Мервин Пик - Мальчик во мгле и другие рассказы (сборник)
– Ох черт, – сказал я себе. – Ох распрочертовский черт. Это ужас.
Я уставился в окно, а там передо мною раскрылся Сёркус. Вызывающе горели огни. Когда автобус округло повернул с Риджент-стрит на Шафтсбери-авеню, я выскочил. Вокруг меня – джунгли, я здесь одинок. Вокруг бродят дикие звери. Носятся и мельтешат волчьи стаи. Куда идти? Как было бы чудесно знать здесь какую-нибудь квартиру, тускло освещенную; дверь, что откроется от тайного стука – три коротких, один длинный, – за которой ждет рыжеватая блондинка, а еще лучше, быть может, – какая-нибудь мудрая старушка с чашкой чаю, старушка благородная и почтенная, и каблуки у нее не сношены по наружным краям.
Но я не знал, куда мне идти – ни за блеском, ни за сочувствием. Идти некуда – только в «Угловой дом».
Туда я и направился. Там было не так людно, как обычно. В очереди мне пришлось простоять всего несколько минут, после чего меня впустили в огромный дворец еды, на второй этаж. О, сколько здесь мрамора и золота! Туда и сюда снуют официанты, в отдалении – оркестр: как же все это отличается от того, что было всего час назад, когда я пялился на отцовы усы.
Некоторое время я не мог найти место и, лишь когда прошел по третьему коридору между столами, увидел, как из-за столика на двоих встает какой-то старик. Дама, сидевшая напротив него, осталась. Уйди и она, мне бы не о чем было рассказывать. Ни о чем не подозревая, я сел на стул старика и, потянувшись за меню, поднял голову и понял, что гляжу в полночные омуты ее глаз.
Рука моя замерла над меню. Я не мог пошевельнуться – голова передо мной была великолепна. Большая, бледная и неописуемо гордая – теперь бы я назвал такой взгляд жадным, но тогда мне показалось, будто лицо ее выражает уверенность богачки, величественную красоту.
Я тут же понял, что не рыжеватую блондинку из мелкой моей фантазии желал я ради блеска, и не утешенья старушки с чайным подносом – а вот это достославное существо, сидевшее предо мной, в коем сочетались тайна и экзотика первой с выдержанной мудростью второй.
Была ли то любовь с первого взгляда? Отчего ж еще сердце мое колотилось, будто в кузне? Почему рука моя дрожала над меню? Зачем у меня пересохло во рту?
Словам не осталось никакой возможности. Мне было ясно: она знала, что происходит у меня в груди и рассудке. Взгляд любви, истекавший из глаз ее, едва ли не лишил меня душевного равновесия. Взявши мою руку в свою, она вернула ее на мою сторону столика, где ладонь моя и легла, как нечто умершее на тарелке. Затем она передала меню. Для меня оно не значило ничего. Все закуски и сласти перемешались танцем букв.
Не помню, что сказал официанту, когда он подошел, да и того, что принес он, не помню. Я знал, что съесть этого не в силах. Мы просидели час. Говорили глазами, пульсом и напряжением нашего возбужденного дыханья и, под конец всего, нашей первой встречи – кончиками наших пальцев, которые, касаясь друг друга в тени чайника, казалось, говорили на языке богаче, тоньше и живее слов.
Наконец нас попросили уйти – и, поднимаясь, я заговорил впервые.
– Завтра? – прошептал я. – Завтра? – Она медленно склонила свою величественную голову. – Там же? Тогда же? – Она опять кивнула.
Я подождал, пока встанет она, но нежным, однако властным жестом она услала меня.
Казалось, это странно, но я знал, что должен уйти. У дверей я повернулся и увидел: она по-прежнему сидела – очень неподвижно, очень прямо. Затем я спустился на улицу и дошел до Шафтсбери-авеню, голова моя – в вихре звезд, ноги ослабли и дрожат, а сердце в огне.
Я не решил возвращаться домой, но, тем не менее, обнаружил, что еду обратно – назад, к ковру шоколадного цвета, к отцу в его уродливом кресле, к матери с ее стоптанными каблуками.
Когда же наконец я повернул в замке ключ, близилась полночь. Мать плакала. Отец злился. Со всех сторон звучали слова, угрозы и мольбы. Наконец я отправился в постель.
Следующий день казался нескончаемым, но в конце концов моя возбужденная суета несколько облегчилась действиями. Вскоре после чая я сел в автобус, шедший на запад. Уже стемнело, но, когда я прибыл на Сёркус, было еще очень рано.
Я беспокойно бродил там и сям, у витрин лавок поправлял галстук и уже в сотый раз подравнивал себе ногти.
Наконец, вынырнув из грезы, когда уже в пятый раз присел на Лестер-сквер, я глянул на часы и обнаружил, что на целые три минуты опаздываю на наше свиданье.
