Татьяна Вильданова - Парадокс параллельных прямых. Книга первая
С наступлением темноты в гостиной опустили плотные шторы и включили трехрожковую люстру, похожую на покрытый инеем букет замороженных роз, опрокинутый над столом. Чуть позже, когда электричество начало гаснуть, зажгли свечи, вставленные в такие же удивительные подсвечники.
Откуда-то снизу принесли патефон и целую кипу пластинок.
Потягивая вино, Жан блаженно наблюдал за Гаспаром, с неожиданным для него артистизмом рассказывающим анекдоты.
Распушив вечно стянутые в пучок темные как ночь волосы, Мадлена стала необыкновенно хорошенькой, о чем тут же и узнала от Симона. Получив тычок от брата, Симон комично поднял руки и, опуская, с удовольствием переключил своё внимание на Этьену.
Мягкий свет живого огня нежно обвел контуры столовых приборов, без вульгарного блеска подчеркивая благородную матовость фарфора, желто-золотистую прелесть налитого в узкие бокалы «Сотерна» и темно-бордовую, бархатистую влагу «Сент-Эмильона».
«Почему до войны мы никогда не сидели при свечах, – разнеженный вниманием и вином, лениво подумал Доре, – при свечах всё воспринимается по-другому…. У Мадлены лицо средневековой мадонны… ей бы длинное платье и вуаль на волосы… похожее лицо было у мамы… только старше…»
Сколько раз, засыпая, он видел её удивительно тонкое, усталое лицо. Даже не лицо, а только профиль, облитый ярко-белым электрическим светом. Даже сейчас, забывшись, он почти увидел её, сидящую на высоком стуле перед пишущей машинкой. Пальцы матери быстро носятся по клавишам, глаза скошены на рукопись, укрепленную на подставке. Закончив очередной лист, она левой рукой привычно закладывает за ухо мешающую прядь волос, а правой ставит на подставку следующий лист. Иногда она оборачивается к нему и улыбается…
Погруженный в свои воспоминания, он даже не удивился, когда, повернув голову, наткнулся на глаза, смотрящие на него так, как…
Пойманная с поличным, Этьена быстро перевела взгляд чуть левее и выше, туда, где на стене висели часы.
«Устала, – прислушиваясь к мерным ударам маятника, решил Доре, – если уж хозяйка так смотрит на часы, то гостям пора убираться. А жаль! Получился отличный вечер».
– …я ему говорю…
Не закончив фразу, Симон проделал какой-то пас руками и захохотал.
– Гаспар! Ты его помнишь?
Не прерывая танца, Гаспар дернул локтем и крепче прижал к себе Мадлену.
– Ну, хоть ты-то его помнишь?! – не добившись ответа от брата, Симон с надеждой развернулся к Этьене.
– Да, – лаконично ответила она.
– Вот! И что ты думаешь?
– Ничего, – не желая поддерживать разговор, она нервно протянула руку к бокалу.
«У неё очень красивая кисть, – настроенный на созерцательный лад, всё так же лениво отметил Доре, – почти, как у мамы… и пальцы такие же тонкие… только у мамы кончики были сплющенные, а у неё…»
Девушка поспешно отдернула руку и сжала пальцы в кулак.
«Нервничает она, что ли? – удивленно отметил Доре, – дергается… глаза прячет…»
Стряхнув с себя лень, он внутренне подобрался и стал осторожно, боясь спугнуть, наблюдать.
«Точно. Она явно не в своей тарелке… но не хочет показывать… похоже, что и Симон это видит, поэтому и балагурит. Пытается отвлечь внимание на себя… Симона она не слышит… черт, что бы это значило?»
– Нам надо поговорить.
Завершив танец, Гаспар проводил Мадлену к столу и еле заметно указал Жану головой на дверь.
– Да.
Почему-то смущаясь, торопливо поднялся Доре.
– Пошли в библиотеку.
– Пошли.
В библиотеке он выложил на стол пачку бумаг:
– Здесь твои новые документы. И деньги. Когда поправишься окончательно, подумаем, как быть дальше.
«Быстро сработали, – созерцая стопку документов, с невольным уважением подумал Доре, – Гаспар фотографировал меня всего несколько дней назад, – он протянул руку и взял со стола паспорт, – как настоящий, – быстро пролистал страницы, – действительно, как настоящий. Если бы я не знал, что это фальшивка… – теперь он медленно пролистал страницы в обратную сторону, – чистая работа… даже печати и штампы…»
– Что ты собираешься делать?
– Не знаю, – честно признался Доре, – на сцену мне больше нельзя. Но и уезжать из Парижа не хотелось бы.
– Уехать, пожалуй, всё-таки придется. Здесь тебя слишком многие знают.
– Да, – всё ещё вертя в ладони паспорт, вынужден был согласиться Доре, – по-видимому, придется.
