Юрий Бурносов - Дневник Ульвургына
День двенадцатый
Шибко устал, а много слов писать в нытыбук-дневник буду.
Сегодня таннытов убивали. Ейвелькэй-старший троих убил, я одного, и Выквын двоих. Один маленький танныт убежать хотел, но Каканка на него бросился, поймал и веревкой связал, как олешка. Теперь танныт лежит, а Ейвелькэй его спрашивает, что да как.
Которого я убил, совсем старый эпей был, как дедушка Чунанчар. Тоже типутат мог быть. Ой-ей, жалко, быстро убил, не спросил про большой город Москву. А ну как он дедушку Чунанчара там видал, когда молодой был?
Теперь поздно. Жалко. Ой-ей, глупый Ульвургын!
Тут же яранга стояла. В яранге мясо — плохое мясо, твердое, старое. Водки нету, чая нету с сахаром. Консервы опять ели. Видать, дурные были танныты, бедные. Ружья у них и того нету.
Которого Выквын убил, тот Выквыну перед тем ножом самый кончик носа отрезал. Хо! Стал Выквын смешной, мы его за то Инчувин прозвали, безносый.
А про ярангу Арман-Абрам-нууча правду говорил, танныты свои яранги неправильно делают, в три шеста, а не в четыре, как надобно. Сам видал.
Вот вернусь на илир, напишу братьям письма, как таннытов воевал и про ярангу. И дедушке Чунанчару напишу.
День тринадцатый
Однако шибко плохо. Дождь пошел, Каканка опять потерялся, а маленький танныт говорить совсем не хочет. Ейвелькэй его бил-бил, говорил, уши отрежет, станет танныт как тюлень, совсем без ушей. Не боялся танныт, плевал в Ейвелькэя. Убил Ейвелькэй танныта.
Кырты говорит, большие яранги скоро будут.
Что-то не видать. Или врет кырты?
День четырнадцатый
Шибко плохо опять. Ейвелькэя-старшего убили.
Ой-ей, совсем дрянной народ танныты. Из кустов стрелял, потом убежал, не поймали. Прямо в грудь попал Ейвелъкэю и в пузо, так что кишки видно. Кишки синие, как у олешка или росомахи.
Ты мне друг, говорит Ейвелькэй, заколи меня — умру скоро.
Я ждал. Как Ейвелькэй совсем умирать начал, я его заколол. Теперь надо Ейвелькэя мертвого в белый мех одеть, а нету меха. Так положили, чтоб лежал, готовился.
Поставили перед ним иголку с ниткой, ружье положили, консерву. Жалко консерву — мясо жирное. А Ейвелькэю мертвому тоже надо.
Я потрогал — голова у Ейвелькэя тяжелая, значит, забыл он что-то на земле, не хочет пока ее покидать. Лежал-лежал Ейвелькэй, я опять голову потрогал — легкая стала голова, пора Ейвелькэя сжигать. Вынули из него нутро, чтоб горел лучше, подожгли. Водки выпили. Каканка шибко плакал.
Если буду тут стоять, когда таннытов-коряков победим, на этом месте олешка заколю.
День пятнадцатый
Теперь, как Ейвелькэя не стало, старший у нас Кэле, собака.
Каканка умный оказался. Я думал — молодой, глупый. Историю мне рассказал, как Пичвучын, сын Тынантомгына, шел как-то по берегу моря, пнул прибрежную гальку, а из-под ног у него дикие олешки побежали. Шибко большие, шибко красивые! Посмотрел Тынантомгын на олешков и говорит: «Уж очень хороши олешки, не смогут таких удержать люди». И сотворил для людей из гладколистной ивы домашних олешков.
Стало быть, не Арман-Абрам-нууча домашних олешков сотворил? Или врет Каканка? Да больно складно у него получается. Пичвучын все может, Тынантомгын тоже все может, а Армана-Абрама я и живого видал, и на картинке видал. С виду простой, как Ейвелькэй. Ткнешь ножом, небось помрет.
Ой-ей, нехорошо Ульвургын думает! Зачем в нытыбук-дневник написал? Теперь не сотрешь.
День шестнадцатый
Кэле вапак-мухомор нашел. Съел. Однако старики говорят, кто вапак-мухомор съел, тот может много дней без отдыха идти, если только сразу не помрет. Кэле, собака, не помер.
