Майк Мак-Кай - Хьюстон, 2015: Мисс Неопределённость
Инженер расплывается в улыбке, — О! Как я сразу не догадался? Сколько лет трудились в «Шлюме»?
— Восемь. А ты?
— Три с половиной.
— Запасная плата есть?
— Думал уже. Запасной нет, но выдернем из одногаллонной камеры. Она на этом спуске не потребуется. Когда каротаж?
— Только на промывку пошли. В вашем распоряжении — часов шестнадцать.
— Великолепно. Как там ствол?
— Как у ржавой винтовки. С нарезкой и промоинами.
— Прихваты?
— Естественно.
Сто лет назад, когда Конрад и Марсель Шлюмберже придумали «электрический каротаж», то есть геофизические исследования на кабеле, — скважины были вертикальные, глубиной максимум в пару тысяч футов [около 700 м]. На чёрно-белых фото из голландской Индонезии или советского Грозного — ручку лебёдки крутят рабочие. И исследования тогда проводились простые: один или два прибора, делов на шесть часов.
После Второй Мировой — скважины стали глубже, а лебёдки — уже крутили двигателями. Старожилы ещё помнят ревущие судовые дизели «Детройт» и электрогенераторы «Онан». Новые приборы добавлялись ежегодно. Кроме изобретённых братьями Шлюмберже измерителей электросопротивления, начали делать исследования с радиоактивными источниками, затем: каротаж акустический, сейсмический, гидродинамический… Когда через трое суток работы механик с красными от недосыпа глазами выжимал кнопку «Стоп», облегчение после шума моторов — почти физическое.
А вот наша первая скважина на восточный фланг.
В две тысячи пятнадцатом, мы добываем газ — на пределе новейших технологий. По стволу — шесть тысяч восемьсот метров. Бронированного кабеля на огромной катушке — едва-едва хватит до забоя. Скважина — наклонная, оттого под своим весом приборы не пойдут. Придётся протолкнуть бурильной колонной. Вся программа геофизических исследований — шесть суток, если не случится чего-то непредвиденного, навроде сгоревшей телеметрической платы. Одно хорошо: больше не воет за окошком каротажной станции оглушительный «Детройт». Современные лебёдки — электрические, хотя не совсем бесшумные.
Инженер пусть занимается электроникой, а мне — надо заняться подготовкой к каротажу, как подобает представителю заказчика. Сходить в комнату отдыха, полчаса посмотреть еврофутбол. На камбуз — скушать ужин. Далее — двенадцать часов сна. В моём полном распоряжении «горячая койка», ровно до без четверти шесть утра. Нет, я не лентяй.
Когда начнётся каротаж — инженеры в станции станут меняться каждые двенадцать часов, а я-то буду сидеть шесть дней бессменно! Ну ладно, не всё так грустно. Времена каротажных марафонов с единственным представителем заказчика — в прошлом. Глубоко в подводной траншее, рядом с газовыми линиями, проходит оптоволоконный кабель. «Пинежское-Альфа» подключена к сети НХЭЛ и далее — к Интернет. С берега за работой наблюдают не менее десяти пар внимательных глаз — день и ночь. Кроме всего прочего, мы проталкиваем инструменты бурильными трубами. Пока буровики движутся по обсадной колонне, я имею право вздремнуть. К несчастью, из-за «горячей койки» спать придётся на диване в кабинете начальника буровой. Отчего я обязан наблюдать за работой на буровой, а не с берега? Этот цирк обошёлся компании в два миллиона долларов. Кто-то должен сидеть в первом ряду у арены, не так ли? Хорошо, на морской платформе не нужно месить грязь по колено и обходиться по нескольку дней без душа.
…И вот мы полезли в скважину. Перед нами — два огромных плоских экрана. На правом — покачиваются как-бы аналоговые стрелочки и ободряюще светятся зелёные и жёлтые индикаторы телеметрии. На левом, по белым простынкам каротажных диаграмм — пишут бесконечными синими линиями манометры.
— Нет притока, — говорит Лукас, — Ждём или поехали дальше?
— Притока нет, — соглашаюсь я, — Закрывай пробоотборник.
Несколько щелчков «мыши», телеграфный скрежет автоматического регулятора мощности на приборной панели. Дёрнулись, пошли влево стрелочки на экране. Остановились разноцветные кривые на «простынках». В своём ноутбуке, я помечаю: «5362,1 м. Без проницаемости». Проклятый смектит!
Первый спуск можно считать успешным, хотя на обратном пути мы потеряли лапу от электро-сканера. За два часа, петрофизик Катя обработала запись прибора ядерно-магнитного резонанса, выдав приблизительные точки для измерения пластового давления и отбора образцов. По телефону сказала, восточный фланг выглядит не очень.
На панели интеркома, Лукас прижимает тумблер, — Следующая точка! Пять-три-шесть-четыре! Запятая-девять!
