Леон де Винтер - Право на возвращение
Пес, вспомнил Брам.
— Хендрикус! Хендрикус!
Он остановился на мгновение, его охватило беспокойство; только цикады стрекотали свою бессмысленную песенку. Он ведь слышал голос пса. Или ему почудилось? Пытаясь совладать с собой, он прислушался.
Хендрикус жалобно тявкнул. Брам не мог поверить, что это голос его пса, но это, без сомнения, был он.
— Хендрикус, сюда! Ко мне!
Он шагнул было вперед, но решил остаться на месте. Хендрикус сам подойдет. А потом приведет его к Бенни.
— Хендрикус, сюда! Иди ко мне!
Стон. Странный звук, пес плачет, ему больно. Он повернулся на звук и увидел Хендрикуса. Пес подходил, хромая, весь в крови. Брам наклонился к нему.
— Что случилось? Тихо, пес, тихо, что с тобой?
Хендрикус двигался с трудом, волоча лапу, грудь под горлом была залита кровью. Неужели Бенни?.. Но Бенни не мог поранить свою собаку. Или мог? И спрятался, боясь отцовского гнева?
— Бенни, где Бенни?
Хендрикуса надо срочно везти к ветеринару, он опасно ранен. Но сперва пусть покажет, где Бенни.
— Хендрикус, Бенни, где Бенни? Бенни, отведи меня к Бенни.
Было тепло, градусов двадцать пять, не меньше, но Хендрикус трясся, как в лихорадке.
Надо позвонить ветеринару, но сперва найти Бенни. А если Бенни тоже ранен? Залез на дерево и упал? Но Хендрикус-то как мог залезть на дерево? И Бенни не мог его туда затащить.
— Хендрикус, ищи. Ищи.
Хендрикус сел и посмотрел на него, словно все понимал. Его добрый взгляд казался почти человеческим; Брам знал, как легко ошибиться, приписывая животным человеческие чувства и мысли, — но боль, которую испытывал пес, ни с чем не спутаешь.
Хендрикус поднялся, хромая, и двинулся выполнять приказ.
— Молодец, Хендрикус, хорошая собака — ищи, ищи Бенни!
Может быть, он хочет от пса невозможного, но вот же он идет искать Бенни. Хартог не простит Браму, если с Хендрикусом что-то случится. Нет, они найдут Бенни, отвезут Хендрикуса к доктору, и все будет, как положено: Бенни — в постели, Хендрикус — у него в ногах, Брам — на диване с книжкой.
Пес привел Брама к краю болотца и остановился.
— Что такое? Ищи! Ищи!
Брам посмотрел на деревья, замыкающие открытое пространство, лес, который они могли считать своим. Дом с садиком на окраине города был бы лучше. Там, меж деревьев, должно быть, прятался Бенни.
— БЕННИ! ДОВОЛЬНО УЖЕ! ВЫХОДИ! ПРЯМО СЕЙЧАС! БЕННИ!
Брам вглядывался в границу леса и звал, звал. Нет, что-то не так. Может быть, Бенни потихоньку вернулся в дом и где-то прячется, сознавая свою вину.
Брам осторожно поднял пса на руки. Тот взвизгнул. Брам обогнул болотце, от тряски пес заскулил. Но Брам хотел убедиться, что Бенни сидит дома, в безопасности.
Неся Хендрикуса перед собою, как хрупкую, ценную вещь, он обежал вокруг гигантского дома и ворвался в жилое крыло. Бенни, Бенни должен быть здесь, перед телевизором, или в постели, плачущий, испуганный.
Чувствуя, что его вот-вот хватит паралич, Брам вошел в гостиную. Никого. Может быть, он у себя? Брам опустил Хендрикуса на пол, окликнул сына и вбежал в его комнату. Ярость охватила его. Кровать была пуста. Он открыл шкаф, заглянул внутрь, пошевелил аккуратно развешанную в ожидании Бенни одежду и несколько раз позвал его.
Надо звонить в полицию. И Рахель. Пока что она в самолете, но что он скажет ей через несколько часов? «Бенни ушел, исчез, я не знаю, что случилось, я оставил его на несколько минут одного, и он исчез», — как мог он сказать такое матери своего малыша?
А полиции? Что мог он рассказать полиции?
Он снова обежал весь дом, крича, пока у него не заболело горло и грудь. Он переходил из комнаты в комнату, потом поднялся по лестнице, прочесал верхний этаж и чердак, заглядывая за распахнутые двери и в пыльные шкафы, безостановочно бормоча имя сына, пока не начал запинаться, пока бормотание не превратилось в бессмысленный, бессвязный набор звуков.
Силы его были на исходе, но он не мог остановиться. Он спустился вниз, прошел мимо Хендрикуса, скулившего от боли, и вышел в сухой палисадник, где сгущались сумерки.
Он снова нашел в себе силы несколько раз выкрикнуть имя Бенни деревьям и кустам. Через полчаса или даже раньше стемнеет, а его малыш, может быть, блуждает где-то в лесу, ищет папу. Почему Бенни не отзывается?
