Дмитрий Сергеев - Завещание каменного века
– Недолго он увиливал – скоро влопался голубчик. Вздернули миленького.
– Поднимайтесь! Живо! Живо!
В люк спустили шаткую лесенку.
– На допрос, – шепотом оповестил нас давешний гость. После своей исповеди он проникся к нам симпатией, как и к тому книжнику, о котором рассказывал. – Будут пытать, – не удержался он от соблазна доставить нам удовольствие.
Стиснутые наручниками запястья одеревенели. Боль, правда, немного притупилась, не была острой.
Нас вели полутемным коридором, всего два факела освещали его. Каменный свод нависал над головоюневольно хотелось пригнуться, хотя можно было идти в рост.
Долго продержали в коморке, освещенной единственным факелом. Конвоиры остались за дверью. С нами был все тот же тюремщик. Он сел на складной стул. Для заключенных у каменной стены поставлена массивная скамья – на ней расположились мы. Присмотревшись, я увидел еще одну дверь и над нею крохотное оконце, заткнутое войлоком. Принесли четыре факела, колеблющееся пламя озарило углы. Наш сопровождающий кидал внимательные взгляды на стены. Настолько внимательные, что я тоже заинтересовался: что он там находит интересного?
Вначале ничего особенного не заметил. Камень как камень – серый, распиленный на прямоугольные блоки. Кладка сухая без раствора, блок к блоку подогнан без зазоринки. Вдоль швов камень от времени чуточку выкрошился, местами образовались глубокие щели. Разрушению стен способствовала сырость. Повсюду были мокрые разводы.
Одно из пятен вдруг сделалось багровым, потом пурпурным. По стенам засочились кровяные потеки. Мне стало не по себе: только что я видел серый камень – и вдруг кровь!
Тюремщик впился в мое лицо. Если бы он не выдал так явно своего любопытства, я, возможно, долго бы еще мучился над загадкою кровоточащих стен. Теперь сообразил: камера, где мы находились, предварительная перед пытошной. Здесь начиналась подготовка к пытке. Таинственно кровоточащие стены должны внушать страх, держать человека в напряжении. А добиться эффекта не так уж сложно: камни покрыты каким-нибудь красителем. Когда воздух разогрелся от факелов, началась химическая реакция.
Моя усмешка привела тюремщика в недоумение, но в запасе у него имелось еще одно средство поистязать нас. Из оконца над дверью в пытошную тюремщик убрал войлочную затычку – тотчас стали слышны голоса. Допрос только начался. Возможно, там ждали сигнала, когда тюремщик откроет слуховую отдушину.
– Имя?
– Вам известно мое имя. – Голос был знакомый – допрашивали Гильда.
– Молчать! Отвечать на вопросы!
Гильд вскрикнул от боли. На лице нашего мучителя отразилось удовлетворение, словно ему посулили лакомство.
– Гильд, родом из Герона.
– Так и отвечать.
Тюремщик удовлетворенно кивнул и посмотрел на меня.
– Признаешь себя виновным в распространении крамолы?
– Я – ученый.
– Это не ответ.
– Ученые занимаются поисками истины. Истина не может быть крамольной – она истина.
– Сколько тебе платят фильсы за распространение ереси?
– Я не служу у вас.
– Как понимать эти слова?
– Подкупить можно только тех, кто служит вам.
– Дерзить вздумал! Ожги его!
Гильд пронзительно вскрикнул – на этот раз у меня пробежали мурашки: нужно испытать очень сильную боль, чтобы так вскрикнуть.
– Поделикатней, остолоп! – это уже относилось к перестаравшемуся палачу.
Некоторое время с Гильдом отваживались, приводили в чувство, слышно было, как его обливали водой.
При первых же вскриках в пытошной Эва напрягла слух. Чувственные губы нашего тюремщика сложились в плотоядную улыбку – он не опускал взгляда с лица Эвы. Ее страдания доставляли ему наслаждение. Мне думается, его не интересовали ни вопросы, ни ответы Гильда. Он только тогда внимательно прислушался к тому, что происходит в пытошной, когда Эва, не слыша воплей истязаемого, начала успокаиваться. Видимо, тюремщик догадался, какую оплошность допустил палач. С досады огрел себя хвостом по ягодицам. Сам бы он наверняка справился с ролью палача куда лучше. Удивительно, что такой талант до сих пор прозябал незамеченным на должности рядового надзирателя.
Нас ввели всех троих одновременно. Признаюсь, мне было любопытно: в чем нас станут обвинять. Не звонили в колокольчики? Никакой другой вины за нами не значилось.
