Амур Гавайский - Сказки о рае
– Давай, подпевай уже.
Гусейн послушно запел вместе с Лёшей:
Знать не можешь
Доли своей.
Может, крылья сложишь
Посреди степей.
Лёша почувствовал себя в полном блаженстве. Тёплые волны опьянения перекатывались через него, он даже не заметил, что вокруг бассейна собрались все его гурии.
Неожиданно стройно и слаженно они запели припев:
А дорога дальше мчится,
Пылится, клубится,
А вокруг земля дымится,
Чужая земля…
Лёша погрузился в воду, ему хотелось утонуть, чтобы всё прекратилось. Неожиданно он понял: его борьба с гуриями бесполезна, всё равно они заставят его надеть зелёный пояс шахида и делать то, что он уже делал целую вечность.
Лёша выпрыгнул из бассейна и увидел всех гурий. Они выстроились в каре. Их лица были исполнены строгости и благородства, они пели песню, которую он давно забыл. Теперь же ему стало совершенно ясно, что это была его любимая песня:
Группа крови – на рукаве,
Мой порядковый номер – на рукаве,
Пожелай мне удачи в бою,
Пожелай мне…
Лёша снова бросился в бассейн и стал тонуть, но песня не затихала, скорее наоборот – звучала все громче и сильней:
Не остаться в этой траве,
Не остаться в этой траве.
Пожелай мне удачи,
Пожелай мне удачи!
Они пели так прекрасно, что Лёша протрезвел. Он выпрыгнул из бассейна и медленно побрёл по направлению к дворцу. На земле лежала его одежда: его белая чалма, украшенная изумрудом, сюртук, зелёный пояс шахида.
– Рубаб, Рубаб! – вскрикнул он почти жалобно.
Она тотчас прилетела и нежно обняла его ноги:
– Вот я, мой господин.
Лёша опустился на колени и обнял её:
– Прости меня, я был так груб с тобой.
– О нет, мой господин, ты был так любезен со мной.
– Да? – не поверил Лёша.
– Да, мой господин, да упомянет пророк тебя в своих молитвах.
– Я не знаю, что со мной…
– Я утешу тебя, мой господин.
– Ты понимаешь…
– Да, мой господин.
– Я совершенно не хочу есть…
Гурии продолжали петь:
И есть чем платить, но я не хочу победы любой ценой.
Я никому не хочу ставить ногу на грудь.
Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда зовёт меня в путь.
Лёша взял в руки свой пояс, на котором золотом сияли священные суры Корана:
– Неужели это всё, господи?
Он был уверен, что ответ придёт, как пришёл он там, в мечети… Но ответа не было.
Лёша медлил. Тем временем гурии перестали петь, и в наступившей тишине Лёше показалось, что кто-то… хихикнул. Он повернулся к гуриям:
– Кто это?
– О чём вы, мой господин? – услужливо спросил Гусейн.
– Тут кто-то есть, Гусейн. Кто-то смеётся.
– Тут нет никого, кроме тебя, мой господин и Аллаха, да святится имя его в веках.
Лёша бросился к каре гурий и почти сразу же нашёл насмешницу.
На него смотрела молодая гурия, очень высокая, смуглая, хотя, скорее, просто загорелая, с необычным разрезом глаз. Раньше он её не видел.
– Ты кто такая? – спросил у неё Лёша.
– Я Джэй, то есть Женя, мой господин.
Они прогуливались по саду, довольно далеко от дворца, время от времени задерживаясь у яблонь, чтобы вдохнуть их волшебный запах и дотронуться до белых праздничных цветков.
Лёша эмоционально размахивал руками, кипятился, доказывая свою точку зрения Жене, она внимательно слушала и улыбалась в ответ.
– Я понимаю, что это может показаться вам надуманным парадоксом, но я не верю в существование места, в котором нахожусь. Как там вы говорили? «Пофигизм, живая ветвь…»
– Русского суфизма, мой господин.
– Вот именно. Мир, созданный единожды, как развивающийся через внутренние противоречия объект не может принципиально быть другим. Ал-Джанна, в которой мы с вами находимся, невозможна. Меня это мучает безумно…
– Значит ли это, что вы не верите в Бога, мой господин?
– Женя, как можно не верить в Бога? Это тоже невозможно, особенно после смерти. В Бога как раз я верю, но всё, что окружает меня, представляется мне просто чьей-то фантазией, глупой и странной.
Женя дружелюбно улыбнулась:
– Отчего же?
