Анатолий Горло - Счастливый конец света
Я отдаю распоряжение Шиве прочистить канализационную трубу в тринадцатой кабине. Приказание передаю по каналу внутренней связи и жду ответа.
Вместо ответа является Шива собственной персоной. Согнувшись в светском полупоклоне, он произносит сиплым (от долгого лежания на свалке) голосом:
– Соблаговолите повторить вашу просьбу, сэр.
– Надо срочно прочистить канализационную трубу в тринадцатой кабине, – повторяю я, оставляя за ним право решать, что это – просьба или приказание.
В голове у Шивы что-то жужжит, поскрипывает, потрескивает, затем он медленно, с расстановкой говорит:
– Как вам хорошо известно, сэр, канализационная труба, проходящая через тринадцатую кабину, на втором уровне проходит через двадцать шестую кабину. Следовательно, если ограничиться чисткой ее верхней части, незамедлительно поступит сигнал со второго уровня, сэр.
– Хорошо, – раздраженно соглашаюсь я, – прочистите заодно и в двадцать шестой.
Опять слышится задумчивое жужжание и потрескивание.
– Ну что там у тебя еще, Шива?
– Простите великодушно, сэр, но, как вам хорошо известно, вышеозначенная канализационная труба, впрочем, как и все остальные, достигнув третьего уровня, соединяются посредством системы клапанов с насосной станцией. Следовательно, если ограничиться прочисткой лишь двух уровней, сигнал может поступить от одного из клапанов, сэр.
– Так сделайте и это, кто вам мешает? – я не выдержал, повысил голос.
– Нам мешают неточно сформулированные просьбы, сэр, – склонив голову, с достоинством просипел Шива.
Во мне все закипело: этот ржавый унитазный ерш задумал меня учить!… Но не будешь же связываться с «веществом»…
– Ладно, – я с трудом взял себя в руки. – Ну что ж, сэ-эр, подскажите мне, как я должен был сформулировать свое приказание, простите, просьбу?
– В тринадцатой кабине забилась канализация. Просьба разобраться и устранить дефект, – с готовностью подсказал Шива.
– По-моему, я сказал почти то же самое…
– Вы попросили срочно прочистить канализационную трубу в тринадцатой кабине, сэр. Если бы я был ржавый унитазный ерш, как обо мне думают некоторые, я бы в точности исполнил вашу просьбу, прочистил бы трубу в тринадцатой кабине, забив ее в двадцать шестой. Вы бы опять обратились ко мне с просьбой срочно прочистить трубу в двадцать шестой, что я бы немедленно исполнил, забив один из клапанов и т. д. Не лучше ли вместо всего этого попросить Шиву разобраться, и, уверяю вас, сэр, Шива во всем разберется.
– Ладно. – Я чувствовал себя несколько неловко от того, что он прочел мои мысли, честно говоря, не ожидал я, что наш слесарь-сантехник к тому же и телепат. – Ступайте, Шива. Разберитесь и устраните.
Но слесарь не уходил, точнее, сделал вид, что уходит, затем остановился:
– А еще лучше, сэр, если впредь вы будете обращаться со своими просьбами не непосредственна к нам, а через нашего старшего друга, хранителя информации мудрейшего Циклопа. Он уж точно во всем разберется, даже если ваша просьба будет неточно сформулирована, сэр. И вам будет легче, и нам.
И с видом старого аристократа, закончившего слишком утомительную для него аудиенцию, Шива направился к двери, шаркая своими многочисленными конечностями.
Я тут же связался с Циклопом и сообщил, что отныне все мои «распоряжения, указания и просьбы к сэру Шиве и сэру Битюгу» будут проходить через него.
– Как вам будет угодно, сэр, – тщательно копируя мой голос, сказал Циклоп.
И я лишний раз убедился, что еще не знаю своих подчиненных: один, оказывается, читает мысли, другой – неплохой имитатор, и оба – вероятно, как и их остальные собратья по искусственному разуму – предпочитают выполнять просьбы, а не приказы, причем идущие не от неотесанного, не умеющего четко формулировать мысли сапиенса, а от своего мудрейшего друга, мудрейшего потому, что нафарширован никому не нужной информацией…
Когда я поделился с Допотопо своими первыми впечатлениями о команде, упомянув о существовании троек, лидеров, а также об аристократических замашках моего технического персонала, о том, что они знают больше, чем им положено, и не скрывают этого, он слушал меня с рассеянным видом, кивая, словно то, что я говорил, было ему давно известно. Лишь когда речь зашла о Буфу, мой наставник вышел из задумчивого состояния.
– Может быть, я ошибаюсь, но по-моему, всем тут заправляет он, – сказал я. – Нисколько не умаляя его заслуг, все же, мне кажется…
– Да-да, – поспешно прервал он меня, – ты прав, хлопчик, мы ему очень многим обязаны. Без маэстро мы ровным счетом ничего не добились бы. Твоя правда, хлопчик, это ты точно подметил.
