Сергей Герасимов - Карнавал
– Это вам-то?
– Да, мне. Я знаю три языка, но я потратил на них уйму времени, и знаю я их плохо. Я не знаю математики или истории, я не умею рисовать. Не потому, что я не хотел этого, а потому, что, занимаясь чем угодно, кроме медицины, я обязательно наталкивался на барьер. И барьер меня останавливал. Вам знакомо это?
– Нет.
– Вначале все идет хорошо и все удивляются твоим способностям, и ты сам удивляешься, но вдруг твое продвижение замедляется и останавливается. Ты не веришь, что это произойдет, но знаешь, что это произойдет обязательно. Вера странная вещь – можно, например, верить в Бога, зная прекрасно, что его нет. Если бы только в Бога. Во что вы верите?
– В любовь. Но я тоже знаю, что ее нет, я уже прожила лучшую треть жизни. Вы говорили о барьере.
– Да. Ты останавливаешься и видишь, что сумел уйти дальше большинства людей, но не смог добиться ничего настоящего. Настоящего – именно так. А какой-то недоучка творит настоящее, играя. Чтобы создать настоящее, не обязательны воля и упорство, нужны врожденные способности. Мои способности позволили мне создать единственную настоящую вещь – вот этот самый эксперимент. Но он антигуманен, он чудовищен и мерзок, как гигантская сколопендра. Каждую ночь мне снится, что после операции я превращаюсь в ядовитую многоножку. Я так привык, что даже не просыпаюсь в холодном поту. Этот эксперимент нужно разрушить, раздавить ядовитую гадину. Вы думаете, я не понимаю этого. Но только у меня есть шанс – шанс взять самому те способности, которые мне не дала природа. И тогда я смогу сделать еще много настоящего. Вот тогда можно будет думать о пользе для человечества. Я прав?
– Да, – сказала Одноклеточная, – а крысы?
– Что крысы, – не понял доктор Лист.
– Самые добрые и спокойные из них после операции становились убийцами. Вы тоже хотите стать гениальным убийцей?
– Но человек – не крыса.
– Смотря какой, – сказала Одноклеточная, – я видела шестерых бандитов, из тех, что собираются вам заплатить. Они все на одно лицо – у них крысиные физиономии. Будто кто-то подбирал их по одному образцу. Потом я снова встретила одного из них, в одиночку они не так похожи на крыс. Они становятся крысами только когда ходят кучками.
– Это только насмешка природы, – возразил Лист.
– А как же Мафусаил, который убил двоих, причем одному сломал все пальцы уже после смерти – он получал от этого удовольствие, – как же Мафусаил, который откусил мне мочку уха? Вы же читали лабораторный журнал, вы помните, чего ему хотелось. До операции он был смирным.
– Я помню, он хотел сварить из вас суп, а из меня сделать чучело. Еще ему хотелось содрать с вас кожу живьем. Это был всего лишь бред больного. Я думаю, что на него напали, и он защищался. Потом он раскаялся. Вспомните, он не защищался, не пытался бежать, когда в него стреляли.
– А если не так?
– А если не так, – Лист вдруг почувствовал раздражение, – а если не так, то ничего страшного. Прогресс эволюция жестокости – вы слышали об этом? И социальный, и биологический прогресс. Сравните войны прошлого и нынешнего веков. Сравните последние региональные конфликты с войнами прошлого – с каждым годом люди становятся все более изобретательны в жестокости, все более ленивы или порывисты в милосердии.
– Вы знаете такое слово?
– Я знаю, что это всего лишь слово.
– Хорошо, тогда скоро мы уничтожим друг друга?
– Нет, мы просто живем в переломную эпоху. В эпоху перехода от личности к организации. В эпоху пролога к настоящему человечеству. Пока еще человечества нет, есть лишь среднее арифметическое пяти миллиардов особей. Но все меняется на глазах. Люди объединяются плотнее и плотнее, я имею в виду информационное объединение. Сейчас начинается эпоха симбиоза человека и машины. Машина – та соединительная ткань, которая спаивает вместе миллионы человеческой организмиков. Вы не имеете права убить машину, но машина может убить вас. Машина лишь выполняет функцию, функцию важнее индивидуальной жизни – функцию объединения. Громадным скачком в эволюции было появление многоклеточности. Сейчас мы на пороге нового скачка – возникает единое, многоклеточное человечество. И жестокость есть на самом деле целесообразность. Все ненужное должно быть уничтожено. Кто не наш, тот против нас. Нация превыше всего. Мы единственные и качественно новые. Мы – очередной Рейх. Мы – очередной Рим. Уже не модно говорить: «Я». Вы помните Ницше?
