Светлана Ягупова - Твой образ (сборник)
Неподалеку от пустыря он остановился и забежал в хозяйственный магазин. Не обращая внимания на стоявших на коленях продавщиц, схватил с полки железный лом и, вновь оседлав мотоцикл, помчался, мысленно прокручивая свои будущие действия.
Еще издали заметил перед домом беснующихся мутантов и звонарей. Двинул мотоцикл прямо по заросшему травой, в рытвинах и кочках пространству. Соскочив с седла, подбежал к стоявшему на коленях Тингу, схватил его за руки, воздетые к небу, и силком потащил к сараю — все-таки парень более мускулист, чем он, но тот упирался, восклицая восхваления Гастрик. Тогда Сильвобрук снял с головы шлем, надел его на Тинга, и тот, вмиг сообразив, что от него требуется, схватил лом и побежал к сараю. Не без труда Тинг сорвал дверь с петель и, вбежав в помещение, остолбенел: рядом со сверкающей никелем сферой стояла вовсе не Гастрик, присвоившая себе прекрасное лицо сестры, а еще недавно любимая им Астрик, которую он час назад оскорбил присутствием своей новой подружки Лолы. Но что за внешность была у нее! Если последнее время губы и глаза девушки уже приняли почти человеческий вид, то сейчас лицо ее стало как у прежней Гастрик и даже ужасней оттого, что это было лицо девушки, а не девочки. И вдруг он догадался — перед ним и есть Гастрик, к которой вернулся прежний облик. Тинг подбежал к ней, схватил за плечи и оттащил от аэронооса. В сарай вошел Сильвобрук, поднял с полу лом и, размахнувшись, ударил им по щитку с рубильниками. В сарай вбежали мутанты и звонари.
— Я изобрел чудовище, к которому не должны прикасаться ничьи руки — ни злых, ни добрых людей, — сказал Сильвобрук тяжело дыша и вытирая ладонью лоб. — Сегодня я понял, что нельзя доверять никому, если даже ангельская душа этой девушки сотворила такое…
Тинг схватился за голову:
— Да вы же ничего не поняли! Это не Астрик, а Гастрик, к которой вернулось ее настоящее лицо! Это она издевалась над горожанами и теперь наказана: вновь стала похожа на жабу, и мне совсем не жаль ее.
— Что вы наделали, Сильвобрук! — с отчаянием сказал Черепок.
Гастрик, забившаяся в угол и до смерти напуганная тем, что ее застали на месте преступления, неожиданно встрепенулась и хрипло закричала:
— Зеркало! Дайте мне зеркало!
Колибри достала из кармана куртки крохотное зеркальце и поднесла его к девушке. Выпученные глаза Гастрик с минуту не мигая смотрели на свое безобразное отражение, затем она медленно осела на пол, облик ее стал стремительно меняться, и вскоре все увидели вместо нее Астрик, такую, какой она была раньше и даже лучше. Она открыла глаза, осмотрелась, прислушалась к чему-то внутри себя, и вдруг ее прекрасное, одухотворенное лицо на миг затуманилось болью.
— Гастрик! — прошептала она, глаза ее наполнились слезами. — Бедная сестричка… Она умерла…
— Как? — не понял Тинг.
— Она больше никогда не появится вместо меня, — всхлипнула Астрик.
— Вот и хорошо, — сказал Сильвобрук и несколькими ударами ломом со всего плеча окончательно разрушил аэроноос.
Тинг подошел к Астрик, помог ей встать.
— Но ведь это замечательно, что ты теперь всегда будешь такой красивой! — восхищенно сказал он и покраснел, вспомнив о своем предательстве.
— Неужели ты не понимаешь, как тяжело терять близкого человека? — Астрик продолжала всхлипывать, размазывая слезы по щекам, отчего они еще больше разрумянились, и никто не мог оторвать взгляда от ее лица, столь прекрасного даже в страдании. Но вот смысл сказанного Тингом дошел до нее. Она вопросительно заглянула в его глаза и, увидев в них свое отражение, вновь расплакалась.
— Вот видите! Гастрик не такая плохая, как всем вам кажется — она вернула мне лицо!
Солнце медленно падало за вулкан Керогаз, когда по улицам Асинтона прошла странная процессия. Она переваливалась, скакала, ползла, катилась, волочилась, семенила.
— Мутанты, мутанты идут! — кричали мальчишки, мчась впереди колонны, над которой плескались плакаты: «Мы — дети «ПЛАТы»!», «Мы — плата за «ПЛАТу»!»
Десятки странных существ, будто сбежавшись из фильмов ужасов, а на самом деле тайком увезенных миллионером Казинаки из приюта доктора Валька, двигались к центральной площади Асинтона. По пути к ним присоединялись прохожие, за ними ехал эскорт автомобилей, и когда наконец они пришли на площадь, то очень быстро ее заполнила толпа любопытствующих. В центре площади соорудили пластиковый помост, на который взобрался мохнатый человечек со множеством конечностей. Он вынул из-за пазухи конверт и вручил его девушке, привлекшей внимание многих своей необычно одухотворенной красотой…
— Астрик! — узнал дочку Артур Баат, который в тот день впервые за много лет навестил друзей в обсерватории и еще раз убедился в том, что никто не открывает новых звезд по той причине, что земные склоки заслонили небо. — Где ты пропадаешь? Вторые сутки не приходишь домой, шатаешься с какими-то оборванцами и уродами! — Он подскочил к помосту и хотел было стащить оттуда дочку, но мутанты и звонари плотно обступили его и вежливо оттеснили в сторону.
