Геннадий Емельянов - Пришельцы
... Народ долго, до ночи, гомонился возле конторы, свидетели подробно рассказывали тем, кто не сподобился видеть чудо, куда и как взлетел буровой мастер Витя Ковшов. Ночью все село глядело в небо. Кто-то предположил, что Ковшов вполне может стать спутником и белую его рубашку будет видать ясно. Но Витя среди звезд так и не возник.
Участковый Голощапов увез на председательском газике шофера Володю, непосредственного исполнителя злой Ковшовской воли, в район для дальнейшего разбирательства, повелел взять преступнику с собой харчишек и пару белья.
3
Председатель Ненашев уже забыл, что Никита Лямкин должен нанести визит вечером на квартиру, что сам же приказал секретарше Гале найти мелкого проказника и обеспечить, так сказать, его явку. Наказ был, значит, выполнен. Никита осторожно заглянул на кухню и кашлянул. Ненашев стоял возле электрической плиты, одетый в спортивное трико, и жарил яичницу на ужин. Яичница, как всегда, подгорела.
- Тебя еще не хватало! - осерчал Сидор Иванович и поставил сковородку на стол. - С тобой еще лаяться!
- Зачем со мной лаяться? Вот мы сядем рядком да поговорим ладком. - Никита присел на табуретку возле двери и устало потер колени руками. Был он причесан, умыт (на разметленной бороде Ненашев заметил капельки воды), я косоворотке с перламутровыми пуговицами, сапогах и белой кепочке с куцым; козырьком. Кепку. Лямкин снял и доложил на подоконник.
- Ты, брат, на кого-то похож сегодня, а вот на кого ты похож - не могу вспомнить, - председатель отмахнул ладонью - дым от лица и накинул на сковородку полотенце. - Айда-ко в горницу, начадил я здесь, горло дерет.
... Никита все натирал колени, угловатые его плечи были опущены, он казался старым.
- На кого же ты похож, брат? Вертится в голове что-то такое, - Ненашев притронулся пальцем к виску, а вот вспомнить не могу. Не пьяный ты?
- Я теперь не пьющий. - Извини, не верю.
- А мне решительно все равно, верите вы или не верите.
- На берегу давеча туристов пугал? Днем?
- Было дело.
- Зачем пугал?
- Тут непросто все.
- По-моему, так проще и не бывает: подпил, с утра, и на лиходейство тебя потянуло. Тебе сколько, лет, Никита?
- Тридцать три года.
- Вполне зрелый ты - четвертый десяток грядет, а я с тобой, да и не только я, как с подростком разговариваю, как с пятнадцатилетним, например. Стыда по этому поводу не чувствуешь?
- Тут непросто все.
- Тут как раз все просто!
- Я не ради шутки туристов пугал, жалко мне всего живого, красоты жалко. Я вообще с некоторых пор считаю, что человек на Земле, он, Сидор Иванович, гармонию рушит.
- Вот те раз! Лишний, значит, человек на Земле? И я - лишний? И ты, и Варя твоя?
- Да. Все мы - лишние. Человек природой вообще не предусмотрен.
- Откудова же он взялся тогда?
- Неясного тут много, но, полагаю, интеллект привнесен к нам искусственно.
- Гриша Суходолов говорит в таких случаях, что он про это где-то читал, отсюда вывод: ты неоригинален, Лямкин. Это первое. И второе. По-какому такому поводу посетили тебя столь крамольные мысли?
Никита на вопрос не ответил, он заложил ногу на ногу, поник головой. Ненашев видел его: мосластую шею с ложбинкой и мятый волос на ней. "Кого же он мне напоминает, калина-малина? Не успокоюсь ведь, пока не вспомню. Вот еще докука привалила, калина-малина!"
- Что за цветок? - спросил вдруг Лямкин, разгибаясь и хрустя новыми сапогами, - хромовыми, между прочим, каких в наши дни вроде бы уже и не шьют, но если и шьют, то исключительно для высших армейских чинов. Цветок стоял в горнице на круглом столе, невидное растеньице с красноватым листом.
Ненашев после некоторого замешательства ответил:
- Ваня мокрый. Это - по-народному. А но науке как он зовется, убей, не помню. Женщины принесли. Стоит. Обещали - цвести будет, а он не цветет, представь.
- Он воды просит, не чувствуете разве?
- Почему это я должен чувствовать?
- И горшок для него тесный - стонет.
- Кто стонет?
- Цветок.
- Представь, я и стона не слышу!
- А я вот слышу! - Лямкин вздохнул с печалью и потер худое свое колено ладошкой.