За массивным тесовым столом сидел приказный дьяк, преисполненный важности. Собственно, какова его должность на самом деле, я не знал – дьяком назвал потому, что очень уж вся обстановка напомнила мне разбойный приказ времен Ивана Грозного – вернее, таким я представлял себе разбойный приказ той поры. Не очень тучный, но все же вполне приличный хвост дьяка лежал на специальной подставке. Двое слуг оберегали его, чтобы случайно не уронить на пол.
В ногах у дьяка на полу примостился писарь с чернильницей и гусиным пером в руке. Судя по всему, это был сусл низкого звания – хвост у него тонкий, как прут, нахвостник облезлый. Зато он был жизнерадостным суслом проказливого нрава, точно бурсак. Хвост его ни секунды не оставался в покое. Чего он только не вытворял с ним: обмахивал лицо, окунал в чернильницу, подметал пол, извивал кренделями и кольцами… Писарь доброжелательно посматривал в нашу сторону и подмигивал: дескать, не робейте, ничего страшного.
– Имя? – приказный ткнул пальцем в Эву.
Конвоир подтолкнул ее сзади, она поневоле приблизилась к столу.
– Допросите вначале меня.
Дьяк стрельнул в меня гневным взглядом.
– Молчать!
– У меня есть что сказать, – настаивал я.
– Заткните ему глотку!
Конвоир дернул за мой пустой нахвостник, я невольно сел на пол.
Эва не понимала, чего от нее хотят.
– Имя?! – взревел дьяк.
– Она не знает языка, на котором вы спрашиваете, – крикнул я.
Приказный по-прежнему не замечал меня, он только подал нетерпеливый знак стоявшему за моей спиной. Нахвостник затрещал по швам – я снова сел на пол. Когда я попытался опереться на руки, зубья наручников врезались чуть ли не в кость. Вдобавок ко всему конвоир огрел меня по спине своим хвостом.
Оказывается, в жизни Суслов хвост действительно играл первостатейную роль. Одним из методов изощренной пытки было выкручивание хвоста тому, кто запирался.
– Крутани! – приказал дьяк.
Сусл начал выкручивать Эвин нахвостник. Экзекуция не могла причинить ей боли.
Писарю заносить в протокол допроса пока нечего, он развлекал себя, как умел. Своим тощим хвостом в запаршивленном нахвостнике играл с тюремною крысой. От них, видно, нигде не было спасения, не только в казематах. Оба забавлялись увлеченно. Крыса кидалась на хвост – писарь отдергивал. Настырная тварь начинала подкрадываться – он подзадоривал ее, шевеля кончиком. Пытка не забавляла его, он и не смотрел, как мучают Эву.
– Имя? – домогался дьяк. В его голосе вскипало бешенство.
Палач дважды перекрутил пустой нахвостник. Его глаза выпялились от изумления.
– Идиоты! Она не понимает вашего языка.
– Она? Так это она! – поразился дьяк, но сразу нашелся: – Нам безразлично, она или он – государственные преступники не имеют пола. Она фильса? – наконец-то он взглянул на меня.
– Не фильса и не сусла – она человек.
Дьяк лениво погрозил кулаком, стражник хлестко стегнул меня хвостом.
– Довольно с нею цацкаться. Крути!
Конвоир намотал Эвин хвост на руку и рванул. Шкура нахвостника не выдержала – сусл вместе с трофеем отлетел в угол. Эва, не удержавшись на месте, грудью упала на приказной стол. Дьяк, должно быть, подумал, что преступник кинулся на него – пустился бежать. Бутафорный хвост остался в руках холопов. Собственный хвост дьяка тоже был тощий, как прут. Писарь и тот разинул рот и позабыл про крысу.
***
Все уставились на пустотелый нахвостник в руках приказного дьяка. Тот еще не оправился от смущения, хотя все делали вид, будто не заметили, что курдюк у него поддельный. Один только писарь тайком скривил насмешливую мину.
– Теперь вы убедились: она не фильса и не сусла!
Дьяк поднял на меня растерянный взгляд.
– Признайтесь: вы сделали это нарочно?
– Разве можно нарочно родиться без хвостов? Мы не суслы и не фильсы – мы из другого мира. – Я спешил воспользоваться растерянностью чиновника: только поразив воображение приказного тупицы, можно было чего-нибудь достичь.
Чиновник выскочил из-за стола, позабыв про курдюк, – жиденький несолидный хвостик болтался у него позади.
– Другого мира нет, нет, нет!!! – брызжа слюною, выкрикивал он. – Не может быть! Никакого другого мира не может быть! – как заклинание, повторял он, с ужасом глядя на меня.
Его хватило лишь на минуту – раскис, ослабел, едва доплелся до скамьи.
– Э-э… – Он устало махнул рукою. – Увести в особую.
Яростно накинулся на стражников и писаря:
– Всем молчать! Иначе – петля!