Из динамика — лёгкое шипение, и с русским акцентом: «Понял. Шесть-четыре-запятая-девять. Майна». Басовитый стон бурового тормоза. Машинист подъёмника каротажной станции — на высоком кресле, спиной к нам, — потихоньку отпускает кабель вслед за бурильной колонной.
— Лукас, ты из какого города в Малайзии? — спрашиваю я.
— Из Куала-Лумпура. Но после университета работал в Кемамане, плюс несколько смен на Саравак.
— На Саравак? Давненько не бывал! Как там теперь?
— Что интересного на Саравак? Как большая деревня, да и штат мусульманский.[46]
— Я не об этом. Как там с нефтью?
— Если честно — ситуация мерзкая. Падение добычи — бешеное, но «Петронас» и «Шелл» делают вид, так и надо. В курсе, на офисных этажах небоскрёбов «Петронас Тауэрс» — отключили кондиционеры? Сразу после GFC.
— В самом деле?
— С две тысячи одиннадцатого — Малайзия не экспортирует нефть, а стала импортёром. Добыча упала на двадцать процентов.
— В Северном море — такая же история. Великобритания стала импортёром нефти в две тысячи шестом. С двухтысячного года, обвал добычи в норвежском секторе — в два раза, а в британском — почти в три.
Опять шипит динамик: «На точке. Шесть-четыре-запятая-девять».
Щелчок тумблера, — Понял. На точке.
На правом экране, блеснули красным и жёлтым индикаторы гидравлики. Мерно затрещал регулятор, посылая в кабель пятьсот двадцать пять вольт. Дрогнули, поползли стрелки.
— Есть прижим, Аластаир.
— Три кубика для начала.
— Три кубика, — Лукас щёлкает «мышью». Синие кривые кварцевого манометра на правом экране — бодро помчались влево. Регулятор прекращает «танец», а давление — и не думает подниматься.
— Подождём, — говорю я, глядя на кривые.
— Инженер кивает, — Пока ждём, прочитайте это, — Он открывает браузер и двигает окно на левый монитор.
Однажды стая волков забрела в лес рядом с небольшой деревней. Жители деревни держали коз, а к тем приставлен пастушок — десятилетний мальчик по имени Хабберт. Хабберт был не дурак, чего не скажешь об остальных.
От марш-броска по лесам, волки проголодались. Молодые рванули было за козами, но Альфа-Самец и говорит: — Куда вы, братцы? Набегут из деревни с ружьями, и ваши шкуры станут ковриками перед камином!
Натурально, Альфа-Самец ничего такого не говорил, а просто обернулся и зарычал. Он был не дурак, а просто действовал по Инстинкту. Потому как Закон Природы.
Как велит Инстинкт, Альфа-Самец подкрался к лугу и осторожно выглянул из кустов. Но не тут-то было. Мальчик Хабберт — не дурак. Заметив волка, стал орать на всю деревню:
— Волк! Волк! Во-о-о-о-лк!
Деревенские, хоть и дураки, похватали кто ружья, кто вилы, кто трубочку от туалетной бумаги — и бегом на луг! Но пока прибежали, Альфа-Самца и след простыл.
Однако, голод не тётка, а Закон Природы. Альфа-Самец опять за своё! Подкрался к лугу тихо и выглянул из кустов. Хабберт опять заметил и стал орать:
— Волк! Волк! Во-о-о-о-лк!
Жители деревни, уже с некоторой неохотой — прибежали на луг. Поискали-поискали волка в кустах, да не нашли. Альфа-Самец был не дурак, и убежал. Потому как Инстинкт!
Деревенский Политик воткнул в землю вилы, да и говорит: — Хабберт — нехороший, негодный мальчишка! Пугает деревенских почём зря. Нету в лесу никакого волка. И не было никогда. И не будет! Не верьте пацану! Потому как Исторический Опыт!
Среди политиков полно дураков. Потому как Инстинкт. Деревенские согласились с Политиком. Потому как дураки!
Альфа-Самец между тем вернулся к стае, да и говорит… Нифига он никому не сказал. Потому как Инстинкт. Помчались волки всей стаей на лужайку! Хабберт, натурально, стал орать: — Волки! Волки! Целая стая! А-а-а!
Дальше послышался невнятный хруст. Потому как Закон Природы. Вечером деревенские дураки пришли на лужайку: нету мальчика Хабберта. И двух коз тоже нет…
— Неплохая притча, — говорю я.
— Если честно, не думал, что на восточном фланге всё так плохо.
— Ты не один, Лукас. К примеру, вице-президент НХЭЛ — тоже в чудеса верит. Позитивное мышление у него.
— А у вас — негативное?
— Я — инженер. На позитивное и негативное мышление — права не имею. Мне зарплату платят, чтоб был параноиком.