Теперь пришел мой черед призадуматься. Было очевидно, что наставник уводит разговор в сторону, внушая мне, чтобы и я последовал его примеру. Скорее всего, начальник экспедиции все еще страдал манией преследования. Судя по тому, как он спокойно выслушал мои критические замечания об остальных членах команды и встрепенулся лишь при упоминании маэстро, предприняв неуклюжую попытку переиначить смысл моих слов, чтобы они ласкали слух невидимого наблюдателя, нетрудно было заключить, что невидимкой был или сам маэстро, или кто-нибудь из его окружения. Такой поворот дела совершенно не устраивал меня, значит, игра в кошки-мышки продолжается, а я, так сказать, правая рука игрока, остаюсь в полном неведении! С другой стороны, это подтвердило мое подозрение насчет маэстро…
Тем временем Допотопо подсказывал мне, как усыпить бдительность слушателя-невидимки:
– Не мешало бы тебе поближе сойтись с ним, хлопчик, и ты сам убедишься, что значит для нас маэстро… Если мы с грехом пополам отчалили от Триэса, если сейчас худо-бедно движемся в своей старенькой «Лохани» и если, даст бог, когда-нибудь доберемся до Терры…
– За все это мы должны благодарить маэстро, – саркастически закончил я.
– Умница, правильно мыслишь! – он сделал вид, что не заметил моего издевательского тона.– Между прочим, он уже как-то намекал мне в беседе, что не совсем понимает, отчего ты сторонишься его. Если из-за того испытания…
– Не испытания, а пытки! – нарочито громко уточнил я.
– Хотя бы и так,– спокойно заметил наставник,– но без нее ты не попал бы на корабль, хлопчик, вот ведь какое дело… Нет, надо вам как-то встретиться и откровенно поговорить. И ты поймешь, кто такой маэстро. Договорились?
– Как вам будет угодно, сэр,– сказал я, зачем-то подражая голосу хранителя информации. А про себя решил: не стоит спешить с этим разговором. Если какой-то задрипанный сантехник без труда читает мои мысли, то о маэстро и говорить нечего: он выведает у меня даже то, чего я сам не знаю… Выпотрошит и отшвырнет, как ненужный хлам…
Нет, одному мне не справиться. Раз уж все тут разбились на тройки, попробуем образовать и мы одну: Допотопо, Дваэн и я. Формальным лидером будет, конечно, наставник, а по существу…
Нет, не с Буфу надо поговорить, а с Дваэн.
3
Разговора не получилось.
Она была настроена игриво, слушала рассеянно, то и дело закрывая мне рот поцелуями, которые каждый раз становились все длительнее к изощренее. В такой ситуации говорить о серьезных вещах было нелепо. Сначала это меня раздражало, но вскоре она заставила меня забыть о тройках да и вообще обо всем на свете…
Когда я очнулся, ее уже не было. На столике лежала записка:
«Линктусик! Я согласна возглавить нашу тройку. Условие – беспрекословное подчинение! Допотопчик уже дал свое добро. А ты?
Твоя Ндушечка»
Я чувствовал, что меня опять одурачили. Казалось бы, надо радоваться, ведь исполнилось то, к чему я стремился, причем гораздо быстрее, чем я мог предположить. Однако меня не устраивал сам процесс исполнения: если Допотопо согласился войти в Нашу тройку, почему он не сказал мне об этом? Почему Дваэн не давала мне говорить, хотя сказать было что? И наконец «беспрекословное подчинение» – как это понимать? Опять превратиться в безропотного исполнителя «что прикажете?» Я представлял нашу тройку как содружество единомышленников, у которых нет друг от друга тайн и которые, полностью доверяя друг другу, могли бы действовать как одно целое, обезопасив себя от возможных козней со стороны других троек. Вышло же совсем иное, и мне опять предлагается роль мальчика на побегушках. Роботы, вон, и те обижаются, когда им кажется, что кто-то посягает на их чувство собственного достоинства, но я ведь не робот, черт меня побери!
Зашифровывая эту запись в бортовом журнале и, следовательно, перечитывая ее, я обнаружил, что после того, как мы стартовали с Триэса, со мной творится что-то неладное (а, может быть, наоборот, это стремление к ладу?). Наступило если не прозрение, то, во всяком случае, какое-то, надеюсь, не временное, просветление. Мне уже не хочется жить бездумно, точнее сказать, я уже не могу жить как прежде. Во мне пробудилось, казалось бы, навсегда угасшее чувство беспокойства за все, что делаю я, за все, что творится вокруг меня. На Триэсе я постоянно подчинялся чужой воле, у меня всегда были поводыри – Допотопо, Нда или Триэр. Если заглянуть дальше, в отрочество, проведенное в детском приюте, меня и тогда не покидало чувство, что на мне строгий ошейник, шипы которого больно впивались в глотку всякий раз, когда я пытался посмотреть по сторонам, и буквально душили меня, когда я делал шаг в сторону от начертанной наставниками линии поведения. И лишь теперь, на борту «Лохани», готовой в любую минуту развалиться и выбросить нас, как мусор, в открытый космос, я вдруг ощутил, что избавляюсь от «ошейничьего синдрома»…
