Вячеслав Рыбаков - Носитель культуры
— Хватит, — сказал пилот угрюмо. Инженер опять улыбнулся и кивнул.
Пилот извлек из планшета сложенную карту, расстелил ее, отодвинув стул. Они уже отвыкли пользоваться мебелью — на полу казалось безопаснее.
— А может, они их сохраняют? — опасливо косясь на пилота, вполголоса спросила мать.
— Кого? — не понял инженер.
— Ну… носителей этих.
— Зачем?
— Для культуры! — вдруг захохотал шофер.
Пилот, не обращая на них внимания, вглядывался в карту, обеими руками упираясь в пол.
Инженер перестал улыбаться, глаза его свирепо сузились.
— Знаешь, друже, — проговорил он, помедлив. — Те, для кого сохраняют культуру другие, чрезвычайно быстро ее трансформируют. По своему образу и подобию, — он опять вытер губы ладонью. — Шутом при них быть? Я им Платонова, а они: ха-ха-ха!..
— Ну, это-то уж… — непонятно сказала мать. — Уж об этом-то не нам…
Наступило молчание. Инженер, невесело посвистывая, подождал немного, потом перекатился по полу поближе к пилоту и тоже уставился на карту. Мать пытливо, оценивающе глядела на музыканта. Музыкант делал вид, что не замечает этого взгляда, потому что не понимал его, и смотрел на мужчин, водящих по карте пальцами и перешептывающихся о чем-то, очевидно, не слишком радостном; в руке пилота появился курвиметр. Мать встала, а следом за нею и дочь; одна за другой они молча вышли из комнаты. Шофер, рассеянно глядя им вслед, громко высасывал из зубов застрявшие кусочки мяса.
Светало. Стекла стонали от ветра.
Музыкант поднялся — никто не обернулся на его движение. Подошел к роялю, отложил прислоненный к вращающемуся табурету автомат — сел, бережно отер пыль с крышки и поднял ее указательными пальцами. Ну и пальцы, подумал он с болью. Он стыдился своих загрубевших рук, они темнели чужеродно на фоне стройного ряда клавиш. Это напоминало надругательство — садиться сюда с такими руками. Но других рук у него не было.
— Еще километров сто двадцать, — тихо проговорил пилот.
Инженер что-то невнятно пробормотал, ероша волосы. Шофер нерешительно начал:
— Женщины…
— Женщины — наше будущее, — резко сказал пилот. — Женщины должны дойти.
— А если там то же самое, что здесь? — спросил, вставая, друг музыканта.
Ему долго никто не отвечал.
— Там река, — произнес инженер наконец.
— Там была река, — стоя вполоборота к ним, ответил друг музыканта.
— Тогда пойдем дальше, — сказал пилот. — За рекой предгорья, и никаких городов. Долины должны были уцелеть, — он сдерживался и лишь мял, тискал курвиметр в скользких от нервного пота пальцах, — и люди тоже. Люди тоже. А крысы базируются в городах, значит, там их меньше или совсем нет.
Друг музыканта кривовато усмехнулся, — странно и в то же время очень соответственно времени было видеть на молодом, еще не вполне оформившемся лице усмешку желчного, изверившегося старика.
— Уступи, — попросил он, подходя к роялю, и музыкант послушно встал.
— Ну и пальцы, — сказал его друг, присев на краешек табурета.
— Ага, — обрадованно закивал музыкант, — я тоже об этом думал. Жуть, правда?..
— И раньше-то не слушались…
— Практики мало. Когда мне бывало плохо, я только этим и лечился, — он осторожно, как бы боясь нарушить сон рояля, погладил клавиши. — И все равно — все время страх, как бы не сфальшивить…
— А я не хочу бояться! Не хочу лечиться этим, приравнивать творчество к таблеткам, к клизмам!.. Творчество — это свобода. То, что я делаю, должно получаться сразу. Как взрыв, как вспышка! А если не получается — лучше совсем ничего…
Он умолк, и тогда они услышали приглушенный голос инженера:
— Я посчитал. Конечно, у меня никаких приборов, все на глаз. Но ты видишь, как она выросла. Судя по увеличению видимого диаметра, она упадет месяца через четыре.
— То есть наши поиски земли обетованной вообще лишены смысла? — вдруг охрипнув, спросил пилот.
— Н-ну, — помялся инженер, — не совсем… Все же лучше быть там. Во-первых, вероятность того, что луна грохнет прямо нам на головы, сравнительно невелика, а во-вторых, лучше залезть в горы, чтоб не захлестнуло потопом, когда океан пойдет враздрай… Хотя конечно… — Он помолчал. — Тектонически эти горы очень пассивны, что тоже нам на руку.
Шофер длинно и замысловато выругался.
— Да, ты меня сильно обрадовал, — проговорил пилот. — Четыре месяца… Успеем.
