Фриц Лейбер - Избранное. Том 2: Серебряные яйцеглавы; Ночь волка; Рассказы
Гаспар не спеша продолжил путь, смутно дивясь тому, как, должно быть, прескверно чувствуешь себя, промучавшись над романом четыре часа. Конечно же, словомельницу могло закоротить, но это было не совсем то. Может, все равно что споткнуться о шахматную проблему? Или это больше походило на мощные эмоциональные срывы чрезвычайно озабоченных людей (даже писателей!), как в те мерзкие давние дни, когда не было ни гипнотерапии, ни гипертранквилизаторов, ни неустанных роботов-психиатров. Но тогда как же выглядели эмоциональные срывы? Честно говоря, иногда Гаспару казалось, что его существование было немного более спокойным и медлительным, чем допускалось даже для писателя.
2
Туманные размышления Гаспара резко оборвались у газетного киоска, где заканчивался Читательский Ряд. Киоск сиял и мерцал, как рождественская елка, и всегда вызывал у него ощущение, будто он шестилетний мальчуган, которого застал врасплох Дед Мороз.
Общий вид страниц книг в мягких обложках не очень изменился за последние два столетия — все тот же темный шрифт на светлой бумаге, — но вот обложки расцвели прямо на удивление. То, что в середине двадцатого века было просто намеком, разрослось и достигло полного совершенства.
Магия стереопечати и четырехступенчатой репродукции позволяла соблазнительным девицам бесконечно снимать с себя одежду за одеждой или постоянно проходить через освещенное окошко прикрытыми лишь прозрачными халатиками. Злобно щерились монстры и бандиты, философы и министры поглядывали многозначительно-доброжелательно и даже заботливо. Падающие трупы заливались кровью, рушились мосты, ураганы вырывали деревья, звездолеты мчались в бесконечность космоса с обложек величиной пять на пять дюймов.
Все органы чувств подвергались воздействию: уши наполнялись звуками волшебной, чарующей музыки, подобной пению сирен, которая периодически прерывалась звуками страстных поцелуев, ударов кнута по живой плоти, мягким стрекотаньем автоматных очередей и призрачным грохотом разрыва атомных бомб; ноздри улавливали запахи жареных индеек, горящего дерева, сосновых иголок, апельсиновых посадок, оружейного пороха, а также легкий аромат марихуаны, мускуса и таких знаменитых духов, как «Фер де Ланс» и «Небьюла» номер пять. И в то же время Гаспар знал, что стоит только протянуть руку и дотронуться до любой из книг, как ощутишь прикосновение к бархату, норке или розовым лепесткам, сафьяну или полированному клену, позеленевшей бронзе, венерианской морской пробке или теплой девичьей коже.
В одно мгновение даже мысль о трех интимных часах с Элоизой Ибсен перестала казаться преувеличенной. Приближаясь к рядам книг, и в самом деле выглядевших, как игрушки на ветвистой рождественской елке, за исключением, пожалуй, модернистских полок с роликами робокниг, Гаспар замедлил и без того уже медленный шаг, чтобы продлить ожидание удовольствия.
В отличие от большинства писателей своего возраста Гаспар де ля Нюи очень любил читать книги, особенно ту почти гипнотическую продукцию, именуемую иногда словодурью, с теплой розовой облачностью прилагательных, дующими, как дикие ветры, глаголами, серьезными четырехмерными существительными и союзами, подобными электросварке.
Именно сейчас он предвкушал два определенных удовольствия: убиться, но купить новую книжицу для вечернего чтения, и еще раз увидеть на дисплее свой первый роман «Пароль к Страсти», примечательный тем, что девица на обложке снимала одну за другой семь разноцветных юбочек — полный спектр. А на последней странице обложки было его собственное стереофото на фоне викторианской гостиной. Он склонялся над хрупкой прекрасной девушкой с прической, нашпигованной заколками длиной в целый фут, и корсетом, соблазнительно расстегнутым на три четверти. Подпись была захватывающей: «Гаспар де ля Нюи собирает материалы для своего шедевра». Ниже утверждалось: «Гаспар де ля Нюи, французский посудомойщик, имеющий опыт работы стюардом на космическом корабле. Он был ассистентом в подпольном абортарии (работал под прикрытием Сюрте), таксистом на Монмартре, камердинером старорежимного виконта, любимцем сосновых боров французской Канады, изучал межпланетные законы о разводах в Сорбонне, работал гугенотским миссионером среди черных марсиан и тапером в доме терпимости. Под влиянием мескалина он возродил позабытые жизни пяти известнейших парижских сводников. Три года он провел как пациент в лечебнице для душевнобольных, где дважды пытался избить до смерти медсестер. Следуя нетленным традициям своего соотечественника капитана Кусто, он, как отличный аквалангист, стал свидетелем садистских подводных половых обрядов венерианских русалок. Гаспар де ля Нюи написал «Пароль к Страсти» за два с третью дня на новеньком аппарате «Словомастер-ракета» с плавающим впрыскиванием наречий и пятисекундных саспенс-пауз, создающих напряжение. Он доводил свой роман на «Суперотделыцике Саймона». За выдающиеся достижения в упаковке прозы де ля Нюи был награжден трехночным путешествием по экзотическому Старому Нижнему Манхэттену. А сейчас собирает материал для второго романа, который, как он говорит, будет называться «Тискаясь с грешниками».
