Валерия Вербинина - Поезд на Солнечный берег
– Что это у нее с боком? – спросила Матильда. – Кожа ободрана, кажется?
– А, это все Мистраль, – досадливо отмахнулась Ровена. – Он ее ушиб.
Матильда искоса посмотрела на нее.
– Я думала, вы уже не встречаетесь, – осторожно заметила она.
Ровена сообразила, что допустила оплошность, но даже виду не подала.
– Представь себе, я тоже так думала, – отозвалась она, с восхитительным безразличием пожимая плечами. – Но этот придурок меня повсюду преследует. Прямо не знаю, как мне избавиться от его ухаживаний. – Она свистнула сумке и опустила мышь на пол. – А как у тебя дела с Филиппом?
– Все замечательно, – ответила Матильда, улыбаясь.
– В самом деле? – с сомнением спросила Ровена. – Мне почему–то всегда казалось, что на него нельзя положиться.
– Ты просто его плохо знаешь, – улыбнувшись еще шире, возразила Матильда. Она позвонила автоприслуге и велела принести коктейли.
На полу питонья сумка кружила возле белой мыши. Вкатился робот–бармен, неся два сверкающих подноса, уставленных бокалами с содержимым на любой вкус и любую безвкусицу. Девушки сидели в креслах, пили и болтали. Они говорили о моде, о межпланетных путешествиях, о кино, о новом способе подтяжки кожи, которую изобрел профессор Пробиркин.
– Представляешь, – с увлечением говорила Ровена, – это что–то совершенно фантастическое! Просто и гениально, а какой результат! Ни единой морщинки!
– И как же он этого добивается? – довольно вяло осведомилась Матильда. Больше всего ее в этот момент занимало, отчего Филипп уже второй день не звонит ей.
На полу питонья сумка сделала хищный прыжок, намереваясь поймать мышь, но та отскочила в сторону. Ее усы встали дыбом.
– Предупреждаю, – пропищала она, не сводя глаз с питона, – так просто я не дамся.
– Чего? – удивленно спросила сумка.
– Того, – передразнила ее мышь. – И вообще, я невкусная.
– Это мы еще проверим, – отозвалась сумка. На что расхрабрившаяся мышь высунула язык, вытаращила глаза и скорчила совершенно зверскую рожу.
– Ой, – пролепетала струхнувшая сумка. – Ты что это творишь, а?
– Сначала, – рассказывала Ровена, – с пациента сдирается вся кожа. Потом она разглаживается утюгом, и Пробиркин говорит – тут самое главное, чтобы утюг был не слишком горячий, не то останутся ожоги. Каждую складку надо как следует отутюжить, а после этого кожу ставят на место, зашивают по месту разреза, а рубец полируют лазером. Вот и все!
– С ума сойти, до чего дошла наука! – вздохнула Матильда и допила свой коктейль.
– Ну да, – подтвердила Ровена. – Сейчас мне уже 18, приличный возраст, так что через год–два придется делать подтяжку по методу Пробиркина. А ты когда собираешься?
– Не знаю. – Матильда покраснела. – Филиппу и так нравится, что я ничего с собой не делаю.
– Что он может в этом понимать! – фыркнула Ровена. – Еще по коктейлю?
А за креслами, в которых сидели девушки, мышь, вооружившись помадой Матильды, как шпагой, наступала на питонью сумку, которая нервно пятилась.
– Я тебе физиономию разукрашу! – грозилась мышь.
– Только не это, – лепетала питонья сумка, – умоляю! У меня и так бок болит ужасно… – И она, осев на пол, затряслась в тихом плаче. – Никто меня не любит! – сквозь слезы пожаловалась она. – Все только и думают, как бы меня обидеть! Хозяйка набивает всякой дрянью, да еще швыряет так, словно я простая вещь… этот вот недавно меня поколотил… а теперь и ты не хочешь, чтобы я тебя съела. – Она утерла слезы и с надеждой покосилась на мышь.
– А тебе бы самой хотелось, чтобы тебя съели? – отозвалась та, воинственно топорща усы.
– Нет, – вздохнула сумка. – Да и, если честно, не так уж я и голодна.
– Ну конечно, с такими–то объемами, – безжалостно заметила мышь. – Ты не думала о том, чтобы сесть на диету?
– А зачем? – пожала ручкой сумка. – После всех этих диет только сильнее есть хочется. И вообще, у нас на Мертиплюке не принято ни в чем себе отказывать.
– А Мертиплюк – это далеко? – спросила мышь.
Ровена допила очередной бокал. Глаза ее затуманились. Бармен у Вуглускров был сконструирован на совесть, и все, что он подавал, всегда было наивысшего качества.
– Хорошо, что у вас с Филиппом все хорошо, – сказала она. – Кстати, он заедет к тебе сегодня?
– Не знаю, – неуверенно ответила Матильда. – Надо бы ему позвонить.
Она велела видеофону вызвать на связь квартиру Филиппа. Экран некоторое время молчал, затем на нем показались очертания комнаты, и чья–то зеленая физиономия, кашлянув, втиснулась в него сверху. Ровена вздрогнула от неожиданности.