Лёша по старой привычке стал трясти руками у висков:
– Человеческое тело, как и многие другие тела, созданы для того, чтобы размножаться и выживать в борьбе с окружающей средой. Именно эта цель формирует весь сложный комплекс его ощущений и переживаний. Вне размножения и борьбы жизнедеятельность теряет всякий смысл. Еда, довольство, комфорт – всё это уже не нужно, тягостно. Мир вне реалий размножения и борьбы за существование может быть только фантазией, безумством…
– Мне кажется, что вам стало немного скучно, и вы хотите чего-то нового, мой господин.
Лёша посмотрел на неё подозрительно:
– Женя, мне понравилась твоя сказка про учителя, который, сам того не зная, превратил своего ученика во льва, но это не значит, что я дал тебе право говорить глупости. Удовольствия даны человеку для того, чтобы дать ему возможность почувствовать, что он сделал нечто правильное, чтобы он закрепил в своей памяти свою правоту в борьбе за выживание. Мир, в котором я жил, был полон возможностей, а значит, и удовольствий. Когда я совершал ошибки, я испытывал боль и разочарование. Удовольствия как таковые, без возможности развития, без борьбы за выживание не ведут никуда. Это просто смерть, а смерть принципиально не может быть удовольствием. Я понятно объясняю?
– Да, мой господин, – Женя улыбнулась и стала крутиться вокруг яблони, держась одной рукой за ствол.
– А раз так, то Ал-Джанна, в которой я нахожусь, есть просто фантазия, а у любой фантазии есть предел. Следовательно, где-то совсем рядом со мной есть настоящая реальность, и я хочу в ней участвовать. Я понятно объясняю?
Лёша сорвал большое, запотевшее у черенка яблоко и смачно откусил кусок. Он всегда любил яблоки.
– У вас есть возможность реально почувствовать себя правым, мой господин, – Женя перестала крутиться.
– Какая же? – съехидничал Лёша.
– Вы можете обратиться к грешникам.
Лёша перестал жевать, осмотрелся. В десяти шагах от него в рамке сиреневых кустов застрял жирный павлин. Женя прицелился и бросил недоеденное яблоко в павлина, попав ему точно в голову. Павлин удивлённо крякнул, смешно упав на бок.
Лёша никогда не был в той части дворца, куда привела его Женя. Полукруглый зал хотя и был выстроен всё из тех же драгоценных камней, но никаких жаровен и подушек тут не было. Зал был пуст, если не считать ярких серебряных факелов, горевших жёлтым неровным огнём. Посередине зала находилось нечто вроде большого колодца, прикрытого массивной золотой плитой.
Лёша, в сопровождении Гусейна, Рубаб и новой гурии Жени, дважды обошёл колодец, прикидывая, насколько опасно это предприятие. Почесав свою густо разросшуюся уже в Ал-Джанне бороду, Лёша решил всё-таки открыть крышку. Предварительно отхлебнув из ведёрка портвейна, он навалился на неё всем своим могучим теперь телом, но крышка даже не сдвинулась. Он посмотрел на Гусейна, смирно стоящего рядом с ведром, потом – на весело улыбающуюся Женю.
Лёша внезапно осознал свою ошибку. Всё, что было нужно, это обратиться к Аллаху.
«Аллаху ва акбар», – почти неслышно произнес Лёша, поклонившись.
Крышка тут же стала со скрипом двигаться, из колодца в зал ворвался белый свистящий пар. Лёша подождал, пока всё утихнет, и боязливо подошёл к краю открытого уже полностью колодца. То, что казалось Лёше колодцем, было, скорее, чем-то вроде иллюминатора в подводной лодке. Там внизу, под жирными подушками пара, открывалась широкая перспектива матово-багровых холмов. Лёша стал присматриваться, и холмы медленно, как на киноэкране, стали наезжать на него. Вот уже стали чётче видны их очертания и даже какие-то лысины на вершинах. Лёша стал смотреть на их приближение, пока не увидел нечто вроде гигантских сковородок на вершине каждого холма. Лёша смотрел и смотрел на одну из таких сковородок и увидел вдруг некие капельки. Они смешно подпрыгивали в багровую муть и тут же падали вниз.
– Гусик, гляди, – Лёша дёрнул Гусейна за рукав, – грешники…
– Где? – Гусейн на минуту забыл свою роль.
– Да вон же, гляди.
Уже стало слышно, как шипят сковородки. На каждой из них жарилось, если на глаз, грешников семьдесят. Они отлетали от сковородок, как шарики, превращаясь в голубые бесформенные кульки, потом сморщивались, желтели, приобретая очертания человеческих силуэтов, и тут же падали вниз, чтобы, бессмысленно подёргавшись в огне, снова взлететь.