Ненашев, слегка озадаченный и пристыженный (цветок ведь стонет!), вылил полную железную кружку в горшок, вода ушла в сухую землю, будто в пустую яму, председатель тут вроде бы даже услышал вздох облегчения, проистекший от цветка, и пожал плечами с улыбкой на губах: и чего только не причудится, прости господи, если внушишь себе; Так вот, наверно, и с ума сходят?
- Хотите расскажу, как помирал?
- Кто это помирал?
- Я. И воскресал.
- Было такое, верно. И воскресал ты, это я лично видел. Шутки твои, они, брат, диковатые для взрослого мужика-то.
Никита не обратил на укоризну председателя внимания, вздохнул: похоже, рассказывать о смерти и воскрешении не составляло удовольствия, однако, рассказывать он начал:
- Сперва было темно. И темнота была особая, липкая, я бы подчеркнул, живая. Меня, знаете, будто сажей печной обмазали, даже кожа повсюду зачесалась.
- Повсюду, значит?
- Повсюду. Да. И услышал я свист в ушах. Вот когда, например, стоишь на взгорке и перед грозой - такой же свист идет.
- Да, вроде бы так, - кивнул председатель Лямкину снисходительно, будто имел дело с натуральным недоумком. - Когда особо на горе стоишь, тонкое, брат, наблюдение!
- Я без шуток, Сидор Иванович!
- И я без шуток.
- ... И чувствую: крутит меня, по спирали крутит. Соображаю: значит, лечу. В абсолютной темноте лечу. И с приличной скоростью. "Не дай бог, думаю, на что-нибудь наткнуться, тогда - хана!"
- Натуральная хана! - подхватил председатель уже без ехидства, потому что вспомнил геолога Витю Ковшова - Витя ведь тоже штопором крутился, прежде чем исчезнуть. Сидор Иванович был уверен Ковшов на днях вернется - такой же развязный и неряшливый. От этой очевидности председатель заскучал, он зевнул и потрогал пальцами листья цветка вани мокрого. Листья были холодные и шершавые.
- Ну, а дальше?
- Лечу и чувствую: светлеет. Впереди появилось этакое серое пятно, мерцание такое.
- Пятно, значит?
- Да, и оно все разрасталось.
- Разрасталось, значит?
- И высмотрел я помаленьку, что нахожусь вроде бы в трубе и труба та похожа... На что же она похожа? На горло, может быть: поперек на ней кольца проглядывались, ребра такие.
- Ребра? Как в трубе старого противогаза, так?
- Примерно.
- Диаметр, если на глазок? Трубу имею в виду. Никита Лямкин зажмурился, поднес ко рту кулак и засопел, соображая.
- Метров пять поди, если на глазок брать. А посветлело потом, Сидор Иванович, разом, пронзительно, и ослеп я на какое-то мгновение.
- Ослеп, говоришь?
- Да. И накатило на меня, Сидор Иванович, несказанное блаженство. Лечу и радуюсь, лечу и думаю - как хорошо-то. Как хорошо!
- Ишь ты, несказанное блаженство, значит?
- Можете себе представить: душа моя запела на самой высокой ноте.
- Помирать, выходит, и не страшно?
- Так я ведь забыл, что помер, - думал: сон вижу.
- Ну, а после что? - Председатель опять потрогал цветок, и ему показалось, что листья его уже не такие шершавые, как еще минуту назад. Возникло ощущение даже, будто от цветка исходит изморозный ветерок и кончики пальцев покалывает, как на охолодевшем железе. Сидор Иванович встал и приник к окну, створка которого была растворена. С улицы нежно пахло травами. - Потом что было?
- Потом... - Никита оперся локтями на колени. - Я услышал Голос. Громкий такой и внятный. Голос сказал следующее: "Отныне и до конца дней твоих страдания мира лягут на твои плечи. Ты будешь видеть то, чего не видят другие, и слышать то, чего не слышат другие. Дар этот ниспослан тебе как благо и как месть".
- Месть - за что?
- Больше Голос не сказал ничего, но я так понимаю: месть та - за годы, прожитые бездарно, за мою бездумную и безалаберную молодость.
- А что, это интересно даже! - Ненашев оживился, повеселел. - Яичню есть будешь? И сто грамм налью.
- Не хочу, спасибо.
- И водки не хочешь?
- И водки не хочу. - Лямкин с прищуром посмотрел на люстру, продолжал: - По первости, когда в гробу очнулся, и после еще, довольно продолжительно, представлялось, что полет в трубе и все прочее просто причудилось, однако нет: сижу я после своих поминок на крылечке, дождь моросит, пусто кругом. Тошно. Да. И тут корова соседская к калитке подбрела. Далеко она стоит, а я слышу, как бьется, шуршит ее сердце, как кровь, представляете, по телу струится. У, меня волосы на голове дыбом встали!
- Понимаю. С похмелья был? На этот вопрос Лямкин не ответил.
