Рэй Брэдбери - Тени грядущего зла
— Этот карлик там, в балагане…
— Я видел его, ты видел, он похож на торговца громоотводами, верно, только так ты докажешь, что он недавно был взрослым? Нет, не докажешь как и то, что Кугер только что был маленьким. Мы правы здесь, Уилл, на тротуаре, но у нас нет никаких доказательств, кроме того, что мы видели: мы просто дети; тут только их слово против нашего, а ведь полиция прекрасно провела там время. Черт, как все глупо! Если бы только было можно попросить прощения у мистера Кугера…
— Прощения? — возмутился Уилл. — У крокодила-людоеда? Господи, твоя воля! Ты что, не понимаешь, что нельзя иметь дела с этими живодерами и дураками?
— Живодерами? Дураками? — Джим задумчиво посмотрел на него, потому что эти слова напомнили ему то, как они рассказывали друг другу о чудовищах, которые появлялись, пролетали и исчезали в их снах. В страшных снах Уильяма «живодеры» стонали, бормотали, у них не было лиц. В таких же жутких снах Джима «дураки» разрастались и набухали, словно гигантские грибы, которые пожирали крысы, которых пожирали пауки, которыми в свою очередь лакомились кошки, потому что пауки были большими.
— Живодеры! Дураки! — сказал Уилл. — Ты хочешь, чтобы на тебя упал десятитонный сейф? Смотри, что сталось с этими двумя — мистером Электрико и тем ужасным сумасшедшим Карликом! Любая вещь может навредить людям на той проклятой карусельной машине. Мы знаем, мы сами видели. Может, они нарочно изуродовали торговца громоотводами, а может, по ошибке. Но как бы то ни было, он каким-то образом как в ловушку попал в эту карусель, поехал на ней и сделался сумасшедшим, он даже не узнает нас! Разве этого недостаточно, чтобы так перепугать, что забудешь самого Господа Бога, Джим? Ведь, возможно, и мистера Кросетти…
— Мистер Кросетти в отпуске.
— Может быть, так, а, может, и нет. Вот его парикмахерская. Вот объявление: «Закрыто по случаю болезни». Какой болезни, Джим? Он что, объелся сладким на карнавале? Или получил морскую болезнь на всеми любимой карусели?
— Оставь это, Уилл.
— Нет, сэр, не оставлю. Конечно, конечно, карусель издает пронзительные звуки. Ты думаешь, мне нравится, что мне тринадцать лет? Нисколько! Но без дурацких выдумок, Джим, только честно: ведь на самом деле ты не хочешь, чтобы тебе было двадцать?
— О чем еще мы болтали все лето?
— Болтали, это верно. Но, бросившись очертя голову в эту машину и получив назад свое тело вытянутым в длину, ты бы не знал, Джим, что тебе с ним делать!
— Я бы знал, — сказал Джим в темноте, — я бы знал.
— Конечно, ты бы просто ушел и оставил меня здесь, Джим.
— Почему? — возразил тот. — Я не оставил бы тебя, Уилл. Мы были бы вместе.
— Вместе? Ты на два фута выше, смотришь с высоты своего роста? Ты смотришь на меня сверху вниз, Джим, и о чем бы мы говорили; ведь у меня карманы набиты шпагатом от воздушных змеев, мраморными шариками, крючками… и рядом ты — с чистыми, замечательно пустыми карманами, тебе это смешно; нам не о чем разговаривать, и ты можешь бежать быстрее, и в конце концов бросишь меня…
— Я никогда не брошу тебя, Уилл…
— Бросишь в одну минуту. Ладно, уходи, Джим, просто уходи, оставь меня, со мной ничего не случится — у меня в кармане нож на всякий случай, посижу под деревом, попою песенки, пока ты не свихнешься от всех этих лошадей, что бегут по кругу, но, слава Богу, они больше не крутятся…
— Это ты виноват! — закричал Джим и осекся.
Уилл выпрямился и сжал кулаки.
— Ты полагаешь, мне надо было отпустить молодого подлого и ужасного, чтобы получить на наши головы старого подлого и ужасного? Позволить ему прокатиться, чтобы он потом наплевал нам в глаза? И чтобы ты прокатился с ним, махая мне рукой, круг за кругом, и чтобы я махал тебе рукой, так, Джим?
— Т-сс, — прошипел Джим. — Все равно уже поздно. Карусель сломана…
— А когда ее починят, они прокатят на ней старого мерзкого Кугера обратно, сделают его моложе, так, что он сможет говорить и вспомнит наши имена, и потом они придут как людоеды за нами или только за мной; и вообще, если ты хочешь с ними подружиться… и вообще, иди и скажи им, как меня зовут, покажи, где я живу…
— Я никогда не сделаю этого, Уилл, — Джим примирительно прикоснулся к нему.
— Ох, Джим, Джим, ты зрячий или слепой? Всему свое время, как говорит наш проповедник, все поодиночке, а не попарно, вспоминаешь?