Гаспар знал все эти слова наизусть так же, как и то, что все они были неправдой, за исключением той детали, что сексуальные поползновения он молол целых семь смен. Он никогда не покидал Землю, не был в Париже, не занимался никаким спортом опаснее пинг-понга, у него никогда не было более экзотичной работы, чем конторщик, и даже глупейшего, стоящего упоминания психоза.
Что же касается «собранного материала», то главным его воспоминанием были пронизывающие стереоогни и модель-лесбиянка, постоянно жалующаяся на запах у него изо рта и посылающая своим нежным беспокойным бюстом приглашения мужеподобной даме-фотографу. Конечно, сейчас, когда появилась Элоиза Ибсен, Гаспар вынужден был признать, что она одна вполне могла заменить, по крайней мере, троих женщин.
Да, реклама на обложке была неправдой. Гаспар знал ее наизусть и все-таки с удовольствием перечитывал, стоя у киоска и вновь смакуя каждый нюанс ее отвратительно-льстивого обаяния.
Он уже было протянул руку к мерцающей книге — девушка на обложке готовилась сорвать свою последнюю фиолетовую принадлежность туалета, — как откуда-то сбоку вырвался горяче-красный ревущий и вонючий язык пламени, и маленький мирок секскуколки в одно мгновение почернел. Гаспар отпрянул, все еще пребывая в тумане своих грез, хотя они уже обернулись кошмаром. В три секунды веселенькое книжное деревце превратилось в скукоженный костяк со сморщенными черными плодами. Пламя погасло, и раскаты грубого убийственного смеха заменили его рев. Подсознательно Гаспар узнал это драматическое контральто.
— Элоиза?! — все еще не веря глазам, крикнул он.
Впрочем, вопрос казался неуместным, ибо это действительно была его мастер-любовница, которая, как он думал, в данный момент набиралась полового влечения в постели. Ее крупные черты были искажены дьявольским ликованием, волосы разметались, как у фурии, ее пышные формы рвались из джинсов и длинной рубашки, правая рука размахивала зловещим черным шаром.
Возле нее стоял Гомер Хемингуэй, бритоголовый мастер-писатель, которого Гаспар всегда считал неуклюжим олухом, хотя Элоиза с недавнего времени взяла моду повторять его тупые короткие замечания. Отличительной чертой наряда Гомера была вельветовая охотничья куртка, обвешанная гигантскими хлопушками, и широкий пояс с болтающимся на нем топором в чехле. Волосатой лапой он сжимал дымящийся ствол огнемета.
А за спинами упомянутой парочки маячило еще двое крепких писателей по найму в полосатых свитерах и темно-синих беретах. Один держал баллон огнемета, а другой — автомат и знамя на коротком древке с черной надписью «30» на сером фоне.
— Что вы творите, Элоиза? — все еще в шоке, весь дрожа, спросил Гаспар.
Его валькирия страсти уперла кулаки в бедра.
— То, что нужно, ты, лунатик! — ухмыльнулась она. — Вынь бананы из ушей! Раскрой зенки! Пошевели своим умишком!
— Но зачем вы жжете книги, дорогая?
— Ты называешь эти машинные помои книгами? Червяк! Пресмыкающееся! Разве тебе никогда не хотелось написать что-нибудь по-настоящему свое? Что-нибудь возвышенное?
— Конечно, нет, — истерично выкрикнул Гаспар. — С чего бы вдруг? Дорогая, ты мне не сказала, зачем вы сжигаете?..
— Это только предвкушение! — рявкнула она в ответ. — Символ! — Ее ухмылка снова приобрела дьявольское выражение. — Настоящие разрушения еще впереди! Идем, Гаспар, ты можешь помочь. Отбрось врожденную лень и поиграй в мужчину!
— Помочь в чем? Дорогая, ты же так и не сказала…
— Тратишь время, детка, — перебил Гомер Хемингуэй, едва удостоив Гаспара презрительно-отсутствующего взгляда.
