Хольм ван Зайчик - Дело победившей обезьяны
После того, как ушли студенты, Стасю словно подменили: все ее возбуждение исчезло без следа; девушка сделалась задумчивой, изредка бросала на Бага взгляды, значения которых тот понять не умел, и легко согласилась отправиться в город, в Храм Тысячеликой Гуаньинь, как они и собирались еще вчера; ни слова больше не проронила она относительно Максима Крюка, в автобусе сидела, отстранение глядя в окошко, и отвечала Багу односложно — “да, Баг”, “нет, Баг” – так что честный человекоохранитель сперва обеспокоился, а потом вдруг подумал, что, несмотря на все его старания скрыть глубоко внутри, изгнать прочь то, что он чувствует при виде студентки из Ханбалыка, Стася что-то учуяла непостижимым женским чутьем. Что-то заметила. Что-то поняла. Иначе – почему?..
Баг опять чувствовал себя не в своей тарелке. Вчерашний вечер, сегодняшнее начало расследования таинственного появления Крюка в Мосыкэ – все это настроило его на привычный деятельный лад, а тут – на тебе! Ушедшее было тоскливое чувство неосознанной вины снова овладело ни словом, ни жестом, ни даже мыслью ни в чем не повинным Багом. Долго жить с подобными ощущениями он не умел да и не желал; на его взгляд, в таких случаях следовало решительно и предельно честно объясниться. Но…
Баг не знал, о чем говорить. Он не представлял, как и что должен объяснить Стасе. Что они стали отчего-то почти совсем чужими? Да, нечто похожее он – чем дальше, тем больше – ощущал; но кто в том виноват и как это высказать? Что его мысли заняты другой девушкой? Так это неправда. Ибо любые мысли о Цао Чунь-лянь, так похожей на принцессу Чжу, Баг старался изничтожить, едва они возникали на его мысленном горизонте. Ему нечего было сказать. Отчего-то тихая, необычайно неразговорчивая Стася стала вызывать в глубине души Бага легкое раздражение.
Вдобавок он внезапно ощутил малосимпатичное желание посадить Стасю на ближайший же куайчэ до Александрии, а самому – со всех ног устремиться в город на поиски есаула Крюка к привычному, любимому делу человекоохранения. Желание оказалось настолько сильным, что Баг некоторое время боролся с собой, бессмысленно глядя на одинокого голубя, целеустремленно несущегося по каким-то своим голубиным делам. Голубь резко снизился и скрылся где-то среди служебных построек храма. Почтовый.
Голубь напомнил Багу другого крылатого вестника, стойкого служащего “скорой почты Храма Света Будды” – того, что летом принес ему в Асланiв гатху Баоши-цзы, вскорости так помогшую им с Богданом понять тайну пещеры незалежных дервишей…
Кто бы помог сейчас Багу понять иную тайну: как быть?
Так долго продолжаться не могло. Надо было что-то делать. Оставалось испытанное средство, и человекоохранитель, воровато взглянув на Стасю и убедившись, что она по-прежнему увлеченно разглядывает роспись на балках, обратился к ней спиной и лицом к городу – внизу лежала бесконечная череда снежных крыш, среди которых вставали церкви, синагоги, минареты… Сорок сороков! А недалеко от Мидэ-гуна торчала какая-то ступенчатая, непонятная Багу постройка, сильно напоминающая пирамиду, — прикрыл глаза и вызывал в памяти комментарий великого Чжу Си на двадцать вторую главу “Бесед и суждений” Конфуция…
— Баг… — Легкое прикосновение вернуло к действительности; Баг взглянул на часы. Медитация продолжалась семнадцать минут. Баг, давай вниз спустимся. Холодно… — Стася стояла рядом, немного позади него. — Я замерзла…
— Зайдем в храм? — спросил Баг, разминая застывшие кисти рук и с удовольствием отмечая, что в голове стало пусто и ясно.
Стася кивнула.
“Интересно, — думал Баг, шагая вниз по крутой лестнице и осторожно поддерживая Стасю под локоток. Спуск с последнего, тридцать третьего яруса пагоды был делом долгим, он и летом занимал минут двадцать, а уж зимой идти приходилось еще медленнее, с особой осторожностью: кое-где ступени деревянной лестницы обледенели; оставалось время подумать о мирском прежде, чем очистить мысли перед входом в храм, — а отчего же местные вэйбины не наведываются к Крюкам? Не несут дозор у их хаты? Хотя дозор постоянный – это, пожалуй, слишком… Но ведь даже разговора со стариками, судя по всему, не было. А ведь первая мысль – что есаул дома объявится. Банально, но тем не менее. Однако ж вэйбинов нет как нет. Занятно… Ведь предписание-то всем было разослано, и пока его никто не отменял… А что это значит? Это значит, что поиски не закончены, не прекращены. И все местные Управления обязаны продолжать их по мере сил. То есть до достижения результата или до получения соответствующего распоряжения из Александрии… А вот кстати: почему же в Мосыкэ поиски не ведутся или ведутся как-то странно, по упрощенной схеме? Быть может, они, эти вэйбины местные, в засаде сидят? Затаились в соседнем доме? И их потому не видно? Нет, это вряд ли: в Тохтамышевом стане всяк всякого знает, и появление чужаков, тем более озабоченных наружным наблюдением, не прошло бы незамеченным. Стало быть, и нет там никого. Отчего так?”