— Бульдозер… — пробормотал друг музыканта. — Дорвался до власти. Теперь будет нас гнать, пока не загонит до смерти, а зачем? Дал бы уж спокойно сдохнуть… Сыграем в четыре руки?
— Потом, — сказал музыкант, чуть улыбаясь. — Наверное, женщины уже спят.
— Пора и нам, — сказал пилот, услышав его слова, и стал неторопливо складывать карту, начавшую уже протираться на сгибах. За окном разгоралось белое мертвое зарево, словно из-за горизонта натекал расплавленный металл. — Чья очередь дежурить первый час?
— Моя, — сказал шофер. Пилот с сомнением посмотрел на него, потом на друга музыканта. — Моя, моя.
— Занавесить бы чем-нибудь окна, — опустив глаза, пробормотал друг музыканта.
Шофер хохотнул и добавил:
— Горячую ванну и духи от этого… от Диора.
— Вам не понять, — вступился музыкант, — он очень чутко спит. Я и сам такой, а вы — нет.
— Спать, спать, — сказал пилот.
— Еще не хочется, — смущенно сказал музыкант. — Как-то… все дрожит. Давайте я подежурю, а?
Инженер, ухмыляясь, развалился на полу, широко раскинув длинные ноги и подложив под голову вещмешок.
— Пойди лучше погуляй перед сном, — пошутил он. — Соловья послушай в ближайшей роще… цветочки собери…
Музыкант улыбнулся и сам не зная зачем послушно вышел из комнаты.
Сразу в коридоре, в электросварочном свете сумасшедшего утра он увидел стоящую откинувшись на стену дочь.
— Что ты тут? — испуганно спросил он.
— Слушаю, что вы говорите, — ответила она без тени смущения. — Не могу спать так сразу. Слишком устала.
— Ах, ты… — он осторожно провел ладонью по ее склеившимся от пота и грязи волосам. Она испуганно отпрянула:
— Нет, нет, я противная, пыльная… не надо.
— Что ты говоришь такое…
— Нет-нет, — она вытянула руки вперед, защищаясь, словно он нападал, — правда… Мы дойдем до реки, — мечтательно произнесла она, — до чистой прохладной реки, и сами станем чистыми и прохладными, вот тогда… господи, как я устала. Если бы все на меня не оглядывались, я бы уже умерла.
— Я теперь буду идти затылком вперед, хочешь? — серьезно предложил он, и она наконец улыбнулась — едва заметно, но все же улыбнулась. Он взял ее за руку.
— Я слышала, что пилот говорил о нас, — тихо произнесла она, глядя в пол, и пальцы ее задрожали в руке музыканта. — Мы ваше будущее, да?
— Как всегда.
— Он ведь очень хороший человек, правда?
— Правда. Теперь нет плохих. Это слишком большая роскошь — быть плохим.
— Ты странно говоришь. Думаешь, чем нам хуже, тем мы лучше? А вот мама говорит, все хорошие да добрые, покуда делить нечего.
— А ты сама как думаешь?
— Мама права, наверное… Только я думаю, люди вообще не меняются — уж какой есть, такой и будет, что с ним ни делай.
— Люди меняются, — ласково, убеждающе проговорил он. — В людях очень много намешано, самого разного, и это разное все время друг с другом взаимодействует, а наружу — то одно выскочит, то другое…
— Так сладко тебя слушать, — прервала она и, вдруг подняв лицо, завороженно уставилась ему в глаза. — Будто ты все знаешь и все можешь. Хочу ребенка от тебя.
У него перехватило дыхание. Он осторожно потянул ее к себе, и она со вздохом прислонилась щекой к его груди. Сердце его отчаянно билось в радостном ожидании. Точно он сел к роялю. Она была такая маленькая… Совсем беззащитная, как ребенок. Ребенок. Он попытался представить ребенка у себя на руках, но не смог. Скрипку мог. Автомат теперь тоже мог. Мы все тоскуем по детству, подумал он, всю жизнь стремимся вернуться в детство… Но сделать это можно лишь одним способом. Буду очень любить их, понял он. Только бы дойти до чистой реки, туда, где не понадобится дрожать за него ежесекундно и видеть в кошмарных снах, что его утащили крысы.
— Нравлюсь? — спросила она. Руки ее бессильно висели, ничего не желая.
— Да!.. — выдохнул он.
— Я очень хочу нравиться. А то совсем не будет сил идти. Вы нас не бросите, правда?
— Ты с ума сошла… — Он обнял ее за плечи и прижал к себе.
— А мама боится, что бросите. Она говорит, мужчины не любят бесполезного груза. Ты знай — я не бесполезная.
Он стиснул ее голову в ладонях. Она прятала лицо.
— Дай поцеловать тебя.
— Нет-нет, я грязная…
— Какая глупость! Дай, — он задыхался, — пожалуйста!.. Ты сразу все поймешь!
Она выскользнула из его рук, медленно отступила, пятясь, к двери в комнату, где ее ждала мать. Поправила волосы.