Всю дорогу я бежал, тревожно отдуваясь, но, когда прибыл к столику на втором этаже – понял, что страх мой был беспочвенен. Она уже сидела, царственнее прежнего, монумент женственности. Ее крупное бледное лицо расслабилось выраженьем такого глубокого удовольствия при виде меня, что я чуть не закричал от радости.
Не стану говорить о нежности того вечера. Все было волшебно. Достаточно сказать, что мы постановили: судьбы наши соединены нерасторжимо.
Когда настало время уходить, я удивился, обнаружив, что от меня вновь ожидается порядок действий минувшего вечера. Причины этого я разобрать нипочем не мог. Вновь я оставил ее сидеть в одиночестве за столиком у мраморной колонны. Вновь скрылся я один в ночи, а уста мои еще были отравлены теми словами:
– Завтра… завтра… тогда же… там же…
Бесспорность моей любви к ней, а ее – ко мне вполне опьяняла. Той ночью спал я мало, а неугомонность моя назавтра была мучительна и для меня, и для моих родителей.
Перед тем как вечером уйти на нашу третью встречу, я пробрался в материну спальню и, открыв ее шкатулку с драгоценностями, из немногих ее безделушек выбрал кольцо. Бог свидетель, недостойно оно было пальца моей возлюбленной, но хотя бы станет символом нашей любви.
И вновь она ждала меня, хотя по такому случаю я прибыл на целую четверть часа раньше условленного времени. Покуда мы были вместе, казалось, нас скрывает полог любви – мы с ней будто бы только вдвоем. Мы не слышали ничего, кроме своих голосов, не видели ничего, кроме глаз друг друга.
Она кольцо надела на палец, как только я вручил его. Рука ее, державшая мою, сомкнулась туже. Я удивился ее силе. Все тело мое задрожало. Я шевельнул ступней под столом, чтобы коснуться ее ноги. Но нигде ее не отыскал.
Когда вновь настал страшный миг, я оставил ее сидеть прямо, а сильная и нежная улыбка ее прощанья напечатлелась у меня в уме, словно некий фантастический рассвет.
Так мы с нею встречались восемь дней и так расставались, и с каждой встречей крепче прежнего понимали: какие бы трудности у нас ни возникли, какие бы силы ни выступили против нас, именно теперь должны мы жениться, покуда нас не оставило волшебство.
На восьмой вечер все было решено. Она знала, что с мой стороны бракосочетанье должно оставаться в тайне. Родители мои нипочем не одобрят такого скоропалительного договора. Это она прекрасно понимала. С ее же стороны пожелала она присутствия на церемонии некоторых своих друзей.
– У меня есть несколько сотрудников, – сказала она. Я не понял, о чем она, но ее наставленья о том, где мы встретимся назавтра, вытеснили это ее замечанье у меня из ума.
На Кембридж-Сёркус есть бюро записи актов гражданского состояния, сказала мне она, на втором этаже некоего зданья. Я должен там быть в четыре часа пополудни. Она все устроит.
– Ах, любовь моя, – пробормотала она, медленно качая крупной своей головой из стороны в сторону, – но как же мне дождаться завтрашнего дня? – И с улыбкою, что околдовывала невыразимо, она услала меня прочь, потому что громадный мраморный зал почти совсем уже опустел.
В восьмой раз я там ее оставил. Я знал, у женщин должны быть свои тайны, их нельзя ими попрекать, а потому снова проглотил вопрос свой, который так желал ей задать. Почему, о почему же вечно я должен оставлять ее там – и отчего, когда я прихожу на встречу с нею, она меня всегда уже встречает?
Назавтра после тщательных поисков я обнаружил золотое кольцо – в шкатулке, лежавшей в отцовом туалетном столике. Вскорости после трех часов, расчесавши себе волосы так, что сияли они, как котиковый мех, я отправился в путь с бутоньеркою и чемоданом своих пожитков. Стоял прекрасный день – без ветра и с ясным небом.
Автобус летел, словно сказочный зверь, унося меня в волшебную землю.
Но увы – едва подъехали мы к Мейферу, нас подолгу стали задерживать, и не раз. Мне стало беспокойно. Когда же автобус достиг Шафтсбери-авеню, мне оставалось лишь три минуты, чтобы добраться до бюро.
Казалось странным, что, пусть свет солнца и сиял в сочувствии к моей женитьбе, уличное движение предпочитало мне препятствовать. Я ехал на верху автобуса, а здание мне очень наглядно описали, поэтому едва мы свернули на Кембридж-Сёркус, я тут же сумел его узнать. Мы поравнялись с местом моего назначения, но тут движение встало опять, и мне представилась идеальная возможность немедленно высадиться подле самого здания.
Чемодан стоял у моих ног, и я, нагнувшись за ним, заглянул в окна второго этажа – ибо то была одна из тех комнат, где мне вскоре предстояло стать мужем.
