Песах Амнуэль - Пятая сура Ирины Лещинской
— Давно чините? — спросил я, не надеясь, вообще говоря, получить ответ даже на этот простой вопрос. Рувинский посмотрел на меня изучающим взглядом, потом еще раз полюбовался на официальную бумагу, выданную мне Бутлером, и, поборов сомнение, сказал коротко:
— Неделю.
Именно столько прошло после исчезновения Сони Беркович.
— Благодарю, — сказал я, — больше вопросов не имею.
— Ты что, Песах, — поинтересовался Рувинский, провожая меня до двери своего кабинета, — подрядился в помощники к Бутлеру?
Я неопределенно пожал плечами: если директор намерен держать язык за зубами, почему я должен рассказывать все, что знаю?
— Стратификатор в Технионе уже третий месяц на профилактике, — сказал Брош.
— А иерусалимский в последние два месяца работал только на археологов Борнео — забрасывал в девонский период глыбы из Аравийской пустыни и получал взамен чистый тамошний песок вперемежку с какими-то полусъеденными пресмыкающимися. Эксперимент санкционирован Советом, бумаги в порядке.
— Значит, остается Рувинский, — заключил я. — Но Моше нем как рыба.
— У тебя просто не было нужных полномочий, — успокоил меня Бутлер. — Займусь этим сам.
— Без меня? — оскорбился я.
— Можешь поприсутствовать.
Мы появились в кабинете Рувинского, когда директор собирался уже ехать домой.
— Мне известно, — сказал Роман, взяв быка за рога, — что институтский аппарат в течение последних трех месяцев использовался для экспериментов по альтернативной истории религии, у меня есть копия разрешения правительственного Совета безопасности, выданного на имя рави Леви.
— Совершенно верно, — сказал Рувинский, изучив сначала физиономию Бутлера, которого видел впервые в жизни, затем — предъявленное им удостоверение, и лишь после этого — копию разрешения на опыт. — Что в этом эксперименте могло заинтересовать полицию?
— В чем заключался опыт?
— Как обычно… Если ты не в курсе, Песах тебе объяснит… В прошлое отправляется, скажем, камень массой в сотню килограммов, а взамен из выбранной эпохи мы получаем то, что занимало в то время данный объем пространства. Рави Леви интересовался седьмым веком нашей эры, жизнью еврейских общин в рассеянии. Испания, Северная Африка…
— Что он отправлял и что получил взамен?
— Спросите у рави, — уклонился от ответа Рувинский. — Я ведь не выполняю тут полицейских функций. Поскольку опыты со стратификатором санкционируются Советом безопасности, мне прямо не рекомендуется проявлять излишний интерес… Да будет тебе известно, что стратификатор лишь формально числится за институтом. Как научный прибор он нам не интересен, и мы сдаем аппарат в аренду, если есть бумага от Совета. Результаты — не наши…
— Институт альтернативной истории не интересуется опытами с машиной времени? — удивился Бутлер.
— Песах, — нетерпеливо обратился ко мне Рувинский. — Ты не объяснил господину комиссару, что эта так называемая машина времени не имеет ничего общего с уэллсовской и для серьезной научной работы непригодна?
— Видишь ли, Роман, — сказал я Бутлеру, — этот стратификатор не способен ничего в прошлом изменить. С его помощью можно лишь получить из выбранной эпохи случайный предмет, обменяв его на что-либо из нашего времени. В подавляющем большинстве случаев в камере оказывается песок или воздух…
— Только в камере? — спросил Роман.
Действительно, комнаты массажных кабинетов никак не могли быть камерами стратификаторов Лоренсона.
— В принципе не обязательно, — сказал Рувинский, — координаты можно задать произвольно. Но это не практикуется, поскольку никогда не знаешь заранее, что появится из прошлой эпохи. Техника безопасности требует…
— Рави Леви, — сказал Роман, — плевать хотел на технику безопасности.
— В конце концов, — оскорбился, наконец, Рувинский, — мне объяснят, что означают все эти расспросы?
— Конечно, — сказал Бутлер, вставая. — Песах тебе все объяснит, поскольку ты нам понадобишься для разговора с рави. Где мне его найти — не подскажешь?
— Ешива «Брухим» в Бней-Браке. У них нет посадочной площадки, от вертолетной стоянки нужно идти пешком метров двести…
— Ай-ай-ай, — сказал Роман, — бедный рави, как он напрягается.
В ешиву «Брухим» мы явились втроем: Бутлер, Рувинский и я. Меир Брош отправился в отдел экспертиз — полученная информация позволяла под новым углом зрения взглянуть на все странные предметы, обнаруженные в комнатах исчезнувших девушек.
