Виталий Амутных - ...ское царство
— Ты извини, что я немножко опередила события. И сама распорядилась… Наточка, но это чисто в твоих интересах. Я еще… раньше хотела тебе сказать, но с этим твоим внезапным горем… Тебе сейчас конечно не до того… А с другой стороны… Короче, с тобой хочет типа познакомиться один человек.
— Какой человек? — поднимает на подругу мокрые глаза Наташа.
— Хороший человек. Между прочим, иностранец. И не какой-то там араб, что променяет тебя на верблюда, — и пиши письма. Австралиец.
— Австриец?
— Нет, к сожалению, не австриец. Но Австралия — это тоже ничего. И вот просит, чтобы я его с тобой типа познакомила.
— Но у тебя вроде не было таких… — не перестает удивляться Наташа. — Откуда ты его взяла?
Нинель видит, что глаза подруженьки помалу просыхают, и теперь позволяет себе некую таинственную игривость:
— А вот и не скажу. Да какая тебе разница. Ты случай лови, дуреха. Это тебе даже не Данька Попис.
— Нет, откуда ты его знаешь?
— Ну, откуда-откуда… Подошел, представился, разговорились. У Берты в салоне дело было. Ты ее не знаешь. А он ее типа давний знакомый. Ну я губы раскатала. А он мне и говорит: у вас есть подруга, Наташа, я с вами не раз видел и уже давно хочу с ней познакомиться, но она, мол, дама замужняя, и все равно из этого, наверное, ничего не выйдет. Я ему и говорю, что замужняя-то замужняя, да чего в жизни не случается. Только не подумай, что он мне, там, типа деньги за посредничество давал или что-нибудь такое… Ничего подобного.
— Но-о… Нелка… Как же это я…
— Да чего ты раньше времени переживаешь, мало ли что вы там решите. Может, ничего и не решите. От тебя ведь ничего не требуют. Поговоришь просто с действительно приличным человеком, — все. И что я вот это распинаюсь. Лучше пусть он сам тебе все скажет…
— Сам? Как это? Где?! — вдруг спохватывается Наташа и начинает энергично вертеть головой по сторонам.
— Ну, что ты крутишься, типа как девочка! Веди себя достойно.
Тут Наташа Амирова и замечает среди клубов дыма, среди скачущих-танцующих фигур, среди кружения рук со стаканами и рук с сигаретами приятное улыбающееся лицо (в высшей степени респектабельное лицо, что и само присутствие такового в этом демократическом шалмане странно), просто красивое лицо средних лет господина, эдакого сорокапятилетнего положительного голливудского героя с благородной сединой на висках. Они встречаются взглядами. Мужчина с внешностью киношного идола сквозь живой занавес хмельного бара подает какие-то знаки. Наташа изображает смущение, может быть слишком игриво: то опускает глаза, то вспыхивает улыбкой и потряхивает головой. Этот диалог в жестах длится минуты две. Наконец мужчина поднимается и, лавируя меж развеселым людом, направляется к столику Наташи и Нинель. Женщины кокетливо шушукаются, то и знай пуляя в него, приближающегося, огненными взглядами. Но вот он и рядом.
— Очень прошу прощения такие величайшие леди, — заговаривает господин с чудовищным акцентом неопределенного происхождения, — не имею ли я право приседать возле?
Женщины хохочут, еще и еще фривольней, уж почти нескромно.
— О, конечно, Дэвид! — делает приглашающий жест разбитная Нинель.
— Не против ли сказать Наташа? — Дэвид продолжает стоять, ожидая ответа Наташи.
Наташе необходимо несколько секунд, чтобы раскумекать смысл сказанного.
— Конечно, конечно, — наконец выходит она из краткого оцепенения. — Если вам не будет с нами скучно, — пожалуйста.
— Я очень благодарить такие леди, — он усаживается все же поближе к Нинели, но так, что его лицо, лицо искусителя из мыльной оперы, оказывается как раз напротив Наташиного. — Я, миль пардон, Наташа, может, Нинель вам уже говорит… Я говорю: миль пардон. Я очень просить видеть вас, говорить вас. Вы понимай?
— Знаешь ли, Дэвид, — продолжает исполнять роль сводни Нинель, — Наташа очень стесняется. Как это… Фил шай… Щи фил шай. Или филин?.. Черт его знает… Андэстэнд?
Дэвид морщит лоб, и, как видно, не напрасно:
— М-м! — озаряется он для Наташи самой живописной, самой рекламной американской улыбкой. — Don’t stand on ceremony! Can we speak English?