— Что такое Асинтон? — звонко выкрикнула Астрик, и Артур Баат вздрогнул от навязшего в ушах вопроса. — Слушайте! Слушайте! — продолжала девушка, прижимая к груди шкатулку Ватрины с летящим огненным конем на сандаловой крышке. — Мы погрязли в распрях из-за такой мелочи, как название города, а между тем вот-вот разверзнется земля под ногами. Мы спорим, кто реальнее — ас Интон или Ася, и не видим, как жухнут листья на деревьях, из водопровода течет горькая вода, а женщины рожают вместо детей зверушек. Сейчас вы узнаете истинных основателей города и навсегда прекратите глупый спор. В этой шкатулке много лет хранился старинный фотослайд. Он-то и откроет всем правду!
Шар и Черепок установили на помосте лазопроектор, зарядили его фотослайдом, а длинный ствол объектива нацелили на экран плоского белого облака, повисшего над площадью. И собравшиеся увидели в небе огромную фотографию: на скамейке, перед подъездом многоэтажки, крепко обнявшись, сидела супружеская пара: мужчина с лихими усами и женщина в красном платье, с прической из мелких кудряшек шестимесячной завивки. Слишком знакомыми показались каждому эти лица и, будто подтверждая мелькнувшую у всех догадку, над площадью прогремел с фонограммы влюбленный голос усача:
Ах ты, шасси мое, шасси,
Как люблю тебя я, Ася!
Обожаю Асин тон!
Обнимаю —
1987 г.
В горелом лесу
Был поздний вечер, мои уже улеглись. Я сидел на кухне, в круге настольной лампы, и просматривал методичку новой экскурсии по городу. Вой ветра, бьющегося о высотные дома, отвлекал, мысли то и дело возвращались к событию в «Горном», где я провел отпуск. Не было у меня весомых доказательств реальности случившегося, и я находился в положении богача без гроша в кармане. К сожалению, мы привыкли верить лишь тому, что можно пощупать или положить на язык. Мой сосед, слетавший по турпутевке в Индию, в более выигрышном положении, чем я: одни наклейки на чемодане впечатляют сильнее, чем пространные рассуждения о чем-то невещественном, подобном солнечному пятну на стене.
Я отложил методичку, вырвал из тетради двойной лист в клетку и начал составлять длинный список, не имеющий никакого отношения к завтрашней экскурсии. Одно за другим писал я имена тех, кто еще недавно ходил со мной по земле. Первыми в списке оказались:
Саша Осокина, однокурсница, 20 лет. Разбилась на мотоцикле.
Андрей Демьянов, друг, 37 лет. Перитонит.
Тетя Даша, сестра отца, 55 лет. Инсульт.
И так далее. Всего двадцать три человека.
Перечитал написанное, и на ум пришла программка с действующими лицами и исполнителями. В моем списке обе функции совмещались: каждый некогда был исполнителем собственной драмы.
В детстве нечто подобное я царапал на клочке бумаги для соседки бабы Фроси, и это казалось посланием кому-то неведомому, всемогущему. Баба Фрося прятала список в карман кацавейки, как называла она стеганую безрукавку, с которой не расставалась ни зимой, ни летом, и в поминальную субботу перед Троицей шла в церковь. Она не была верующей, просто издавна полагалось поминать за упокой.
Мне идти некуда, я и на Абдал езжу редко, потому что не ощущаю под памятниками тех, кого знал живыми, смеющимися. Обман там и пустота. Правда, теперь есть место за Горелым лесом, но до него отсюда около ста километров, ехать туда троллейбусом по горной трассе до Ялты, потом пересадка на автобус в сторону Мисхора, а через пятнадцать километров, свернув с шоссе влево, надо пройти пешком еще километра три. Но вряд ли я выберусь туда до следующего лета. И будет ли со мною Настя?..
Осторожно, чтобы не разбудить спящих, достал из книжного шкафа в коридоре мамин альбом с металлическим тиснением силуэта вокзальной башни на черном кожаном переплете и вернулся на кухню. Вместо фотографий — переложенный папиросной бумагой гербарий из роз, гвоздик, георгин, нарциссов, лилий. Под каждым цветком дата и имя того, с чьих похорон принесен цветок. Переворачиваю картонные листы. Мамин список гораздо длиннее моего, в моем не хватает нескольких маминых друзей и знакомых, которых я помню еще с детских лет. Дописываю. Хорошо, что Ирина спит, иначе не было бы отбоя от усмешливых расспросов — для нее этот альбом не что иное, как следствие старческого вывиха. Признаться, и я до сих пор считал мамин альбом сентиментальным заскоком, но сейчас несколько иначе пробегаю глазами аккуратно выведенные черной тушью имена и даты этого миниатюрного домашнего мемориала. Мама помнит. Но теперь помню и я.
