Вадим Астанин - Час до полуночи
…Пока я был в кабинете шефа, изречения Екклезиаста оперативно сменили на псалмы Давида. Теперь вместо цитаты о суде и неправде я прочёл следующее: «Нет целого места в плоти моей от гнева Твоего; нет мира в костях моих от грехов моих. Ибо беззакония мои превысили голову мою, как тяжёлое бремя отяготели на мне, Смердят, гноятся раны мои от безумия моего. Я согбён и совсем поник, весь день сетуя хожу, Ибо чресла мои полны воспалениями и нет целого места в плоти моей. Я изнемог и сокрушён чрезмерно; кричу от терзания сердца моего. Ибо на Тебя, Господи, уповаю я; Ты услышишь, Господи, Боже мой. Пс. 37:4−9.16».
— Пробирает и наставляет… Закачаешься. — заключил я в сердце моём. И отбыл…
…прямо в шум и суету провинциального города, с гордость носящего титул республиканской столицы. Секундная стрелка на наручных часах дрогнула и побежала по кругу, немилосердно сокращая и без того краткий промежуток времени, предоставленный мне для выполнения задания. Я торопливо перебежал через дорогу, пропуская мчащиеся по проспекту автомобили и скорым шагом двинулся к ресторану «Вокзальный». Швейцар предупредительно распахнул передо мной широкую зеркальную дверь.
— Э-э, любезный, — я задержался около него, — а скажи-ка ты мне, любезный… Олег, э-э., Владимрович… — я прищелкнул пальцами, делая вид, что вспоминаю…
— Листратов, — услужливо подсказал швейцар.
— Он, — я благодарно улыбаюсь.
— Как же, — ответно улыбается швейцар, — обязательно здесь. Уж с полчаса, как прибыли. Кушают.
Я достаю десять долларов: «Возьми, любезный, заслужил».
Швейцар, кланяясь, берет банкноту и ловко прячет её в карман форменного пальто.
Я прохожу в зал. Листратов сидит в дальнем углу, лицом к выходу. За соседним столиком — телохранитель потягивает апельсиновый сок из высокого узкого стакана. Бесцеремонно усаживаюсь напротив клиента. Телохранитель угрожающе приподнимается. Раскрываю удостоверение, показываю. Представляюсь.
— Капитан Герасимов. Областное ОРБ.
Листратов успокаивающе машет рукой. Телохранитель опускается на стул и затихает. У меня остается меньше двух минут.
— Олег Владимирович, — проникновенно произношу я, — вас собираются убить.
— Листратов никак не реагирует.
— Понимаю, звучит достаточно дико. Вдруг возникает некто, решительно вам неизвестный и заявляет, что вы должны умереть. И тем не менее, Олег Владимирович, уверяю, опасность для вас абсолютно реальная. Не вдаваясь в подробности, именно в эту секунду вы находитесь на волоске от гибели. У вас остаётся, — я смотрю на часы, — сорок три секунды. В доме напротив, на третьем этаже, окно расположено практически напротив входа в ресторан, расположился снайпер и ждёт вас. Не спрашивайте кто и зачем вас заказал и почему я вам помогаю. Слушайте меня. Сейчас вы встанете и спокойно, не привлекая внимания, вместе с телохранителем выйдете через кухню на улицу. Поверьте мне, угроза вашей жизни чрезвычайная. Вот возьмите, — я передаю Листратову диктофон. — Это запись беседы заказчика и киллера. — И ещё. — я пишу на салфетке номер телефона. — Мой мобильный. Когда прослушаете запись, позвоните. Я думаю, вам захочется прояснить кое-какие вопросы. Теперь всё. Идите, не медлите.
Время — 15.28. Чашка с кофе, тончайший китайский фарфор, источает терпкий запах смерти. Я принюхиваюсь. Яд мне не знаком. Основа, несомненно, растительного происхождения. Остальное угадывается смутно. Смесь оттенков многослойна, зыбка и едва уловима. Симфония распада. Чувственный рисунок, свидетельство труда подлинного мастера, виртуоза — душегубца.
— Мужчина, угостите даму сигареткой…
Я настолько увлекся исследованием и анализом растворённой в кофе отравы, что пропустил мгновение, когда появилась она. Ангел-хранитель Листратова.
— Отчего же… Пожалуйста.
Она изящно склоняется, поднося сигарету к огню зажигалки.
— Разрешите?
— Присаживайтесь.
Её мизинец касается чашки.
— Яд, — говорит она, — ужасно сильный яд. Он должен был умереть мгновенно.
— Хорошая новость. Он всё-таки умер. Если быть предельно пунктуальным — минуту десять назад.