Брам вернулся в гостиную и отыскал в кухонном столе «мэглайт»[30] — здоровенный, яркий фонарь, купленный на случай неполадок с электричеством. Он постоял, слушая тяжелое дыхание Хендрикуса, снова вышел в надвигающуюся тьму и пошел к деревьям, освещая фонарем стволы, растущие вокруг кусты и землю, усыпанную ветвями и листьями и на многие километры пронизанную корнями. Совершенно невозможно позвонить Рахель. Он не сможет говорить с ней, пока не обнимет малыша.
Участок, который они приобрели, был огромным, как они радовались, что купили такой большой кусок земли, что владеют американской землей, символом богатства и свободы. Это была ошибка. Он всегда это знал. Когда весь этот кошмар кончится, он скажет Рахель, что решил продать дом, что лучше будет перебраться в приличный городской район. Подальше отсюда. Может быть, завтра он посмеется над беспорядочными мыслями, которые крутятся сейчас в голове, — все встанет на свои места, стоит только найти Бенни.
Ясно одно: Рахель он ничего не расскажет. Ничего не случилось. Он вот-вот найдет Бенни. Поздно уже. Обычно в это время малыш давно лежит в постели. Он представил себе, что Бенни прилег наземь и уснул. Когда Бенни спит, его ничем не разбудишь, даже сердитыми криками отца, который потерял дорогу и забыл, в какой стороне их дом.
Брам поглядел вверх, на звезды, сверкавшие среди ветвей. Где-то под этими звездами спал его малыш. К счастью, ночь была теплой. Прекрасная, ясная ночь.
Санта-Моника, Калифорния
Через два года
Апрель 2010
Банковскую карточку украли. Не зная пин-кода, использовать этот кусочек пластика невозможно, но кто-то решил, что сумеет подобрать нужную комбинацию из четырех цифр раньше, чем автомат заблокирует карту. Банкоматы так устроены: три ошибки — и привет, карточка остается внутри. С тех пор как он занялся планомерным поиском, ему всегда хватало денег. Сто шестьдесят долларов в неделю. Карточка была совершенно необходима. Он понимал, что кто-то пополняет счет, но пока не задумывался об этом. До сих пор ему почти всегда удавалось оплачивать свой ночлег. Если в пансионах и хостелях места не находилось, он спал в парках. Или под виадуками. Или на автобусных станциях. Но и тогда карточка в кармане позволяла ему не чувствовать себя бродягой.
Утром он взял из банкомата восемьдесят долларов, от них осталось пятьдесят три. Несколько часов он пребывал в отчаянии, потом забрал свой рюкзак из хостеля «Венеция», в котором провел три недели, и теперь пытался разработать план на будущее.
Выбора не оставалось: придется разделить судьбу бродяг и попрошаек, несчастных безумцев, которые встречались ему с самого начала путешествия. Собственно, все это время лишь один шаг отделял его от того, чтобы раствориться в их среде. Но он не считал себя бездомным. Он не был бродягой. Он просто путешествовал. Что-то вроде sabbatical.[31] Личное время, которое он посвятил своей миссии.
Лучшие места для ночевки — портики перед магазинами и конторами — были давно разобраны. Иногда в них сидели или лежали по четыре-пять человек, эти цифры ему совершенно не подходили. Его интересовали только цифры два и восемь, и если четверку он еще мог посчитать как две пары, цифра пять, состоявшая из двух, двух и одного, совершенно не подходила. Он не мог пойти на компромисс: компромисс равнялся самообману, а самообман приведет в конце концов к тому, что путешествие продлится гораздо дольше.
За время путешествия он установил, что бродяги передвигаются стаями, состоящими из лидера и прихлебателей. Но ни в одной для него не было места. Он носил приличную одежду, брился и стриг волосы. Кроме того, он и сам мог претендовать на роль лидера, но ни разу не сформировал группы. Лидер создает группу, объединяя вокруг себя нескольких бродяг. Он мог бы создать группу только из двух или восьми человек. Группа из четырех или шести в принципе подошла бы, но умножение лишало идею чистоты. Два и восемь были идеалом; хотя число восемь состояло из четырех пар, оно существовало и как целое.
Только с цветом своей кожи Брам ничего не мог поделать, лицо его приобрело бронзовый оттенок, выдававший близость к племени бродяг, чьи обожженные солнцем лица приобретают с годами специфический оттенок, непохожий на тот, что получается при использовании масла для загара. Чтобы меньше походить на бездомного, он носил кожаную ковбойскую шляпу, купленную за два доллара на yard sale[32] (они просили три, но Брам мог заплатить только два, потому что не мог считать вещь стоимостью в два плюс один подходящей, ему годилось только то, что стоило ровно два). И все-таки отраженный от воды, стекол, полированной поверхности автомобилей солнечный свет добирался до его лица.