— Всему, — повторил Джим, — свое время…
И тут они услышали голоса из полицейского участка. В одной из комнат, справа от входа, говорила женщина, потом к ней присоединился мужской голос.
Уилл кивнул Джиму, они потихоньку пробрались через кусты и заглянули в окно.
Там сидела мисс Фоли. Там сидел отец Уилла.
— Ничего не понимаю, — говорила мисс Фоли. — Не могу и подумать, что Уилл и Джим сломали замок, украли, сбежали…
— Вы точно видели их? — спросил мистер Хэлоуэй.
— Когда я закричала, они повернулись лицом к свету.
Она ничего не говорит о племяннике, подумал Уилл. И, конечно, не скажет.
— Ты видишь, Джим, он заранее собирался звать на помощь, это была ловушка! Племянник ждал, когда мы появимся. Он нарочно хотел подстроить все так, чтобы мы попали в беду, и потом уже не имело бы значения, что мы кому-то говорили — полиции, родителям — никто не слушал бы наши россказни о карнавалах, о каруселях, нам бы уже никто не поверил!
— Я не хочу никого обвинять, — говорила мисс Фоли. — Но если они не виноваты, то куда ж они делись?
— Они здесь! — крикнул кто-то.
— Уилл! — одернул его Джим.
Но было уже поздно.
Уилл подпрыгнул, ухватился за подоконник и перелез через окно.
— Они здесь, — сказал он, едва коснувшись пола.
27Они тихо возвращались домой по освещенным луной улицам, мистер Хэлоуэй между двумя мальчиками. Когда они поравнялись с домом, отец Уилла остановился и вздохнул.
— Джим, я думаю, не стоит беспокоить твою маму так поздно. Если ты обещаешь сказать ей все сам за завтраком, я тебя отпущу. Ты можешь войти так, чтобы не разбудить ее?
— Конечно. Поглядите, что у нас есть.
— У нас?
Джим кивнул и повел их за собой; потом он пошарил по стене дома, где среди мха и листьев плюша скрывались железные скобы, которые они когда-то прибили, чтобы сделать потайную лестницу в комнату Джима. Мистер Хэлоуэй рассмеялся и грустно покачал головой.
— И давно вы так ходите? Нет, не отвечайте. Ведь и я был таким в вашем возрасте. — Он взглянул на плющ, поднимающийся к окну Джима. — Забавно получается: поздней ночью, вместо того, чтобы оставаться дома, вы спускаетесь в ад. — Он сдержал себя и спросил. — Надеюсь, вы не слишком долго бродите по улицам?..
— За всю неделю сегодня мы первый раз задержались за полночь.
Папа с минуту подумал.
— Если бы вам разрешили бродить по ночам, это все испортило бы, верно? Главное — потихоньку ото всех красться летней ночью к озеру, к кладбищу, к железнодорожным путям, к персиковым садам — вот что привлекательно.
— Господи, мистер Хэлоуэй, неужели и вы…
— Да, да. Но только не говорите про это маме. А теперь полезай наверх. — Он отошел и добавил. — Об одном прошу — не выходите больше на улицу ни в одну из ночей этого месяца.
— Да, сэр.
Джим как обезьяна вскарабкался к звездам, нырнул в окно, закрыл его и задернул штору.
Папа посмотрел на потайные ступеньки, спускающиеся от света звезд к свободному миру тротуаров, зовущих пробежать тысячи ярдов к высоким барьерам из темных кустов, к кладбищенски-тихим ночным решеткам заборов и стенам…
— Знаешь, что мне тяжелее всего, Уилл? То, что я не могу бегать, как ты.
— Да, сэр, — ответил ему сын.
— Давай сейчас договоримся, — сказал папа. — Завтра иди и опять извинись перед мисс Фоли. Внимательно осмотри ее газон. Ведь ночью при спичках и фонарях можно было и не заметить какую-нибудь драгоценность. Потом пойди к шерифу и все ему расскажи. Счастье, что ты сам объявился. Счастье, если мисс Фоли не будет настаивать на обвинениях.
— Да, сэр.
Они подошли к своему дому. Папа раздвинул плющ на стене.
— У нас тоже?
Он нащупал ступеньку под листьями.
— У нас тоже.
Стоя около плюща и спрятанными под ним ступеньками, ведущими наверх к теплым постелям и безопасным комнатам, мистер Хэлоуэй достал кисет и набил трубку, затем раскурил ее и сказал:
— Я знаю тебя. Ты не сделал ничего плохого. Ты ничего не крал.
— Нет.
— Тогда почему ты сказал полиции, что крал?
— Потому что мисс Фоли, непонятно зачем, хочет нас обвинить. Если она скажет, что мы, значит, мы. Ты помнишь, как она удивилась, когда увидела, что мы лезем в окно? Она не рассчитывала, что мы признаемся. Ну, а мы сознались. У нас достаточно врагов и без закона. Я подумал, что, если бы мы сказали правду, нашим врагам стало бы легче. И все-таки, мисс Фоли тоже победила, потому что теперь мы преступники. Теперь нам никто не поверит, что бы мы ни сказали.