«А может, и нет. С такой физиономией меня мало кто узнает, – разглаживая ладонью страницу с фотографией, с надеждой подумал Доре, – усов я никогда не носил…»
– Нет, – правильно оценив жест, которым актер расправил свои усы, отрицательно покачал головой Гаспар, – ты слишком приметный. Тебя узнают.
– Я могу сыграть.
Жан сгорбился и опустил голову.
«Ничего себе!» – наблюдая, как меняется фигура сидящего перед ним человека, невольно ахнул Гаспар.
Теперь в кресле напротив него сидел уже немолодой, уставший от жизни мужчина.
«Хорош, – против своей воли поддаваясь на магию игры, Гаспар придирчиво оценил руки с набухшими венами, выцветшие до белесой голубизны глаза и усы, печально обвисшие вдоль глубоких вертикальных морщин, прорезавших гладкие щеки, – если изменить возраст… и сделать новую фотографию… Нет! – одернул себя Гаспар, – крайне опасно и глупо!»
– Нет. Этот риск ничем не оправдан. Ты не сможешь быть таким круглые сутки, поэтому рано или поздно тебя всё равно узнают.
«Дурак и позер! – почувствовав себя так невероятно глупо, как, если бы он в купальном халате и с полотенцем вместо душа попал на станцию метро, Жан сжал челюсти и уткнул взгляд в свои ладони, всё ещё по-стариковски лежащие на столешнице, – веду себя, как безмозглый мальчишка!»
– Ты прав, – он стряхнул с себя старость и выпрямился, – действительно, глупо. Когда я могу уехать?
– Не торопись, – спокойно осадил его Готье, – ты пока ещё мой пациент. Ещё недели две поживешь здесь, потом что-нибудь придумаем.
Вечером, после ухода гостей, стало непривычно тихо. Этьена унесла посуду и долго гремела ею на кухне. Жан сунулся было помочь, но услышал звон разбитого стакана и поспешно ретировался в библиотеку.
«Черт её не знает, что на неё сегодня нашло!» – без толку промотавшись между полками, он схватил первую попавшуюся под руку книгу и затих в кресле.
5Теперь по утрам он старался не засыпаться. Проснувшись, сразу принимался за зарядку. Потом завтрак, и опять целенаправленное накачивание мышц, ослабевших за долгое время лежания в постели.
Затем обед.
К обеду приходил Симон. На пару они быстро разогревали еду, ели и шли обратно в библиотеку, временно превращенную в спортивный зал.
– Бьешь не рукой, а всем корпусом, вот так, – размахнувшись, Жан несильно ткнул кулаком Симона в щеку, – понял? Повтори.
Симон тщательно скопировал замах.
– Хорошо, – одобрительно прищурился Доре, – резче разворачивайся, локоть до конца не выпрямляй. Тогда отдача будет меньше. Ясно?
– Ясно.
– Хорошо. Смотри ещё раз, – Жан развернулся к Симону боком, вдохнул и на выдохе резко боднул кулаком воздух, – черт!..
Боль прошибла так неожиданно и резко, что Жан охнул и на несколько секунд крепко зажмурился.
– Что? – испуганно подскочил Симон, – больно? Ты сядь! Или лучше…
– Не верещи, – выпрямляясь, недовольно оборвал его Доре, – давай, тренируйся.
– Сядь, – придвигая стул, приказал Симон.
– Ладно, – игнорируя стул, Жан присел на край стола, – со мной всё в порядке. Продолжай.
– Хорошо. Но если что…
– Работай.
Симон встал в стойку, ударил, выпрямился и незаметно покосился на Доре.
– Работай!
Отметив, что вид у него не бледный, посадка прямая, а дыхание нормальное, Симон успокоился и опять загреб кулаком воздух.
– Резче!
Несколько минут он с энтузиазмом наносил удары.
– Отлично. Береги суставы, – заметив неплотно прижатый большой палец, предостерег ученика Доре, – вот так, – он сложил свои и продемонстрировал Симону правильно упакованный кулак, – понял?
– Да.
– Хорошо… Ты давно Этьену знаешь? – неизвестно с чего вдруг поинтересовался Доре.
– Давно, – не прекращая боксировать, подтвердил Симон, – мы раньше в одном доме жили, а потом разъехались.
– Почему?
– Так там меблированные комнаты были. Мы в них жили, пока Гаспар учился. А когда он устроился в клинику, то снял квартиру. А когда женился на Мадлене, то мы ещё раз переехали.
– А она?
– Мадлена? Она…
– Я про Этьену.
– А-а-а… она несколько раз уезжала. А когда возвращалась, то опять поселялась там же. Этот дом она купила перед самой войной.
– Значит, она – парижанка?
– Нет, аргентинка.
– Кто? – решив, что не расслышал, Жан удивленно сощурился, – в смысле, что она из Южной Америки?
