Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
По всем внешним признакам было видно, что несчастный закован давно и замурован в скале еще до того, как она обнажилась. Соль же сохранила труп от разложения, словно убийство произошло только вчера.
Приказав сторожу не отвлекать его разговорами, Бессаз продолжил свои расследования.
Хотя соляной панцирь на теле прикованного и мешал сделать сколько-нибудь верные выводы, но по общим контурам было заметно, что умерщвленный столь зверски — мужчина крепкого телосложения, высокого роста. Местами соль не запудрила черные волосы на голове и кончик бороды. Белые цепи вырисовывались на прижатых друг к другу ногах, на поясе, в распростертых руках и вокруг шеи, а затылок, приросший к скале, держал голову прямо, не позволяя ей наклониться набок.
В правой руке прикованного Бессаз заметил нечто узкое и длинное, но разобрать в деталях не смог, хотя и долго всматривался.
Осмотр неожиданно был прерван криками сторожа, который энергично звал Бессаза назад. Бессаз не успел сообразить, в чем дело, ибо крылья орла уже зашуршали над его головой, а еще через мгновение хищник оторвал кусок печени прикованного и унес на верхушку холма.
— Чей это орел? — Бессаз строго посмотрел на птицу, жалея, что не имеет при себе копья, метким ударом которого можно было сразить его.
— Ничейный, — пожал плечами сторож и тоже глянул на птицу, — та, не торопясь, со смаком, поедала краденое.
— Но ведь должен же быть у него хозяин, — настаивал на своем Бессаз. Есть среди ваших односельчан охотники?
— Два или три человека. Но они охотятся с кречетами… Поверьте мне, мавлоно, тварь эта ничья… божья птица…
«Может быть, преступник убил несчастного ударом ножа? — подумал Бессаз. — И теперь, чтобы замести следы, посьшает своего орла выклевывать печень?»
— Какой же вы, черт побери, сторож?! — закричал он в досаде. — Если еще хоть раз орел клюнет его в печень, я прикажу вас уволить! Поймите, мне надо как следует осмотреть печень прикованного для важных улик!
— Может, мы поднимем его наверх, чтобы сохранить ему печень? — робко молвил сторож.
— Дельная мысль… Но как? Он ведь наполовину ушел в скалу! Боюсь, у трупа отвалится нога, а то и вся нижняя часть, если тянуть его наверх… Он нужен мне целым, без единой царапины… Я подумал: когда пойдет ливень, вода смоет с него соль — и тогда, обнаженного, легче будет поднять…
— Один бог знает, когда пойдет дождь, — смиренно сказал сторож, махнув на всякий случай палкой и пригрозив орлу, сидящему на вершине и чистящему клюв после трапезы. — Дождь в наших краях — большая редкость… Бывает, что и за целый год не капнет… И тогда вся деревня умоляет старосту прочитать истиска…[22] Бедный имам сначала отнекивается, жалуясь на нездоровье… на жителей деревни, которые погрязли в грехах, словом, ищет тысячу оправданий, чтобы не исполнить молитву… но я-то понимаю все его хитрости и крайне невыгодное положение, в которое ставят его прихожане своей просьбой. Ведь истиска — не дело имама, скорее занятие колдуна, ученика дьявола… Но и отказать не может, ибо тут же потеряет в их глазах репутацию защитника… Вот и мечется он в такие долгие месяцы засухи между богом и дьяволом…
— А вы сами-то небось тоже мушрик? — прервал его душеизлияния Бессаз. — Вам бы только плести козни против бедного старика…
— Нет, я только наполовину мушрик, — сказал сторож просто и буднично. — Скорее даже больше склоняюсь к вере нашего старосты… Иначе он не поручат бы мне такое ответственное дело — быть сторожем подле прикованного…
— Я согласен ждать ливня хоть целый год, — заключил Бессаз и посмотрел вниз, на пески…
Кротость, желание помочь правосудию вызвали в Бессазе доверие к сторожу. И лишь много дней спустя, когда он стал слугой Бессаза (а это был тот самый Фаррух из постоялого двора, с которым Тарази уже успел познакомиться), Бессаз понял, с какой бестией свела его судьба.
— Если вам трудно поймать орла, то хотя бы проследите, куда он улетает по ночам, — сказал Бессаз.
— Слушаюсь, — неуверенно ответил Фаррух.
От соляных паров с непривычки у Бессаза закружилась голова, и он подумал, что на сегодня хватит — пора спускаться обратно. Но что-то все же удерживало его, и он сел на край скалы, желая спросить о самом важном, но не решался.