Я тоже мухомор нашел, есть не стал, в кальхикер, в карман ложил.
Видал большие яранги таннытов. Серые, высокие, окошек много. В Анадыри, брат Вуквувге говорил, таких много. Как в них люди живут? Страшно. Совсем неправильно танныты яранги строят. В три шеста еще ладно, почти как мы. А эти стоят, не валятся. В окошках свет.
Кэле, собака, сказал поймать танныта одного, после назад пойдем. Велел мне и Каканке идти. Сам страшный, в глазах мутное, как моча у больного олешки.
Пойдем мы с Каканкой.
День семнадцатый
Одного танныта поймали. Сидит, боится. Кэле, собака, его прибил, а нас шибко хвалил, сказал, самому Арман-Абраму скажет. Врет. Арман-Абрам-нууча с таким Кэле и говорить не будет.
Пошли назад. Кэле кырты смотрел, головой вертел, пальцем тыкал. Говорит, вон там наш илир «Тайныквыт», совсем скоро придем. Сюда криво шли, отсюда прямо пойдем, как ворон летит, шибко быстро дома будем.
День двадцать четвертый
Однако шибко уставал, ничего не писал. Который день идем, а моря нету, илира нету. Кэле, собака, кырты читать совсем не умеет. Жалко, Ейвелькэя убили, а не Кэле, собаку.
Кушать нечего совсем, консерва кончилась, чай кончился, водки нету. Мухомор съел. Думал, помру, но живой. Хо! Ноги сами идут, а в голове как в котле, пусто и весело.
Остались я, Каканка да Кэле. По очереди танныта несем, совсем плохой танныт, Каканке ухо откусил. Хотели убить, да я не дал. С чем к илиру вернемся? Накажут небось. Согласился Кэле, прибил опять танныта, но не до смерти, а чтоб знал.
Каканка мне плохое сказал. Что Арман-Абрам-нууча олешек не делал, Анадырь не делал, кырты не рисовал, сыммылыт не придумал. Что у Арман-Абрам-нууча сыммылыт есть, на котором он в далекую страну Ынгылы летает. Там у него много денег, дом белый, весь из морского камня, вокруг тепло и дружина сторожит, одиннадцать человек, называется дружина Чылсы. Кожа у всех черная, как у моржа, а глаза белые, и на кого посмотрят, тот сразу помрет. Откуда знаешь, спросил.
Каканка говорит, большой сыммылыт в тундре падал, Каканка его нашел. Нууча совсем мертвый был, сыммылыт сгорел, а возле него Каканка лист нашел, гызыты называется. Там и прочитал.
Шибко много думал. Спать не сумел.
Ой-ей, что Ульвургыну делать?
День тридцатый
Нашли илир. Лучше бы не нашли. Лучше бы Ульвургын в лесу умер.
Совсем разбился илир, даром что железный. Дырки кругом, и в воду ушел почти весь. На берегу сыммылыт лежит, не наш, на крыльях звезды белые нарисованы. Каканка говорит, сыммылыт наш илир потопил, а илир успел сыммылыт застрелить. А самое страшное, что у сыммылыт внутри человек — с виду как нууча или чукча, только кожа черная. Небось обманул нас Арман-Абрам? Посылал Чылсы своего, Чылсы на илир смотрел, всех побил, да и сам помер.
Совет держали. Кэле совсем много мухоморов ест, не понимает ничего.
Танныта утопили, чтоб не мешал. Каканка на илир плавал, консерву искал, другую еду, чай, водку. Не нашел, замерз шибко.
Ой-ей, куда пойти? Совсем пропадем с Каканкой. День не знаю уже какой
Помер Каканка. Кэле даром что живой, а все равно мертвый. Один Ульвургын живой.
Ой-ей, конец света скоро наступит! Говорят старики: кто успеет, спасется на сопке Тиркиней, от них пойдет новая жизнь! Где та сопка, знать бы. Бедный, бедный Ульвургын!
Однако кто мой нытыбук-дневник найдет, пусть отдаст брату моему Вуквувге, или брату Выквыну, или брату Тылгынто, если его дыряворотые не убили.
Хо!
