Клиффорд Саймак - Выбор богов
К тому времени, вероятно, книги уже не сохранятся. Пусть даже они находятся в самых лучших условиях в давно покинутых городах, до них доберутся сырость, грызуны и черви, а если и нет, то само время нанесет им тяжелый удар.
В конце концов мы отыскали и перевезли сюда все занесенные в список книги. С предметами искусства, которые мы хотели собрать и спасти, трудностей было гораздо больше, главным образом потому, что они занимают больше места, чем книги. Нам приходилось их отбирать мучительно и с величайшим тщанием. Сколько картин Рембрандта, к примеру, могли мы себе позволить, зная, что каждый лишний Рембрандт лишит нас картины Курбе или Ренуара? Вследствие именно недостатка места, равно при перевозке и при хранении, мы были вынуждены отдавать предпочтение полотнам меньшего размера. Тот же критерий применялся и ко всем другим видам искусства.
Порой я готов заплакать, думая обо всех тех великих достижениях человечества, которые нам пришлось оставить и утратить навсегда…
Глава 15
Когда белые люди ушли, Гораций Красное Облако еще долго сидел у костра. Он глядел им вслед, пока они не скрылись из виду, а потом так и остался у костра, застыв в неподвижности. Утро давно прошло, но лагерь пока еще лежал в тени, поскольку солнце не успело подняться над вздымающимися над ним утесами, которые преграждали доступ лучам. В лагере было тихо, тише, чем обычно: остальные поняли, что что-то произошло, но не беспокоили Красное Облако, когда он сидел здесь у костра; его не станут спрашивать, подождут, пока он сам им расскажет. Женщины, как всегда, занимались своими делами, но без привычного шума, не стуча котелками и не перекликаясь друг с другом. Люди собирались в кучки, перешептывались, едва сдерживая возбуждение. Остальных не было в лагере — видимо, работали на полях, хотя некоторые наверняка охотились или ловили рыбу. Нельзя ожидать, чтобы мужчины, в особенности молодые, занимались нудной работой целый день. Даже собаки притихли.
Костер прогорел, осталась одна зола да несколько головешек по краям, и лишь тоненькие струйки дыма поднимались от головешек и из середины кострища, где прятался последний остывающий жар. Красное Облако медленно вытянул руки и держал их над костром, потирая друг о друга, словно умывая дымом. Он делал это в задумчивости и слегка позабавился, когда заметил, что делает. Рефлекторное движение, наследие прошлой культуры, подумал он, не убирая рук, все так же умывая их дымом. Так поступали его далекие предки, совершая обряд очищения перед тем, как начать колдовать, — одно из многих бессмысленных движений, предшествовавших колдовству. И как много он и все остальные утратили, отказавшись от колдовства? Разумеется, веру, а вера, возможно, имеет некоторую ценность, хотя тут же присутствует и обман, а хочет ли человек оплачивать ценность веры монетой обмана? Однако мы потеряли так мало, сказал он себе, а приобрели гораздо больше: осознание самих себя как составной части природной среды. Мы научились жить с деревьями и ручьями, землей и небом, ветром, дождем и солнцем, со зверями и птицами, словно все они наши братья. Прибегая к их помощи, когда появляется в том нужда, но не злоупотребляя этим, уважая их, живя с ними бок о бок, являясь с ними единым целым. Обращаясь с ними иначе, чем это делал белый человек, не властвуя над ними, не пренебрегая ими, не испытывая к ним презрения.
Он медленно поднялся от костра и пошел по тропинке к реке. Там, где у кромки воды тропинка кончалась, на покрытый галькой берег были вытащены каноэ, и пожелтевшая ива, опустив никнущие ветви, купала в струившемся потоке золото своих листьев. По воде плыли и другие листья, красно-коричневые с дуба, багряные с клена, желтые с вяза — дань деревьев, растущих выше по течению, приношения реке, которая поила их в жаркие, сухие дни лета. Река разговаривала с ним; не только с ним одним, он знал, но и с деревьями, с холмами, с небом — приветливый невнятный говорок, бегущий куда-то меж двух берегов.
Он наклонился и зачерпнул полную пригоршню воды, однако она просочилась между пальцами и вся утекла, и осталась только крошечная лужица в ладонях, там, где они были прижаты краями друг к другу. Он разжал руки, и последние капли упали обратно в реку. Так и должно быть, сказал он себе. Вода, воздух и земля убегают, когда пытаешься их ухватить. Их нельзя поймать и удержать. Ими нельзя владеть, но с ними можно жить.