Сидел и прислушивался к звону цепей, которые шевелил ветер, и звон этот навевал тоску. Вдруг захотелось бросить все и уехать прочь из этой деревни, где полно мошенников, вернуться домой, в тепло и уют, и снова отдаться лени, свободе, потакая своим порокам и слабостям…
— Да, кстати, — Бессаз поднялся и прищурился от подозрения, — что тут делала сегодня утром Майра, дочь старосты?
Фаррух потупил взор, как пойманный на недозволенном, и хотел было уже соврать, но неожиданно для себя сказал правду:
— Приносила мне еду. Я здесь ночую. Тепло среди соляных камней, намного теплее, чем дома в постели. Я вырыл себе яму и сплю, и потею все время. Соль полезна для суставов… С тех пор как я обосновался здесь, я забыл, что такое боль…
— А Майра здесь при чем? — недоверчиво покрутил свой ус Бессаз.
— А кто же еще? — добродушно спросил Фаррух. — Мы ведь с ней помолвлены…
— Ах, вот оно что?! — Бессаз отвернулся, чтобы Фаррух не заметил его растерянности. — Она и вы?
— Да, мы помолвлены, — чугь строже повторил Фаррух.
Не сказав больше ни слова, Бессаз резко повернулся и пошел вниз.
Фаррух пристально смотрел ему вслед, облокотившись на свою палку.
«Идет назад», — услышал Бессаз голоса, когда возвращался по крышам. «Недолго же он пробыл наверху…»
Сейчас голоса эти раздражали Бессаза, и, не желая их слышать, он побежал и в таком несолидном виде — запарившись, с трудом дышащий — был встречен внизу хмурым старостой.
Он выразительно глянул Бессазу в глаза, как бы желая понять, не утаит ли он что-нибудь важное. Но Бессаз лишь сдержанно кивнул и молча направился к дому, и вот тогда староста решил выразить неудовольствие:
— Я против того, чтобы вы поднимались туда один, без сопровождающего…
— Что это значит? — Бессаз даже не удосужился взглянуть на него.
— Я несу ответственность за вашу безопасность!
— Ничего со мной не случится!
— Постойте, вы обмануты! Тот человек с палкой, который приставлен отгонять орла, он заодно с жителями деревни. Я уверен, что он обманул вас…
— Не думаю, чтобы человек, за которого вы собираетесь выдавать свою Дочь, был таким плутом, — язвительно ответил ему Бессаз.
Староста вдруг побледнел, и остановился, и, не в силах идти в ногу с Бессазом, закричал от досады:
— Он обманул вас! Я скорее брошусь с холма вниз головой, чем отдам свою дочь за мушрика…
Бессаз с трудом сдержал смех: таким забавным показался ему этот благообразный старик — и староста, и имам, и налоговый инспектор, и торговец солью в одном лице.
— Он сказал, что благодаря вашим проповедям уже склоняется… понимая свое заблуждение… Ради же вашей дочери, уверен, полностью примет истинную веру… Может, вы мне объясните, что делала там Майра? — обернулся Бессаз, открывая дверь дома.
— Не знаю… это я выясню, — неожиданно ослабел голос старика. — Но знайте, единственный человек, который помог бы вам, — это я. — Было сказано это так искренне, что Бессазу ничего не оставалось делать, как с примирительной улыбкой прислушаться к звукам его шепелявого голоса, в котором смешались нотки ревности, отчаяния и подобострастия.
IV
В первые дни, не желая утомлять говорящую черепаху, Тарази разрет шал ей много отдыхать. Но странно, чем больше черепаха вновь и вновь переживала свое прошлое, тем безудержнее делалась болтливой. Будто желала поскорее высказать все, что терзало и мучило ее душу, — и освободиться.
— Чем вы займетесь, когда к вам снова вернется человеческий облик? — спросил ее как-то Армон.
— У меня ведь осталось на родине небольшое состояние. Буду жить просто, не причиняя неудобств ни одному живому существу. Или уйду затворником в какую-нибудь дальнюю завию [23] в пустыне, — ответила черепаха таким бесстрастным тоном, будто давно обдумала свой вопрос.
— Продолжайте…
Услышав этот приказ Тарази, Абитай, вертевшийся возле черепахи, засуетился. С иголкой во рту, страшно сосредоточенный, он примерял ей костюм собственного покроя.
Желая, видимо, еще больше очеловечить черепаху и прикрыть срамную наготу ее тела, и в особенности волосатую, в складках, грудь и толстые лапы, Абитай занялся шитьем костюма, хотя до следующего срока лечения, когда тестудологи надеялись вернуть черепахе человеческое лицо, было еще далеко.
То, что Абитай шил, не было восточным плащом, скорее напоминало фрак. Обостренное национальное достоинство не позволяло ему надевать на такое страшилище одежду, которую носили его земляки. И он скроил нечто вроде фрака, как бы пародируя одежду чужеземца, кажется франгийца [24], которого он как-то встретил на базаре.