– Вампир на проводе, – доложил Лаэрт.
– Лаэртик, это Матильда, – сказала красавица нежным голосом. – Куда запропастился этот негодник?
Лаэрт прочистил горло, принял правильное положение и завел глаза под потолок.
– Никуда, – подумав, сказал он.
– Где же он? – спросила огорченная Матильда.
– Где–то, очевидно, – предположил Лаэрт. – Эй, ты там, поосторожнее! – завопил он на кого–то невидимого. – У нас сегодня все системы сломались. Приходили какие–то двое, а потом он ушел.
– И далеко? – упавшим голосом спросила Матильда.
Лаэрт хотел ответить, но неожиданно экран погас, и надпись на нем объявила об обрыве связи.
– Где же он? – спросила Матильда.
Сон пятнадцатый
Филипп был далеко. Он стоял у подножия маяка, задрав голову. Маяк был громаден, величествен, необозрим. Он вознесся над Городом, и звезда на его верхушке сверкала, не переставая, днем и ночью. Никто не знал толком, кто построил маяк и для чего. Кажется, в прежние времена по нему отыскивали путь заблудившиеся воздушные корабли, когда случался туман или сгущалась тьма, но потом министерство погоды объявило осадки вне закона, было запущено новое солнце, и о маяке забыли. Генерал Дромадур изредка вспоминал о нем, потому что мечтал поставить на маяке вместо путеводной звезды свою статую, благословляющую город, но у генерала было много других дел. Долгие годы он воевал с цветами–мутантами: орхидеями, колокольчиками, васильками и ландышами, обладавшими способностью в определенных условиях преображаться в людей. Борьба отнимала много времени, а средств – и того больше, потому что цветы были коварны и наносили удары там, где он не ожидал. Благодаря этому звезда на маяке светила до сих пор.
Искусственное солнце заходило над головой Филиппа, и лучи его становились все жиже и бледнее. Небо чернело, цепи огней протянулись вдоль магистралей. Филипп поднялся в воздухе и медленно полетел над ступенями, ведущими ко входу на башню маяка. «В следующий раз я непременно спрошу у нее адрес», – решил он и загадал желание: если Ада не опоздает, она любит его, если опоздает… Но Филиппу не хотелось, чтобы она опоздала.
Он спросил у своих часов, сколько времени. Часы доложили, что двенадцать и три минуты, и бегло перечислили давление, температуру и прочие измерения, которые нисколько не интересовали Филиппа.
– Скажете мне, когда будет ровно двенадцать.
Филипп опустился на верхнюю ступеньку и оглядел площадь перед маяком. Каменная пустыня безмолвствовала. В сумерках беспорядочно громоздились улицы, куда не отваживались заходить даже самые смелые мышкетеры. Взгляд Фаэтона выхватил едва различимую тень на фоне стены; она словно колебалась, то делая шаг на площадь, то отступая обратно. Молодой человек кинулся вниз так быстро, что ветер засвистел у него в ушах. Тени уже не было; Филипп повернул обратно, разочарованный, и увидел тонкую фигурку, сидящую на краю разбитой чаши старинного фонтана.
– Двенадцать, – объявили часы, кашлянули и умолкли.
Филипп подошел к Аде.
– Полночь, – сказал он. – И я здесь.
Ада подняла на него глаза. Филиппу стало страшно: он боялся, что этот глубокий, как море, взгляд выпьет его душу, осушит ее до дна.
– И я здесь, – сказала она.
Филипп улыбнулся:
– Я рад, что вы здесь.
– Я рада, что вы здесь, – тихо прозвучало в ответ.
– Правда?
Филипп взял ее за руку; рука была маленькая и прохладная.
– Вы не боитесь высоты? – спросил он и мягко обнял ее.
– Нет.
Они взлетели; воздушная волна несла их, башня маяка утекала куда–то вниз, в пропасть тьмы.
Ада рассмеялась. Филиппу приятно было слышать ее смех.
– Это сон? – спросила она.
– Это явь.
– Это мечта.
– Это мы.
– Как странно, что вы умеете летать. Я имею в виду, люди обычно не…
– Да, – сказал Филипп. – Но я могу… иногда.
– Почему иногда? – живо спросила девушка. Он видел ее лицо, обращенное к нему, и глаза ее блестели ярко, чудно…
– Это от многого зависит, – уклончиво отозвался он. – Честно говоря, я и сам не знаю.
Запах ее волос кружил ему голову. Филипп смотрел на Аду – и не мог насмотреться. На ней было сиреневое платье; на лбу сверкал алмазный обруч, но молодой человек видел только ее душу, смотрящую на него из этих глаз, исполненную любви. Ада словно источала внутренний свет. Никогда еще ему не было так ослепительно, так безмятежно хорошо. Город стремительно удалялся от них, превращаясь в светящийся бесформенный клубок. Они достигли самой верхней площадки и опустились на нее. Ада подбежала к парапету, и Филипп последовал за ней, не отпуская ее руки.
