Макс Фрай - О любви и смерти (сборник)
Да и не все ли равно.
За неделю на пляже не то чтобы прибавилось сил, зато стало так скучно, что проснулось обычное любопытство. Встал, надел штаны и отправился в город – всего полчаса пешком, даже если тащиться со скоростью раненой черепахи. Можно было нанять тук-тук, но разговаривать с водителем и вообще с кем бы то ни было гораздо трудней, чем ходить. По крайней мере, ему так казалось.
В городе, как и предвидел заранее, было очень грязно и ослепительно красиво. Невыносимо шумно, суетно и спокойно, как в материнской утробе. Так и не понял, чего здесь больше, коровьего дерьма или цветочных гирлянд. Но навскидку примерно поровну. Полная гармония, идеальный баланс. Равновесие, достичь которого легче всего, когда о нем не задумываешься, – так порой говорил брат. Ему, безусловно, видней.
Подумал: «Как же мне его не хватает – вот прямо здесь и сейчас, чтобы вместе гулять». И сам удивился. Прежде никогда не тосковал о брате наяву. Ну или просто не замечал, что тоскует, потому что вечно был занят другими делами, гораздо более интересными, чем какая-то там дурацкая лютая тоска.
Шел по чужому городу, бормотал: «Иногда без тебя – все равно, что без сердца. К счастью, не каждый день, а то я бы, пожалуй, рехнулся. Но если только сегодня, ладно, как-нибудь потерплю. Постараюсь пораньше уснуть».
Толпа подхватила его, долго кружила по улицам, внезапно вынесла к разноцветному храму, где не то что-то праздновали, не то только собирались, не то околачивались просто так. Вздрогнул, ощутив крепость чужих локтей, которые были всюду, очнулся от грез наяву, оценил обстановку, подумал: «Надо как-то отсюда выбираться».
Никогда не умел толкаться, но тут пришлось.
Седой старик в оранжевых лохмотьях загородил дорогу; один глаз его был безумен и выпучен так, что казалось, вот-вот вывалится из глазницы, а второй глядел спокойно и приветливо.
«Ты умираешь», – сказал на плохом, но вполне понятном английском старик, вцепившись в него обеими руками, маленькими, как у ребенка, когтистыми, как у хищной птицы.
Подумал: «Врешь». Вернее, хотел так подумать, но не смог, потому что знал: старик совершенно прав.
Боже, как жаль.
Не испугался, но огорчился как в детстве, когда звали домой в самый разгар интересной игры.
«Ты не болен, – сказал старик, гневно вращая безумным глазом, сочувственно глядя здоровым. – Просто съеден живьем почти без остатка хищным демоном, который вьется вокруг тебя со дня твоего рождения, притворяясь любимым другом, отцом или братом, знаю я их повадки, кем угодно прикинутся, обольстят, зачаруют, лишь бы насытить свой вечный неутолимый голодный холод человеческим вечным огнем».
Думал: «Какая херня». Думал: «Все так и есть». Думал: «Заткнись!» Думал: «Теперь я знаю». Думал: «Я идиот, здесь же полно безумцев и самозваных гуру, нашел кого слушать». Думал: «Всему конец».
«Хочешь жить, гони его в шею, – прошептал старик, подобравшись к самому уху. – Так и скажи: уходи, не хочу тебя видеть, я – не твоя еда. Ни один голодный демон не может оставаться рядом с тем, кто его разлюбил. И твой огонь не угаснет, долго еще проживешь».
Вырвался наконец из цепких объятий, пробормотал: «Спасибо», – и побежал. Откуда только силы взялись.
Пока бежишь, можно вообще ни о чем не думать. Поэтому будь его воля, не останавливался бы вообще никогда. Но ослабевшее тело быстро запросило пощады, пришлось уступить.
Так обессилел, что едва добрался до дома. Ну как – до дома. До арендованного бунгало с незастекленным окном во всю стену, зеленой москитной сеткой и семейством ящериц, поселившихся в душевой.
Рухнул на старый пружинный матрас. Закурил. Не заплакал. Не умер, конечно – пока.
…Думал: «Ладно, предположим, старик сумасшедший, нес ерунду, денег, наверное, хотел за изгнание демонов, или даже не денег, а просто так – напугать, посмеяться над наивным иностранным туристом, может быть, это любимый спорт всех местных нищих, хвастаются потом друг перед дружкой, восклицают: «Ну ты ему устроил, молодец!» – как-нибудь так».
Думал: «Старик сумасшедший, но какая разница, если он говорил чистую правду, и я это знаю».