Давным-давно, с самого начала, так и было, а затем появились люди, пытавшиеся ими завладеть, их удержать, воздействовать на них и принуждать, и потом было новое начало — и неужели теперь все это должно снова закончиться?
Я созову все племена, сказал он Джейсону, когда они сидели у костра.
Скоро придет время запасать на зиму мясо, но это важнее, чем мясо на зиму.
Вероятно, с его стороны было глупо так говорить, ибо, даже будь у него людей в тысячу раз больше, чем все племена, они и тогда не смогли бы противостоять бледнолицым, если те захотят вернуться назад. Силы у них недостаточно, решимость окажется бесполезной, любовь к родной земле и приверженность ей ничего не стоят против Людей, которые могут летать среди звезд на своих кораблях. Они с самого начала шли по одному пути, подумал он, а мы — по другому, и наш путь не был неверным (действительно, он-то и был правильным), но зато мы не в силах сопротивляться их ненасытности, как не в силах сопротивляться ей ничто.
После их исчезновения здесь было хорошее время. Его хватило на то, чтобы вновь обрести изначальные пути. Снова дул свободно ветер, и беспрепятственно текла вода. Снова трава в прериях росла густая и сочная, лес вновь стал лесом, а небо весной и осенью было черным-черно от перелетных птиц.
Ему не нравилась идея отправиться на место, где роботы ведут свое строительство, он испытывал омерзение при мысли о том, что робот Езекия поплывет с ним в каноэ, разделив хотя бы временно их древний образ жизни, но Джейсон был совершенно прав — это единственное, что они могут сделать, их единственная возможность.
Он повернул по тропинке обратно к лагерю. Они ждут, и теперь он созовет их всех вместе. Надо будет выбрать людей, кто сядет в каноэ на весла. Надо будет послать молодых добыть свежего мяса и рыбы для путешествия. Женщины должны собрать еду и одежду. Дел много: они отправляются завтра утром.
Глава 16
Вечерняя Звезда сидела во внутреннем дворике, когда на дороге со стороны монастыря показался юноша с биноклем и ожерельем из медвежьих когтей на шее.
Он остановился перед ней.
— Ты пришла сюда читать книги, — сказал он. — Это верное слово, да? Читать?
На щеке у него была белая повязка.
— Верное слово, — ответила она. — Садись, пожалуйста. Как ты себя чувствуешь?
— Прекрасно. Роботы обо мне хорошо позаботились.
— Ну тогда садись, — сказала она. — Или ты куда-то идешь?
— Мне некуда идти. Может быть, дальше я и не пойду. — Он сел в кресло рядом с ней и положил лук на каменные плиты, которыми был вымощен двор. — Я хотел спросить тебя о деревьях, которые создают музыку. Ты знаешь про деревья. Вчера ты говорила со старым дубом…
— Ты сказал, — ответила она чуть сердито, — что никогда больше не заговоришь об этом. Ты подглядывал за мной, и ты обещал.
— Прости, но я должен. Я никогда не встречал человека, который мог бы говорить с деревьями. Я никогда не слышал дерево, которое создавало бы музыку.
— Какое отношение одно имеет к другому?
— Вчера вечером с деревьями что-то было неладно. Я думал, может быть, ты заметила. Мне кажется, я с ними что-то сделал.
— Ты, верно, шутишь. Как можно что-нибудь сделать с деревьями? И с ними было все в порядке. Они замечательно играли.
— В них был какой-то недуг, или в некоторых из них. Они играли не так хорошо, как могли бы. Я и с медведями что-то такое делал. Особенно с тем последним. Может, со всеми.
— Ты мне рассказывал, что ты их убил. И от каждого брал в ожерелье один коготь. Чтобы считать, сказал ты. И, по-моему, еще и затем, чтобы похвастаться.
Она думала, что он рассердится, но у него на лице появилось лишь слегка озадаченное выражение.
— Я все время думал, — сказал он, — что дело в луке. Что я их убиваю, потому что так метко стреляю и стрелы у меня так хороши. Но что, если это совсем не лук, не стрелы и не моя меткость, а нечто совсем другое?
— Какая разница? Ты их убил, правильно?
— Да, я их, конечно, убил, но…
— Меня зовут Вечерняя Звезда, — проговорила она, — а ты мне своего имени до сих пор не сказал.
— Я Дэвид Хант.
— Ну так, Дэвид Хант, расскажи мне о себе.
— Рассказывать особенно не о чем.
— Но должно ведь что-то быть. У тебя есть свой народ и свой дом. Откуда-то ты же пришел.
— Дом. Да, пожалуй. Хотя мы то и дело кочевали с места на место. Мы все время убегали, и многие нас покидали…
