Надя Яр - Священная Гора
И Шани пришёл снова.
— Утро, Шани! — глаза ребёнка оживали, когда он видел своего лучшего друга. Целитель возвращал Ари радость и веселье. Он возлагал руки на лоб и грудь малыша, массировал худое маленькое тело, шептал молитвы и речитативом тянул тихие песни. Он растирал сухую кожу Ари мазью, поил его целебными отварами и соком, читал ему предания и сказки о героях и богах. Множество сказок жило в больших книгах в тяжёлых твёрдых переплётах, читал их ещё отец Ари, будучи мальчишкой, и голос Шани оживлял сокрытые под переплётами сокровища.[1]
Косы царицы Беру, читал Шани нараспев, были так длинны и пышны, что ветер поднял её с распущенными волосами, словно перо павлина, и перенёс с моря на берег, во дворец великого царя Рамуны.
Ари лежал с закрытыми глазами и видел её, лёгкую юную царицу в сине-серебряном убранстве, подобную семенам северных акаций, со смольным облаком распущенных волос, несомую над морем влажными ветрами.
Когда, читал Шани сказание о Ран, короли Запада решили присвоить все богатства южных стран и свалили награбленное на Юге золото в большую гору, чтобы везти его оттуда в свои земли, Господь Неру метнул с небес невиданную молнию, которая ударила в вершину золотой горы и окутала её красной землёй и камнем. Армия Запада долго пыталась вырыть из горы вожделенное золото, но не нашла и монеты. Золотая гора священна; с её вершины Повелитель Огня Ран взывал к Господу Неру, когда посещал земли Юга, и к золотой её вершине стремились и с вершины же взлетали его небесные стальные колесницы.
И Ари грезил наяву. Над крышей его дома в небесах невидимо неслись запряженные бурями, ветрами боевые колесницы…
Шани клал руку на лоб Ари, и малышу быстро становилось легче. Лихорадочный шум его крови почти стихал, мир обретал позабытую было яркость, краски играли веселей, и малыш чувствовал, как из него уходит слабость. Сначала он не задумывался о том, куда же именно она уходит. Ари лежал себе в приятной мягкой дрёме. Шани в плетёном кресле рядом с ним дышал болезненно и тяжко. Мама приносила из кухни чайник и пиалы и целое блюдо руши, и Шани с малышом постепенно сьедали мучные шарики с манговым сиропом внутри.
Иногда в сумерках, когда Керали уже не так напоминал духовку, Шани сажал Ари себе за спину и выносил его из дома. Вдова хирурга выглядывала из своей квартиры и провожала сухим взглядом этого молодого целителя, внебрачное дитя её покойного супруга, сына от женщины-ткачихи, сына, которого так и не родила она, жена врача и дочь несчётных поколений почитаемых врачей.
Живой родник находит путь в песках пустыни, шептала про себя вдова, и боги не дают животворящим сокам древа иссякнуть, наткнувшись на одну сухую ветвь.
Целитель и несомый им малыш добирались по глиняным улицам до самого бродвея, спускались вниз по бесконечным желтокаменным ступеням, и, миновав таким образом опасности нижних кварталов, вступали на каменный мост. Охрана пропускала Шани на Остров Царей. В саду среди душисто отцветающих акаций Шани клал малыша наземь, шептал молитвы и массировал его лоб и виски, а потом прислонялся к стволу и закрывал глаза, усталый и на вид почти больной. Его лицо серело снами, потом, пылью. Малыш серьёзно смотрел на него, качался в сочной траве и считал деревья, звёзды и недели до начала сезона дождей. Спустя два-три часа они отправлялись домой. Ночью бродвей являл собою две цепочки фонарей, купающихся в озерцах собственного света. Между ними ступени были погружены в слепую тьму. На них кишели весёлые, опасные ночные люди, и уличные энтертэйнеры со своими ручными обезьянами стояли под самыми фонарями и зазывали всех на мироглядные слайд-шоу. В ящиках на колёсах они возили целые страны, Север и Запад, Восток и Юг. Они показывали сцены из любимых старых фильмов, фотографии кинозвёзд, арены битв богов и репродукции картин. Над бродвеем по натянутым меж фонарями бечёвкам шествовали канатоходцы, скрывались в темноте посередине и выныривали назад в свет, и заклинатели змей соревновались за монеты публики с глотателями огня.
Недели шли, и Шани приходил всё чаще. При виде целителя злая болезнь отступала и пряталась и терпеливо ждала, пока Шани уйдёт, и выползала снова, и давила, душила жизнь малыша, шумела лихорадочной кровью в его голове.