Они вышли из пагоды и, обойдя легко одетого дородного послушника, машущего метлой что твой снегоочиститель – снег отступал перед ним в ужасе, — направились через мостик к “Залу колеса исполнения желаний”.
С каждым шагом Баг чувствовал, как суетные мирские мысли отдаляются, становятся незаметнее, осыпаются, как мелкие песчинки с каменной глыбы под дуновением благостного ветра, а на душу снисходит ни с чем не сравнимый покой. Бледное лицо идущей рядом Стаей тоже очистилось, взгляд исполнился умиротворения, а губы тронула легкая, задумчивая улыбка.
Осторожно приподняв плотный стеганый полог, свисающий по случаю холодов с притолоки, Баг приоткрыл дверь и пропустил Стасю в зал.
Красные лаковые колонны уходили вверх, меж огромных потолочных балок, к сумраку сводов. Бронзово светились в неярком свете статуи архатов по правую и левую руку, а в середине, на постаменте, обтянутом толстым желтым, расшитом лотосами шелком, возвышалась огромная статуя бодхисаттвы – мягкие, всепрощающие, исполненные сострадания улыбки тысячи лиц легко колебались в сизом дыму, поднимающемся от благовонных палочек, курившихся в пяти больших треножниках. Тысячи глаз божества глядели в вечность.
Здесь было теплее: по бокам от входа тлели в старинных жаровнях алые жаркие угли; и многолюдно, но – пронзительно, гулко тихо, лишь еле слышно разносилось бормотание молящихся да потрескивало в жаровнях; Баг и Стася, совершив земной поклон, купили два пучка сандаловых палочек и стали терпеливо дожидаться своей очереди преклонить колена перед бодхисаттвой и обратиться к Гуаньинь с молитвой о ниспослании милости и научении милосердию.
Внезапно басовитый рев большого гонга потревожил спокойствие храма: из темноты бокового прохода левого придела появился пожилой монах-ханец с длинной вереницей четок на шее и совершенно седой жидкой бородой; за ним следовало несколько молодых монахов, несших лестницу.
Торжественно ступая, седой монах вышел на середину зала, повернулся лицом к статуе Гуаньинь и почтительно протянул в сторону божества большой футляр для свитков, который до того бережно прижимал к груди. Троекратно поклонился Тысячеликой, а потом, обернувшись лицом к прихожанам, воздел футляр над бритой головой и неожиданно низким голосом возгласил:
— Храм Света Будды даровал гатху!
Молодые монахи, до того стоявшие поодаль; приставили лестницу к ближайшей левой от статуи колонне; один забрался на нее и проверил торчавший довольно высоко из колонны крюк: все в порядке. Тогда седой неторопливо двинулся к нему, со всей возможной осторожностью поставил футляр у колонны, откинул костяную скрепу, бережно извлек свиток и через других монахов передал наверх. Едва слышно шурша, свиток развернулся во всю длину…
Хотя сил “инь ян” и две, но един Великий Предел.
Небо и Земля – две сути, но един исток всех дел.
Кошка с собакой дерутся, но победит обезьяна;
Однако победа ей впрок не пойдет,
— прочитал Баг. Монахи между тем, подхватив лестницу, поклонились свитку и скрылись в темноте.
“Ничтожный монах Баоши-цзы”, — гласила скромная подпись в нижнем левом углу. И еще ниже, мельче: “В шестой день двенадцатого месяца в Мосыкэ переписал хэшан Цзы-цзай”.
“Амитофо! Так вот откуда и куда летел голубь!”
Гостиница «Ойкумена»,
7-й день двенадцатого месяца, четверица,
раннее утро
В четверть восьмого Василий Казаринский – со вчерашнего дня шевелюра его стала значительно короче и уши торчали особенно вызывающе, но сдержанный Баг не стал интересоваться причиной – взглянул на Ивана Хамидуллина, потом посмотрел на Бага, получил в ответ утвердительный кивок и взялся за телефон.