Рави Леви оказался представительным мужчиной лет сорока, черный костюм сидел на нем как фрак на дирижере симфонического оркестра, а черная кипа прикрывала наполовину седую шевелюру, будто затычка для мудрых мыслей, которые в противном случае так бы и растеклись из головы рави во все стороны. Похоже, что линию поведения рави Леви продумал задолго до нашего появления. Будучи не по возрасту мудрым человеком, он, конечно, прекрасно понимал, что будет и найден, и разоблачен, и призван к ответу. Беда в том, что ответ он явно намерен был держать либо лично перед Творцом на Страшном суде, либо перед Мессией, если тот явится на землю прежде, чем рави покинет наш бренный мир. Во всех прочих случаях рави готов был говорить правду. Но, чтобы правду услышать, нужно знать, в чем она заключается! И это не парадокс, господа. Если Бутлер спросит: «По твоей ли вине исчезли девушки?», рави ответит: «Нет!», и это будет правда, потому что никакого чувства вины рави не испытывал. Наверняка он ответит «нет» и на вопрос Бутлера, полагает ли рави, что жизнь девушек подверглась опасности. Это тоже будет правда, но приблизит ли она нас к разгадке? Поэтому, чтобы не зациклиться на бессмысленных вопросах и совершенно правдивых, но столь же бессмысленных, ответах, мы с Бутлером и Рувинским решили построить разговор так, как это привычно рави. С рассуждений о Торе, например.
Мы недооценили рави Леви.
— Я должен извиниться перед вами, господа, — заявил рави прежде, чем комиссар успел сказать первую заготовленную фразу. — Я представляю, сколь большую работу пришлось проделать тебе, комиссар Бутлер, прежде чем ты догадался обратиться за советом к историку. И перед тобой, Песах, я виноват, потому что поставил тебя в затруднительное положение. И перед тобой, Моше, — наверняка тебе пришлось несладко, когда комиссар обвинил тебя в исчезновении девушек из массажных кабинетов Тель-Авива.
— Только не нужно, — продолжал рави, жестом прервав Бутлера, открывшего было рот для обвинений, — не нужно думать, что девушкам угрожает какая-то опасность. Они были обласканы и любимы, и дожили до глубокой старости. Далее. Не нужно обвинять меня и в том, что я сделал что-то против их воли. В моем сейфе лежат одиннадцать собственноручно написанных заявлений, и уважаемый комиссар сможет ознакомиться с ними сразу после нашего разговора.
— И приобщить к делу, — мрачно сказал Роман.
— К делу? Здесь нет никакого дела для уголовной полиции! — отрезал рави. — Я спас евреев и государство Израиль — вот и все дело, если хотите знать мое мнение.
Скромность, очевидно, не числилась среди достоинств рави Леви.
— Уважаемый рави, — вступил директор Рувинский, — я не могу принять твоих извинений, прежде чем ты не объяснишься. Ты пришел ко мне и сказал, что хочешь провести кое-какие исторические изыскания. Ты принес разрешение правительственного Совета. Ты сказал, что занимаешься историей евреев в Испании и Северной Африке. Ты обманул меня.
— Ни в коем случае! — твердо сказал рави. — Первые четыре экспериментальных обмена были связаны именно с этой историей, и в моем сейфе содержится полный отчет. Только после того, как эта серия была завершена, мы приступили ко второй…
— О которой меня не уведомили, — сказал Рувинский.
— Разве я был обязан это сделать? — удивился рави и посмотрел на Бутлера.
— Не обязан, — подтвердил комиссар. — Арендатор стратификатора Лоренсона, имеющий разрешение от правительственного Совета, не обязан информировать дирекцию Штейнберговского института о сущности проводимого эксперимента, поскольку данный эксперимент может составлять государственную тайну.
— Дурацкое положение, — заявил Рувинский, — я всегда это утверждал, и вот результат.
— Господа, — вмешался я, — о чем вы говорите? Где девушки и как их оттуда вызволить — вот, в чем вопрос!
— Скорее не где, а когда, — кивнул рави. — Хотя и «где» тоже имеет значение.
Он легко отодвинул тяжелое кресло, в котором сидел, подошел к книжным стеллажам, занимавшим одну из стен кабинета, и, любовно проведя указательным пальцем по корешкам старых фолиантов, достал одну из книг. Прежде чем передать книгу мне, рави открыл заложенную страницу и взглянул на текст, будто желая убедиться в том, что текст все еще на месте.