* * *Сухой сезон переломился, и вместе с первым дыханием свежего ветра явилась надежда. Её принесли светлокожие люди. Они носили белое, и большинство из них были среднего возраста женщины, неуклюжие и некрасивые. Их миссия уже два месяца стояла у берега Реки, к северу от города, куда почти не доносилась сухая вонь городских свалок. Миссия пока ещё не успела никому помешать и вызывала лишь редкое, порядка ради, ворчание жрецов Реки. Основал её образованный и богатый западный человек, жаждущий Господних дел и правых войн за души Тёмных язычников. И вскоре миссионеры по двое и трое пошли по улицам Керали, разузнавая, в каких семьях есть иммунобольные, и возвещая посреди бедных кварталов: миссия располагает новым западным лекарством, и каждый, кто вместе с семьёй отречётся от тысячелетних заблуждений Востока и Юга и обратится к Единому Богу, щедростью западных стран будет исцелён от иммунодефицита.
Отец и мать Ари хорошо всё продумали. На одной чаше весов лежала вера их предков, золотая гора языка, мифов, песен, мелодий и сказок, в которые они вросли, как деревья корнями. Здесь была их квартира, возможность жить в этом небедном районе, уважение соседей, друзей матери и коллег отца, связь с родными с обоих сторон. На другой чаше весов лежала жизнь их ребёнка. И они сделали выбор. Когда западные миссионеры постучались в их дверь, отец Ари уже всё решил. Внешне, на глазах жены и чужаков, он ещё колебался, да и сам он думал ещё, что колеблется. Но в глубине души он уже знал, что ухватится за этот шанс.
Было раннее утро, и Шани ещё не пришёл. Светлокожие чужаки — сухощавая жещина, высокомерная и презрительная, и весёлый добрый толстяк — мельком бросили взгляд на Ари и прошли за хозяйкой в гостиную.
— Лекарство уже здесь, — объяснил им весёлый толстяк. Ни он, ни его спутница не пили налитый в пиалы чай. — И новообращённые в стенах миссии уже проходят курс лечения. Он продолжается пару лет и недёшево стоит, но он эффективен. Лечение вашего сына оплатит Высочайший Престол.
Да, решил отец Ари. Да, мы поклонимся этому страшному богу. Мы потеряем всё, мы откажемся от всего. Никаких больше домашних алтарей и храмовых плакатов. Прочь, а то и в осколки — глиняные статуэтки; вон, на мусорник — книги преданий и сказок. Из Даке нам придётся уехать. На первых порах мы поселимся в миссии. Надеюсь, там нужен инженер и механик, потому что я как пить дать потеряю работу.
И он, обнимая худые плечи ребёнка, спокойно стал торговаться. Миссии не помешают рабочие руки. Пусть даже на первых порах это будет работа за пищу и кров. Жена тоже сможет принести пользу: стирать, убирать и готовить, ухаживать за больными. Маленькая комната на троих? — спасибо, мы рассчитывали на меньшее. Он заработает на жильё; если надо, он построит его своими руками. А на горизонте уже замаячила невысказанная возможность отъезда на Запад, шаг, сжигающий все мосты, после которого пути назад не будет даже для сына.
— …только имя ребёнка придётся сменить, — ни к кому конкретно не обращаясь, в воздух над головой малыша сказала белая женщина.
— Имя вашего сына, — уточнила она, скользя взглядом по малышу, когда в кухне повисло молчание. — Правоверный ребёнок не может зваться именем Тёмного бога.
Весёлый толстяк бросил ей укоризненный взгляд.
— Об этом можно поговорить позже, Кати, — сказал он ей на своём языке. Отец Ари его прекрасно понял.
Значит, вот оно что. Только имя ребёнка придётся сменить. Вот она, тяжелейшая часть требуемой цены, о которой он смутно подозревал, но которую не прозрел. Вот и названо имя последней монеты, которую не заплатить. Отнять Ари у Ари; смыть частичку его детского «я», как смывают с доски надпись мелом. Не удастся сделать это только на бумаге. Нам придётся жить в стенах миссии и звать сына каким-то навязанным ему именем. И это только одна жертва из всех, которые принесём не столько мы, сколько он. Это мы, а не западный бог, не миссия и не болезнь — мы предательски запретим ему читать любимые сказки и мечтать о приключениях его любимых героев. В ожидающей нас новой жизни эти герои считаются демонами, и мы обязаны будем внушить это Ари. Даже детские песенки нам придётся у него отнять — в них ведь тоже встречаются Тёмные боги. Мы отменим часть нашего сына, ради выживания остальных его частей мы её похороним и запретим Ари быть Ари. И вместе с этой заваленной грудой лжи частью Ари будет убита, схоронена его вера в мир.
Отец глянул на малыша. Лицо Ари ничего не выражало, кроме недетской усталости и недетского же смирения, и отец не хотел знать, что ещё спрячется с этого дня в глубине его глаз. Если слова «правоверной» уже смогли пробить незаметную трещину в сознании сына, то оставалось только надеяться, что через неё не уйдёт невосполнимое. У отца оставалась слабая надежда, что малыш сказанного не понял. Такую страшную вещь, как отнятие детских имён, и правда было трудно понять. Ещё диче звучал их мотив. Но Ари был смышлёный мальчик, хотя и больной, и он многое понимал.