Думал: «Знаю, все правда, как жаль. И что теперь? Сражаться? Гнать наваждение в шею, чтобы остаться в живых? Но как? Вот, предположим, усну, увижу во сне брата, скажу: прогоняю тебя навсегда! По-моему, просто смешно. И вряд ли он мне поверит. Но кстати, что делать, если поверит и сразу уйдет? В смысле, исчезнет. Хороший вопрос».
Долго лежал без сна, смотрел в потолок. Думал: «Как я теперь без тебя?»
Думал: «Ты всегда был самым лучшим братом на свете, другом, каких не бывает даже в детских книжках и самых тайных мечтах. И если в обмен на это тебе нужна моя жизнь, жалко, конечно, но наверное даже честно. Все равно без тебя – это буду уже не я».
Сказал вслух: «Давай ты все-таки будешь. Не хочу без тебя».
И услышал в ответ: «Ладно, буду». А может не услышал, а просто придумал.
Наконец уснул, примирившись с собой и с демоном-братом, и с пророком в лохмотьях, и с собственной смертью. И спал долго, крепко, без сновидений. Ну или просто забыл их прежде, чем проснулся от громкого восклицания: «Доброе утро!»
Голос, конечно, узнал. Удивился, но потом вспомнил: ну, конечно, брат обещал приехать, если на работе отпустят, друг согласится остаться с собакой, и удастся купить билет.
Ну, значит, все получилось.
Капуста!
– Капуста! – вслух сказала Нора, запирая за собой дверь.
Капусту она забывала купить уже два дня кряду. Ну и сидела потом как дура без любимого салата: белокочанную капусту и горстку грецких орехов смолоть в кухонном комбайне в мелкую крошку. Потом можно заправить ложкой острого самодельного майонеза, а можно оставить как есть, и так отлично. Она совершенно случайно изобрела этот салат в нищие студенческие времена, когда соседке по комнате подарили такой «комбайн», одну из самых первых моделей, и они с страстью первопроходцев измельчали все съестное, попадавшее им в руки. Иногда получались неожиданно хорошие результаты, вот например, капуста с орехами. Ведрами ела бы. Рррррррр!
Осталось не забыть купить капусту – потом, на обратной дороге. Как уже было вчера, позавчера и еще великое множество раз.
На мелочи вроде капусты, хлеба, сметаны и спичек Норе просто не хватает оперативной памяти. Поди вспомни о капусте той самой головой, которая под завязку забита размышлениями об эффекте Ааронова-Бома (всегда), идеальных пропорциях смешения собственноручно изготовленных тинктур шу-пуэра и сиреневых почек (вот прямо сейчас), притяжательных суффиксах венгерского языка (время от времени, когда совесть велит возобновить занятия) и прочих важных вещах. Единственный разумный выход – заранее делать список необходимых покупок – на самом деле тоже не выход. Потому что вовремя вспомнить о списке и отыскать его, в блокноте ли, в телефоне ли, да хоть на собственном лбу золотым маркером – отдельная непосильная задача.
Ну, в общем. Все суета, кроме капусты. Придется ей как-нибудь постараться задержаться в голове до вечера.
Девочку Нора заметила, когда проходила мимо школы. Из-за ворот как раз выскочила целая стайка девочек лет восьми-девяти, с яркими рюкзачками, в разноцветных сапожках, пестрых куртках нараспашку, все с непокрытыми головами по случаю необыкновенно теплого январского дня. Только одна в белой вязаной шапке с помпоном, натянутой по самые брови, насупленные как-то совершенно по-взрослому, озабоченно и устало. В отличие от подружек, она не смеялась, не размахивала руками, не тараторила со скоростью сто миллиардов слов в секунду, не подпрыгивала, а просто шла рядом с остальными до светофора, где вся компания свернула направо, к автобусной остановке, а тихоня в шапке осталась ждать зеленый свет.
Норе тоже нужно было перейти улицу, сейчас почти пустую; в другой день перебежала бы, не дожидаясь, пока светофор соизволит заменить красного человечка зеленым, но из-за девочки остановилась – просто чтобы не подавать дурной пример. Стояла, ждала. Девочка тоже ждала, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Исподтишка косилась на Нору, вернее, на ее серебряные ботинки, которые, и правда, были прекрасны. Особенно с точки зрения маленькой девочки.
Нора, в свою очередь, рассматривала девочку. Хорошенькая, как кукла. И печальная – тоже, как кукла. Авторская. Таких сейчас часто делают. Мрачные выражения кукольных мордашек символизируют, вероятно, богатую духовную жизнь. Многим, впрочем, такое игрушечное уныние нравится, а значит, пусть будет, мне не жалко, – решила Нора. А девочка – ну что девочка. Тройку наверное получила, или замечание в дневник. Нет ничего проще, чем огорчить малолетнюю школьницу, особенно если дома ее ждут строгие родители. Ох уж эти родители. Впрочем, какое мне дело.