— Циник. Вы все такие циники.
— Увы! Положение обязывает, детка. Такие мы и есть — бравые парии Чистилища. Жестокие и беспринципные.
— Ах, мужчина! Да что вы говорите!
— Ты же понимаешь: ничто не остаётся безнаказанным. Смерть вследствии отравления не равна смерти от обширного инфаркта. Последствия разные.
— Случайностей не бывает?
— Именно. К тому же мы всего-навсего исполнители.
— Грустно… Я хочу выпить…
— Нет проблем. Эй! Человек! — выкликнул я официанта. — Две по двести и закусить… И прибери тут сначала.
— Занятная у тебя татуировка. Особенно мне нравится последнее слово — «вечность».
На моем запястье выколото строгими латинскими буквами: «Собственность Чистилища. Срок ссылки — вечность».
— Это не татуировка, это клеймо, — пренебрежительно скалюсь я. — А татуировка у меня вот где, — я хлопаю себя по плечу и цитирую: «И возлюбили овцы Кнут Пастыря своего. И когда Он сёк и терзал их немилосердно, Вопили дружно: «Ещё, ещё, сладостна нам боль, Причиняемая кнутом Твоим, жестоковыйный!» Апокрифическое евангелие Иуды. Глава первая, стих шестой, заключительный.
Час до полуночи
История господина Р.
Повествование сие услышал я от чиновника городской управы Л. у которого квартировал во время поездок по служебным делам. Состоя в должности товарища прокурора, по долгу службы исколесил я практически всю Н-скую губернию. В своих разъездах приходилось мне часто задерживаться в уездном городе Старославле, в коем я неизменно останавливался у моего хорошего знакомого Л. К своим сорока трем годам Л., счастливо избежав мертвящих уз гименея (от чего не удалось уберечься мне), жил тихой, уединенной жизнью, разбавляя скуку унылого провинциального бытия вином, чтением и собиранием местных анекдотов, баек и легенд. Однажды, тоскливым осенним днем, когда на душе бывает особенно скверно и гложет непонятная тоска, Л., заговорщицки склонившись ко мне, сказал:
— А знаешь, Петр Евсеевич, расскажу-ка я тебе одну прелюбопытную историйку. События эти хорошо известны старожилам, ибо оставили по себе весьма недобрую память, недобрую до такой степени, что по прошествии многих лет о случившемся предпочитают не вспоминать. А если и вспоминают, то крайне неохотно и всегда предупреждают о неких весьма страшных последствиях, наступающих для тех, кто не умеет держать язык за зубами. Но мы ведь с вами люди прогрессивные и больше доверяем науке и разуму, нежели различного рода оккультной чепухе.
Предварив рассказ свой таким вот вступлением, Л., удобно расположившись на диване и закурив пахитоску, продолжил:
— Надобно прежде сказать, что все мистически настроенные представители старославльского общества собирались по пятницам в доме вдовы предводителя уездного дворянства баронессы Т. Баронесса, несколько лет назад потерявшая своего дражайшего супруга, барона Т, скоропостижно скончавшегося в расцвете сил от апоплексического удара, тяжело переживала потерю и дабы утешить свою тоскующую душу, будучи в столицах, обратилась к известному петербургскому спириту, мадам Л. Результаты проведенного сеанса настолько потрясли воображение безутешной вдовы, что возвратившись в Старославль, она, проникшись настроениями мистическими, стала ревностной последовательницей всего оккультного и потустороннего. Общественное мнение не прошло мимо столь вызывающей смены взглядов, но постепенно оживленные пересуды сошли на нет и общественно мнение вынесло свой вердикт, признав баронессу повредившейся в рассудке от горя, вследствии безвременной кончины барона. Однако у баронессы нашлись и единомышленники. Постепенно число их увеличилось достаточно, так, что составился весьма сплоченный кружок, устраивающий свои заседания каждую пятницу недели. Встречи эти обставлялись весьма таинственно, но на самом деле в них не было ничего необычного. Собирались человек десять, рассаживались вокруг круглого стола, освещенного свечами, пили вино, играли в карты, устраивали спиритические сеансы и рассказывали истории, доказывающие наличие миров сверхъестественных. Откровенно говоря, истории эти были по большей части бездоказательные и совершенно выдуманные. Собрания эти обычно заканчивались далеко за полночь, присутствовавшие на них расходились по домам в состоянии приподнятом и возбужденном. Провинциальный быт не радует разнообразием впечатлений, и уездный город Старославль здесь не был исключением, поэтому пятничные посиделки для постоянных членов кружка представляли счастливую возможность скрасить скучно-серые будни повседневного существования.