Пока Наташа красиво хлопает глазами, вновь инициативу берет на себя подруга:
— Нет, Дэвид, не надо английского. Наташа понимает по-русски.
— Да, лучше по-русски, — эхом отзывается Наташа. — Английским я в совершенстве не владею.
— Excellent! — и этому радуется красавец Дэвид. — Очень хорошо! Будем говорить русски.
На какую-то минуту он будто задумывается, глядя в пластик стола, точно собираясь с духом перед эпохиальными переговорами. Но вот нежный свет его почти волшебных голубых глаз вновь перед охваченной трепетом Наташей.
— Я видеть вас два год назад. Вы были белое платье…
— Белое платье? — еще больше начинает волноваться Наташа. — Я никогда не носила белое.
— Какая разница! — почти зло одергивает ее подруга. — Белое, типа светлое. Ты слушай: это же два года назад было.
— Это справедливость, — тает в неге райских воспоминаний киногерой, — это два года… Я не могу сказать, потому что проблемы. Вас — проблемы. Меня — проблемы.
Мигают цветные лампочки, дико хохочет у стойки бара ватага молодежи, везде и всюду ритмично подергивают телами в такт компьютерным барабанам особи обоего пола, — буйство жизни развеселого кружала в зените. Пьяный мальчик, весь затянутый в черную кожу, подскакивает к Нинель:
— Попрыгаем, подруга!
Нинель остается безучастной к этому предложению, и мальчик теряет к ней интерес. А иностранный Дэвид продолжает свой сказ:
— Скажу как я. Я живу Сидней. Моя фирма — Сидней, Мельбурн, Аделаида, Лер, Уэллингтон. Сейчас хочу branches Европа и здесь у вас. Прибыль моя фирма — двадцать миллион. Это год. Понимаете? Год — двадцать миллион. Потом год — двадцать миллион.
Пользуясь тем, что лицо иностранного гостя обращено к Наташе, Нинель делает ей всякие знаки: таращит глаза, кривит губы. Вероятно, эти действия призваны ставить акценты в наиболее важных местах речи Дэвида.
— Моя жена — нет. Ходила купаться пляж. Она кусать белая акула. Пять лет кусать. Жена нет, — на миг красавец кручинно склоняет голову, но вот уже опять сияет белозубой улыбкой. — Как вы говорить: жизнь идет. Я видеть вас. Мне счастье. Я не люблю доллар. Я иметь все полезное. Зачем доллар?
Нинель вновь корчит значительные гримасы.
— Но вы, Наташа, иметь муж, да?
Наташа в ответ неопределенно поводит плечом, берет со стола стакан, отпивает из него, опускает глаза, поднимает их на красавца Дэвида, опускает, поднимает, и тогда, жеманно растягивая слова, произносит:
— Дело не в этом… У нас у каждого своя жизнь… Мы свободные современные люди.
Подруга Нинель заметно оживляется, она даже несколько раз подпрыгивает на стуле:
— Ну, я вас оставлю. Вы пока поговорите, а я… Где этот в коже, который хотел со мной типа попрыгать?
И она тут же улепетывает, оставив Наташу и Дэвида пристально глядящих друг другу в глаза.
А в это самое время Гариф Амиров вышагивает по своему дому, там и здесь украшенному рококошными завитушками, повторяя одну и ту же траекторию, точно пойманное животное. Он останавливается подчас у стола, на котором разложены худенькие стопочки долларов, пересчитывает деньги, замирает, вдруг принимается оглядывать и даже ощупывает предметы обстановки… и вновь меряет шагами паркет комнат.
Звонок у входной двери. Гариф явно не готов к встрече гостя. Он с досадой швыряет находящиеся в его руке доллары на стол, но тут же подхватывает их, сгребает в кучу (звонок!) и, досадливо ругаясь, расталкивает по карманам брюк.
Звонок. Гариф ждет еще несколько секунд, как видно, в надежде, что посетитель утомится ожиданием и уйдет. Звонок, звонок, звонок. Он идет открывать дверь.
На пороге Роза, закрывающая своим исполинским телом весь дверной проем. Она раскраснелась и тяжело дышит. Одета же она на этот раз… Понятно, что Роза Цинципердт напрочь лишена каких бы то ни было комплексов относительно своей внешности, однако, шелковый брючный костюм, бледно-лиловый с жемчужными переливами, на такой гиппопотамше, — это уж слишком.
— Но… Привет… — произносит изумленный Гариф с какой-то вопросительной интонацией, невольно отступая перед надвигающейся на него тушей. — Привет, Роза, но с минуты на минуту должна Наташа придти.