– Как раз он был одиночкой.
– Но его идеология была использована партией – первым многоклеточным организмом. То же произошло с Дарвином, Марксом и другими. Бойтесь слов – даже самые добрые из них могут оформиться в голодную вселенскую идею. Но жестокость организации есть только жестокость лейкоцитов, которые убивают инородные клетки.
– А как же организации, которые уничтожают собственных членов?
– Это просто больные организмы.
– Больной организм, уничтожающий миллионы?
– Уничтожающий всего лишь сам себя. Скорее всего, он заражен микробами или вирусами, то есть одноклеточными. Мы живем в протерозое.
– Где?
– Не где, а когда. В тот период, когда на планете стали возникать первые многоклеточные. Наверняка они были так же несовершенны, как и мы сейчас. Тогда еще не было биосферы, была лишь голая горячая земля, совсем без кислорода. Посмотрите, что мы имеем спустя миллиард лет.
– Мы имеем близкую перспективу гибели биосферы, перспективу голой горячей земли, возможно без кислорода.
– Вы преувеличиваете.
– Совсем немного. Но что вы хотите для себя?
– Я хочу стать клеткой мозга, а не кости или, скажем, анального отверстия. Каждый должен выполнять свою функцию – ту, к которой он наиболее способен. Мне нужны способности.
– А если он не хочет выполнять функцию?
– Тогда он погибнет. Я же говорю вам, что это не жестокость, а целесообразность. В эту сторону направлена эволюция, а эволюцию не остановить.
– Что вы хотите от меня? – спросила Одноклеточная.
– Я хочу, чтобы вы помогли мне провести операцию.
– Я не смогу этого сделать.
– Я вас научу.
– Я не буду учиться. Потому что, если вы правы, то для меня в этой жизни не остается места. Я всегда была и буду одноклеточной. За мной уже охотились – и мафия, и государство, и просто маленькое человеческое стадо, которое собиралось отнять у меня золотую цепочку. Похоже, вы правы, одноклеточные уничтожаются. Поэтому я не стану вам помогать.
– Это не изменит положения вещей.
– Пускай не изменит. Зато я буду делать то, что хочу. Я не могу быть клеточкой ткани. И еще одно я вам скажу – не забывайте, что именно многоклеточные изобрели смерть – и также страх смерти. Бойтесь страха смерти, его не знают только такие, как я. Одноклеточные были бессмертны и могли прожить хоть миллион лет. Кроме того, самые прекрасные существа на земле это не динозавры или киты, а одноклеточные радиолярии. Эволюция больше не смогла создать подобной красоты, хотя старалась целый миллиард лет.
15
Протерозой, 24 марта.
Окружающие – своего рода геометры. Они вечно пытаются вписать тебя в их собственные квадраты или треугольники.
Сегодня Одноклеточную снова вызвали к Листу. Пустой, совершенно белый и узкий, как щель, коридорчик сегодня не испугал ее – оказывается, от робости тоже можно излечиться, достаточно лишь принять решение, твердое решение. И еще – иногда жизнь становится интересной, как кинофильм, тогда уже не до робости. Сегодня у нее был для доктора сюрприз, большой сюрприз.
Она вошла в кабинет и, не ожидая приглашения, села в лучшее кресло.
– Ага, вы наконец-то согласились, – проинтерпретировал доктор Лист.
Одноклеточная посмеялась над ним в душе.
– Вот и хорошо, – сказал Лист, – я знал, что умею убеждать людей.
Одноклеточная щелкнула сумочкой.
– Теперь… – начал Лист, но зазвонил телефон.
Он взял трубку и выражение его лица сразу изменилось. Это было ранее утро над морем: вначале – безграничная гладь непонимания, потом над гладью пролетает легкий ветерок и поднимает чернильно-черные, но невысокие волны тревоги; затем восточная сторона неба начинает светлеть и постепенно все небо наливается бледной радостью, радость становится все ярче и ярче и вот над горизонтом всплывает огненно-жаркое солнце самодовольства и слепит глаза, и затмевает остальные чувства, и гасит желтые ночные фонари еще недавно волшебных ночных прибрежных ресторанов.
Одноклеточная молча наблюдала за ним. Очевидно, сообщение было приятным. Она защелкнула сумочку.
– Что случилось?
– Все в порядке, – сказал Лист, – у меня родилась дочь. Я так и знал, что будет все в порядке.
– Вы забыли спросить, сколько она весит.
– Что? – удивился Лист. – Ах, вечно вы, женщины, думаете о всяких пустяках. Мне же сообщили, что все в порядке. Что же еще нужно?
