но вы еще не знаете, в кого надо стрелять, и поэтому стреляете друг в друга. Вы не знаете, что самое лучшее – это когда ни в кого не надо стрелять. Пусть с вами ничего не случится. Он опять зажмурился и даже прикрыл глаза рукой.
Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой
Полдень. (Окончание)
Да. Да, да, да. Я действительно все время ходил прищуриваясь и избегал подолгу смотреть в одну точку. Я боялся, вдруг это проявится неожиданно. Когда Наум сказал мне там, в том курятнике на Пустоши, я поверил почти сразу, долго это не протянулось, но я поверил, и сразу стало страшно и весело, хотя он говорил невероятные вещи, а может быть, именно потому, что он говорил невероятные вещи. И еще потому, что он обещал мне силу.
Человек может испепелять взглядом.
Человек может умертвлять словом.
Жестом Человек может обращать во прах, камень и кал.
Это были какие-то обрывки, что-то, что он, возможно, помнил и забыл, а возможно, только это и знал. Он хрипло шептал наизусть, пригнувшись к самому лицу, и я видел его скошенные в трансе глаза и потную голую синюю губу. Он весь ходил ходуном от возбуждения, оно передалось и мне. Я все-таки сказал, что нет, глупости, но он припечатал к доскам корявую синюю свою ладонь и похрипел: здесь Край! – и я поверил. Успокоившись, он стал жрать брикеты, посыпавшиеся из сонника (извини, Человек, малая база, ничего лучше нет. Но мне-то, после Квартальной бурды… А ты извини. Все потом будет.), я же сидел, думая, что вот наконец все или почти все стало на свои места, и, видимо, от восторга этого понимания не заметил, что приписываемые мне чудеса и могущества слишком от этого мира, слишком пахнут этим миром, где все, даже те, кому их страшной судьбой назначено лучше или хуже, но только работать, – даже они стреляют и убивают. А может, это я чересчур свыкся с отсутствием добра и радости – человеческого, не вокерского, добра и радости – и устал, и мне тоже захотелось убивать… Мы выходили уже, и я вдруг испугался переступать порог и оглянулся, а он, будто дьявол, будто видя меня насквозь, сказал: и не думай, все так, точно. Есть Верный знак, он сказал. Но через несколько дней, отрезвев, я выспросил его до конца, и все рухнуло. Не могло не рухнуть, и оставалось только врать и тянуть, тянуть. Мне все-таки пришлось врать…
